Он сделал выжидательную паузу.
– Продолжим?
– Да нет, хватит. – Я выложил тридцатник. – Ловко это у вас получается!
– Зиганшин, – снова представился он. – Запомните это имя. Мы держим столик. – Он показал глазами в конец забегаловки, где вокруг колченогого стола тусовалось человек шесть самого разного люда. – Может быть, перейдем к нам? Меня зовут Эдуард. Эдуард Зиганшин…
Я приехал в Муханово около двенадцати дня.
«Следующая остановка „Кладбище“, – объявила кондуктор, автобус закрыл двери, газанул и скрылся за поворотом. Две туристки с рюкзаками и лыжами, сошедшие вместе со мной, пошли в обратную сторону, покуривая и смеясь. Вдали виднелся лесок. Приблизительно так все это я себе и представлял.
Интересующий меня дом находился по адресу: Лесная, 11. Он был недавно обнесен кирпичным забором с красивыми квадратными дырками и выглядел, прямо скажем, неоднозначно. Левая его часть (по всей видимости, гостиница) представляла собой каменный полукруглый особняк в три этажа, с балкончиками, наличниками на окнах и несколькими кирпичными трубами, то ли печными, то ли каминными. Сама крыша, крытая зеленой черепицей, служила пьедесталом здоровенному коту масти черной, бандитской: он неподвижно сидел недалеко от конька, обернув лапы хвостом, и сверху глядел на меня, на улицу, которую я переходил, на мою куртку, а особенно на ее правый карман, где вдруг запищал телефон – это пришло сообщение.
«Андрей, – писал мой мастер по Литинституту, – „Легинбаров“ вышел в „Литературной учебе“. Поздравляю».
«Легинбаров» – это был мой рассказ, к которому Воронин написал послесловие и который пролежал в редакции около двух лет. Мне стало необыкновенно хорошо. Я тут же отправил благодарственную ответку в двух частях, к которой приложил графический самолетик, намекая на последний роман мастера «Самолеты любви». Поймет или нет? Вот расстались мы с институтом, перевела меня жизнь в разряд маргиналов, и это не могло не сказаться на моих отношениях с некоторыми людьми. А отношение ко мне Воронина осталось прежним. Это здорово ободряет.
Итак, о доме.
Вторая его половина, к которой я уже шел по асфальтовой дорожке, была двухэтажным бревенчатым домом со следами былой красоты и достатка. Пожар, о котором говорил Хольский, ее, по всей видимости, пощадил. Но нынче музей переживал явно не самые лучшие времена: нужда тут глядела из всех щелей глазами сирыми и сермяжными. Они, похоже, даже дворника не могли содержать: двор был завален снегом, и старый ментовский «уазик», стоявший у крылечка музея, пробивал себе дорогу самостоятельно. За ним по снегу тянулась двойная, глубокая колея. Менты! Не люблю я их. Какими б замечательными ни показывали их в сериалах, я точно знаю: хороший человек в менты не пойдет. Судя по следам, «уаз» совсем недавно приехал с другой стороны дома, а значит, участки смыкаются, и где-то здесь – или под домами, или рядом – лежит золотишко Елисея Бурко. Вернее, может лежать. А может и не лежать.
Интересно, что здесь делает наша доблестная милиция?
Я пошел вдоль забора к воротам, гостеприимно распахнутым навстречу гостям. «Отель „Лукоморье“ значилось на вывеске, а снизу полукругом были нарисованы три звезды классности.
Номер стоил недорого, почти вдвое дешевле, чем в Москве. Я снял на двое суток полу-люкс с балконом, сидячей ванной и холодильником, где стояла бутылка минеральной воды, помылся и… вновь взялся за расшифровку.
И только взгляд мой уперся в эти крючки-закорючки, как что-то наконец соединилось у меня в голове, что-то сработало. Я вспомнил, как сейчас заполнял внизу, у администратора, карточку и там, в графе дата заполнения, написал 10 февраля 2006 года. Так ведь это 10.02.06, а, стало быть, завтра 11.02.06.
Я еще раз заглянул в ксерокс: ну, так и есть – среди всех этих крючков и закорюк черным по белому написано 120206. Да, скорее всего, это не количество золота и бриллиантов, а дата.
Дата чего?
А в самой последней строке читаем «Девятьсот шестого года февраля месяца двенадцатого числа», и в переводе на язык цифр получается 12.02.1906.
Я чувствовал, что двигаюсь в правильном направлении. Завтра будет ровно сто лет со дня написания этого письма, но почему Елисей распорядился обнародовать его только теперь? Чтобы клад наконец выкопали и золотишко не пропало втуне? А если у него не осталось бы ни одного родственника, кому тогда досталось бы золото?
Что-то тут было не так.
