Она берет трубку и молчит, я слышу только тихое дыхание. К этому моменту уже окончательно просыпаюсь и сижу на кровати, пялясь в потолок.
— Маш? — зову ее, потому что играть в эту молчанку никаких моральных сил просто нет.
— О, ты помнишь? — плюется она ядом в меня. — Отпустили тебя твои бабы сестренке позвонить, да? А то сутки трубку не брал, очень, видимо, был занят!
Господи, какие бабы? Что она несет?
Сжимаю пальцами переносицу, ну это край уже. Машка не скрываясь заявляет о своей ревности, высказывая мне всё прямо в трубку. Ревность, это что? В случае нас — это полный пиздец. Никто из нас не имеет права ревновать другого, но мы оба, чтоб его, делаем именно это.
— Какие бабы, Маш? — спрашиваю устало. Что она там себе уже придумала?
— Тебе лучше знать. Лера твоя, или у тебя и другие есть? Ну, где ты там всю ночь пропадал, что даже трубку снять не мог!
У меня ощущение, что меня отчитывает жена, с которой мы сто лет в браке, и я вдруг пропал на всю ночь и не сказал ничего.
Но я не виню ее. Я себя виню. Видел же, что она звонила, и наверное можно было найти минуту, чтобы ответить. Хотя бы когда уже Дамир был в реанимации, а мы просто сидели в коридоре и ждали чуда.
— Машка, я в больнице был, а не у баб, — говорю ей правду, потому что не хочу, чтобы она злилась. А по-хорошему надо было бы сказать ей что да, мол, у баб был, у Лерки и еще у кого-нибудь. Чтобы разозлилась на меня, чтобы послала, а потом разлюбила. Пусть я буду в ее глазах моральным уродом, чем из-за меня у нее будут проблемы с родителями.
— В какой больнице? — мигом меняется ее тон. Она сразу же забывает обо всех психах, в секунду. Волнуется. — Что случилось? Яр, что с тобой, Господи?!
— Всё хорошо, правда, я жив. Не по мою душу я там был. Приеду сейчас, ладно? Расскажу. И… есть дома пожрать? Со вчерашнего утра во рту ничего не было.
— Д-да… приезжай, сделаю что-нибудь.
Боги. Почему нам просто нельзя жить и быть счастливыми? Почему обязательно надо было вляпаться во что-то подобное, а?
Отрываю себя от кровати и иду в душ, стою под ледяными струями, пытаясь очнуться и прийти в себя. В больницу поеду попозже, ближе к вечеру, сейчас всё-таки надо поехать к Машке и расставить уже все точки. Хватит, это перешло уже все границы.
Захожу за кофе, чтобы ожить, сажусь в тачку и иду. Ловлю себя на том, что специально притормаживаю, чтобы не приехать слишком быстро. Хренов трус. Лучше бы я так боялся к ней прикасаться, как приехать и просто объясниться.
В доме пахнет чем-то до ужаса вкусным, и я прохожу внутрь, удивляясь абсолютной тишине.
— Народ? — кричу вглубь дома и ту же слышу шаги.
Машка несется со второго этажа, врезаясь в приоткрытую дверь в коридоре и ударяясь плечом. Мне самому больно становится от этого, но она как ни в чем ни бывало бежит ко мне и сразу прыгает в объятия, прижимаясь всем телом и пряча нос у меня в шее. Глупенькая привычка.
И я, вместо того, чтобы ее оттолкнуть, нагло ловлю себе еще пару минут этого блаженства. Обнимаю крепко за талию, дышу запахом волос, прижимаю к себе так близко, что и воздуха межул нами не остается.
Машка… Моя. Вскружила голову так, что сил сопротивляться ей нет, а надо! Очень надо!
Она пару минут стоит вот так и прижимается, а затем отстраняется и толкает меня в грудь. У нее настроение меняется со скоростью света, я едва успеваю привыкнуть к прошлому, как уже надо соображать, что делать с новым.
Сейчас Маша злая. И я предполагаю, почему.
— Ты — козел! — кричит она на меня. Киваю. Еще какой, Машка, еще какой… — Как ты мог так со мной? Свалил и слова не сказал! А я как дура тебя целый день ждала! Звонила, писала, ходила спрашивала у Игоря, не прибили ли Ярика где-то в подворотне, в попытках отомстить за покалеченного сыночка!
— Мы одни дома? — перебиваю ее гневную тираду, и иду следом, останавливаясь в гостиной.
