От предводителя банды головорезов, вторгшихся в размеренную, согретую солнцем жизнь, пахло, как от парфюмерной фабрики с горькой примесью табака. Выдыхая слова прямо в ухо Святому, главарь для острастки тыкал пистолетным стволом в пульсировавшие болью ребра.
– Будь добр, не создавай проблем Тургуту! Мы уладим маленький вопрос и уйдем, а вы отправитесь спать…
– …вечным сном, – докончил тираду Святой, понимая двусмысленность обещания прилизанного ублюдка, кичливо назвавшего свое имя, которое даже не считал нужным скрывать.
Паутина клейкой ленты туго стянула тело пленника. Но в суетливой спешке албанец, усадивший свою жертву на второе свободное кресло из меблировки комнаты, перехватил скотчем руки Святого сантиметров на пять выше запястий. Зато лодыжки были прикручены к ножкам кресла намертво.
Теперь товарищи по несчастью, оглушенный нападением мистер Стерлинг и угодивший в западню Святой, сидели бок о бок, как театральные зрители в ожидании премьеры пьесы абсурда, на которую их пригласили под дулом пистолета.
Ведущими актерами назначались по воле попыхивающего сигареткой предводителя команды убийц, постояльцы виллетты под номером четыре. Экзекуция происходила на глазах пленников.
Освоившись с некомфортным положением неподвижной мумии, Святой отслеживал действия бандитов, одновременно маневрируя пальцами, оставленными по халатности албанца относительно свободными. Он торопился. Через короткий промежуток времени ток крови по пережатым липкой пакостью венам замедлится, пальцы онемеют и потеряют гибкость, а пока они оставались единственной полезной частью тела.
Говорят, только великие способны заниматься одновременно несколькими делами: Юлий Цезарь диктовал указы и, не тратя драгоценных минут, строчил мемуары для потомков; император Петр Великий кровенил морды проворовавшимся воеводам и думал, как прорубить окно в Европу. Примеров не счесть. Перед Святым стояла задача не менее трудная – освободиться от многослойных пут скотча и параллельно уразуметь, с чем пожаловала эта свора смуглолицых бешеных псов, возглавляемая типом с гримасой неудовлетворенного садиста.
Зрачки Святого сузились. Подушечка большого пальца, обследовавшего задний карман, напоролась на острый предмет, застрявший между швом и подогнутым краем материи. На ощупь Святой определил, что за штуковина разрезала кожу пальца. Двухсантиметровое стеклышко со сколотым углом. Прозрачное окошечко, выпавшее из пластмассовой оправы виртуальной игрушки, было весьма кстати. Бережно, точно хирург, принимающий из рук ассистента стерильный скальпель, Святой захватил двумя пальцами импровизированный режущий инструмент и, нащупав нижнюю кромку скотча, миллиметр за миллиметром начал надрезами расслаивать ленту, стараясь сохранить иллюзию неподвижности. О звуках, тихом потрескивании лопающейся ленты, он не беспокоился, потому что все внимание бандитов сосредоточилось на коконе, подвешенном к потолочному крюку, на который нормальные люди вешают люстру.
Вместо осветительного прибора, раскачиваясь маятником, под потолком болтался человек, завернутый в белую простыню. По силуэту угадывалось, что голова несчастного находится внизу, а ноги, перевязанные проводом, вытянулись струной. Иногда человек напрягал мышцы и сухожилия, пытаясь свиться в клубок. Казалось, гигантская личинка тужится выбраться из кокона, разорвать оболочку и выползти наружу.
Главарь, оседлавший распростертого на полу Калмыка, лежавшего лицом вниз, уперся ему коленом между лопаток и за волосы приподнял его голову.
– Смотри внимательно! – по-английски произнес Тургут. – Карапуз, начинай!
Бритоголовый палач ощерился в редкозубой улыбке. Повесив автомат на плечо, он вразвалочку обошел кокон, словно лесоруб, выискивающий место на стволе дерева, по которому секанет топор. Гиреобразный кулак верзилы таранил сверток. Но это была разминка, предваряющая садистскую забаву, в финале которой ничего, кроме смерти, не предусматривалось.
– Смотри, свинья! Ты будешь следующим на скотобойне! – опьяненный атмосферой насилия, рычал турок, запрокидывая голову жертвы.
Завернутый в простыню человек был объектом для демонстрации возможной участи Калмыка. Ничто так не развязывает язык, как наглядный пример. Боль можно стерпеть до потери сознания. Страх ожидания деморализует волю.
Раскосые глаза Калмыка приобрели квадратную форму. Лицо вытянулось, став похожим на лошадиный череп, обтянутый кожей с трупной прозеленью. Расквашенный нос выдувал пузыри кровавой слизи.