Да, к сожалению, мои дедуктивно-криптологические способности равны нулю. Моего серого вещества на этот шифр маловато. Тут явно какая-то своя система, свой алгоритм, который нужно понять – а у меня в голове слоился чисто беллетристический туман: «Пляшущие человечки», «Золотой жук», потом вспомнилось красивое слово «Энигма», которое я впервые услышал от тебя, Анечка. Так назвали немцы свою шифровальную машину, которую использовали в годы войны, я потом прочитал про нее в Интернете. Наверное, какой-нибудь программист или математик в два счета нашел бы в этих значках логику, привел бы их к системе, выявил бы наиболее часто повторяющиеся буквы и все такое, но мои мозги всегда противились точным наукам. Я главным образом жил эмоциями, чувствами, интуицией, то есть сердцем. Кстати, об интуиции. Чего же ты, дорогуша, затихарилась во мне и молчишь?
Глава 18
Я бился над письмом до самого вечера, но не продвинулся ни на букву. Лег на кровать, продолжая прислушиваться к себе, и не заметил, как уснул. А проснулся уже ночью от тарахтения под окном весьма серьезного двигателя. Часы показывали 2.49.
На стоянку, битком забитую малолитражками, мощно подгазовывая, внедрялся черный здоровенный «Хаммер». Он влезал между двумя белыми «Волгами» с транзитными номерами, упираясь светом фар в глухую кирпичную стену пристройки. В створе ближнего света клубился снег. По мере продвижения «Хаммера» свет его фар расплывался по стене, становясь все обширнее, пока не погас. Среди сермяжной продукции отечественного автомобилестроения «Хаммер» выглядел, что и говорить, впечатляюще.
Заглох двигатель. Открылась дверь, и показался водила: белый свитер, кожаная кепка. Он перебрасывал через плечо сумку, когда из салона один за другим стали вылезать один… два… три… еще пятеро парней, крепких, рослых, и, что интересно, все они были в темных цивильных костюмах, при галстуках, в остроносых сапогах, блестевших в свете уличных фонарей. Итак, шестеро.
Группа гурьбой двинулась к отелю. Все это сильно напоминало эпизод из боевика, когда среди ночи банда выходит на исходную позицию для атаки. Неужели за кладом? Или эта тема настолько внедрилась в мою подкорку, что теперь везде и всюду мне будут мерещиться конкуренты?
Конкуренты?
Ну да, кладоискатели-конкуренты. Ведь клад мой – это же ясно, – подумал я не то в шутку, не то всерьез, накинул куртку и медленно спустился на первый этаж.
Мужики уже сидели в фойе вокруг низкого стола и тихо беседовали. Было видно, что они в отличной физической форме и принадлежат к какой-то серьезной пассионарной структуре. Это тебе не бригада строителей. Если они имеют отношение к кладу, то я им, конечно, не оппонент. Тот, что в кепке, разговаривал с портье, облокотившись на конторку. Ему было лет тридцать пять, загорелый, худощавый, в меру накачанный; он мельком глянул в мою сторону и отвернулся к портье.
Я спросил, есть ли в городе ночные торговые точки, и портье любезно объяснил дорогу до магазина «24 часа».
– Если вы захватите для меня бутылочку минеральной воды, – попросил он, – я буду вам весьма признателен.
Когда я выходил, то в зеркальную дверь заметил на себе взгляд одного из мужиков, сидящего справа. Это был взгляд человека, силящегося что-то вспомнить. Меня, может быть? Мне даже стало слегка не по себе. Что за команда? Я дал небольшого кругаля, чтобы пройти мимо «Хаммера», а когда разглядел его московские номера, то не очень-то и удивился. Мало того, на лобовом стекле виднелся лейбл прокатной конторы «Херц». Было видно, что машина проделала путь неблизкий, она была грязной, теплой, и если они прямиком из Москвы, то вышли оттуда поздно вечером, когда я мерз в поезде. К чему я это? Сам не знаю к чему, просто уж больно серьезная компания явилась среди ночи в отель, возле которого закопан клад, причем закопан ровно сто лет назад, плюс-минус один день. Что это может значить?
По словам портье, до магазина было минут десять средним шагом. На ходу думалось хорошо. Они вылезли из машины с пустыми руками – значит, заехали в отель ненадолго. И что из этого следует?
Ожил в кармане мобильный. Для Рашида три часа ночи – время детское, он и в четыре может позвонить, чтобы спросить какую-нибудь ерунду.
– Андрюха, это я! – Голос Рашида был веселый, пьяненький. – Как сам?
– Нормалевич, Рашид.
– Ты где? – спросил он.
– Да в… – И тут я прикусил язык. Почему-то не хотелось мне говорить, где я. Даже Рашиду. – Недалеко тут, – сказал я. – Чего делаешь?