— Да! — кричит Машка дальше, не собираясь останавливаться. — Ты мог хотя бы чертову смс-ку написать о том, что с тобой всё в порядке и ты просто занят! Я же… я решила, что ты к бабам своим поехал! После того, что между нами было, просто взял и, взял и…
Она начинает захлебываться слезами и не может связать и двух слов, и я понимаю, что вот это — та самая черта к обрыву, которую мы уже переступили. Она пряталась не за первым сексом, как я думал. Эта черта пряталась именно тут, и теперь мы оба летим в пропасть, без возможности спастить и раскрыть парашют.
Нам обоим крышка, лучше уже не будет, а хуже — некуда.
Именно поэтому Машка летит ко мне в руки, а я — обнимаю ее снова изо всех сил и целую как крепко и сладко, как только с ней у меня получается.
Машка жмется близко, отвечает на поцелуи, всё еще рычит на меня что-то, недовольства высказывает, по крайней мере пытается.
А я не даю ей злиться. Хотя сам себя растерзать готов за слабость и за то, что снова не могу остановиться. Сердце рядом с ней в труху просто, и как его обратно собирать — не знаю.
Нам сносит крышу. Так сильно, что мы забываем обо всем. Маша перестает ругаться, а я не успеваю ничего рассказать о Дамире, и сказать то, зачем ехал сюда, не успеваю тоже.
Я хотел сказать ей, что нам стоит прекратить все это, что мне лучше переехать к себе, чтобы не мозолить ей глаза, но…
Но ее взаимность — это высшая награда. Маша так тянется ко мне, что я просто не могу игнорировать эти чувства. Тем более что мы же всё-таки не кровные! Ну какая разница, что росли вместе? Лучшие друзья ведь тоже могут вместе вырасти, а потом пожениться.
Я не могу и не хочу ее терять, поэтому машу на все рукой на все и продолжаю целовать Машку, на которой уже почему-то нет майки.
Мы оба не понимаем, как раздеваемся, потому что вещи летят по комнате, а некоторые делают это с оглушительным треском.
Мы как дикие животные, которые вышли на охоту и нашли друг а друге добычу.
Целуемся до укусов, трогаем друг друга до синяков, а Машка еще и царапается. Я целую шею, поднимая Машку на руки, и усаживаюсь на диван, опуская ее сверху.
Поцелуи обжигающие по коже, везде, где нам удается дотянуться. Касания жадные, стоны громкие, а шепот восхитительно нежный.
Машка срывает с меня трусы и касается ладошкой члена, пытаясь сесть на него, но до меня вдруг доходит:
— Резинка! Стой!
— Не-е-е-ет, — хнычет она и… твоюмать просто твоюнахер мать, опускается на мой член, громко всхлипывая в потолок.
Меня кроет. Накрывает диким жаром. В ушах шумит, сердце трепыхается в груди, а пальцы дрожат, вцепляясь в бедра Машки.
— Ты че наделала? — шепчу я быстро, пока она не начала двигаться.
— Мне врач таблетки прописал, все хорошо…
Хорошо. Да нихера не хорошо, неужели ты, Маш, не видишь? Не глупая ведь девчонка…
Но она поднимается и опускается снова, и мне вдруг снова становится плевать абсолютно на все в этом мире. На всё, что могло бы отвлечь сейчас меня от этой несносной девчонки.
Я шел сюда покончить со всем этим, а в итоге сижу и стараюсь не кончить как школьник через минуту от ее рваных движений на мне. Бинго. Круто решил проблему, чувак!
— Ярослав, — стонет малышка мне в рот, двигаясь быстрее и быстрее. Она на грани, и я там же. У нее пелена в глазах и зрачки такие расширенные, что практически не видно ее цвета глаз. А я просто схожу с ума. Без лишних слов схожу. — Ярик… Я-я-я-р!
Она кончает, господибоже, как красиво она кончает на мне, унося меня следом. Мы вцепляемся в губы друг друга, продлевая наслаждения, и стонем, оба стонем как от боли, оставляя пальцами на теле друг друга все больше и больше синяков.
О мой бог…
И что я снова наделал?
— Ты достал думать так громко, — шепчет Машка устало мне в губы, и затем снова целует. Мягко и аккуратно, как еще никогда до этого. — Не думай. Слышишь?
— Слышу.
И я правда не думаю. Потому что да катись оно всё…
Машка все еще сверху, а я всё еще люблю ее как придурок.
А потом до слуха доносится что-то, что никак нельзя было допустить. Мы в чертовой гостиной, и…