– Не отворачивай рожу! – шипел Тургут, вцепившись в нижнюю челюсть посланника конкурирующей фирмы.
А Карапуз увлеченно дубасил ногами кокон, норовя припечатать нижнюю часть. Простыня, впитывавшая кровь, багровела, словно лепесток опиумного мака. Алые пятна вопреки закону притяжения распространялись по материи снизу доверху. Тело бедолаги трепетало, точно рыба на крючке, сотрясаемое конвульсивными судорогами. Слоновья ступня киллера внутренней стороной саданула сверток. Раздался ужасающий животный стон, исходящий не из глотки, нет, стонала каждая клетка истерзанного тела, из которого вытекала жизнь.
Прилизанный красавчик встал, поправил галстук и повелительным жестом приказал снять разбухший от крови кокон.
Забравшись на стул, итальянец, водитель серого «Улисса», перерезал провод. Сверток обрушился на пол, фонтанируя фейерверком гранатовых капель. Тургут отскочил, спасая чистоту светлого костюма.
– Пеппе, распаковывай мясо! – Последнее слово главарь произнес, выразительно посмотрев на пепельно-сизого Калмыка.
Святой увидел, что сделали ноги ублюдка.
Среди лоскутьев прорванной простыни, точно килька в томатном соусе, лежал изувеченный Лупатый. Вернее, то, что от него осталось: кровоточащий ростбиф, тело, по которому проехался каток асфальтоукладчика. Но самым страшным в изуродованном облике Лупатого были пустые глазницы, зиявшие черными провалами, и белые потеки жидкости на лице: палач попросту вышиб пушечным ударом глаза жертвы.
Акция устрашения завершилась. Настал черед допроса.
С губ Калмыка содрали ленту. Его поставили на ноги, поддерживая под локти.
– Порт? Номер машины? – конкретно сформулировал вопросы вожак стаи.
Сделав два-три глубоких вдоха, Калмык харкнул кровяным сгустком в холеную физиономию мучителя, разразившись семиэтажной матерщиной, недоступной для понимания турок. Долго геройствовать упрямцу не пришлось. После знакомства с рукоятью «беретты» пленный минуты три выплевывал осколки раздробленных зубов.
– Говори по-английски, придурок! – Главарь промокнул пятно платком.
Калмык держал рот на замке.
– Кому принадлежит груз?
Пленный обливался холодным потом, но молчал, по-видимому, боясь гнева своего далекого шефа больше, чем возможности умереть.
– Где и когда пришвартуется танкер? Какая машина будет перевозить груз?
Ненавидящим взглядом Калмык преследовал мечущегося по комнате Пеппе.
– Какую «дурку» вы привезли в Италию? – сыпал вопросами главарь банды.
«Ну парень и выдрессирован! – невольно восхитился Святой. – Стоит, как вкопанный. Продержись, узкоглазенький, подольше… Время работает на нас. А ты, тварь, ори погромче. Может, кто-нибудь догадается полицию вызвать».
Уповать на стражей правопорядка не имело смысла. Дальняя комната, в которую привели Святого, идеально подходила для пыточных застенков. Соседние номера пустовали, а задняя стена комнаты внешней стороной выходила к дорожке, проложенной по краю обрывистого склона. Мимо нее и в светлое время суток никто не прогуливался.
Руководитель экзекуции, сокрушаясь тупоумию упрямца, отказывающегося принять легкую смерть, деланно усталым голосом произнес:
– Я просил быть благоразумным. Я показал, что происходит с теми, чья физиономия мне не нравится. Но ты осел!.. Ты и твой шеф вонючие, грязные ослы, кастрированные бараны, забравшиеся в чужой сад! – Турок сорвался на крик.
Смешивая языки, он вопил, забыв об осторожности, барабаня цилиндром глушителя, привинченного к пистолету, по голове Калмыка.
Человеческая плоть слаба. Существуют сотни, тысячи видов пыток – от старых, как мир, и простых методов причинять боль до изощренных зверств с использованием достижений цивилизации, шагнувшей далеко вперед со времени инквизиции. Выбор за палачом…
Громила с обритым наголо черепом – по наблюдениям Святого, ведущий специалист по пыточным делам – с равнодушным видом сличал сотовый телефон, с которым не разлучался Калмык, и обычный аппарат, установленный в комнате. Подойдя к беснующемуся шефу, верзила что-то заговорщицки прошептал.
Получив добро, он, встав на четвереньки, обследовал плинтус у тумбочки, на которой стоял телефонный аппарат. Лезвием ножа бритоголовый отодрал деревяшку, вытащил двужильный провод в полуизодранной обмотке и аккуратно разделил его, не нарушая контакта, затем разрезал одну жилу и оголил концы медной проволоки примерно сантиметров на десять, зачистив их боковой стороной лезвия ножа.
