— Что ж, вы благоразумны. Вот если бы вы сумели таким же сделать Ладушкина. И его невесту. Вы с нею знакомы?
— Немножко. Он познакомил, когда в увольнении вместе были.
— А вы знаете, где она живет?
— Знаю.
— Я попрошу, чтобы вам вечером дали увольнительную. Сходите к ней и пригласите ее завтра днем прийти ко мне на службу. Я прикажу, чтобы ее пропустили. Передайте ей, что мне хочется с нею поговорить по важному, ее касающемуся делу. Но нашего с вами разговора ей лучше не пересказывайте.
— Слушаюсь.
— Да это не приказ, — улыбнулся я.
Уже после того, как Горелый ушел, мне подумалось: может быть, не должен был я подменять Бахтина? Пусть он сам и с Ладушкиным, и с его невестой разговаривает, дело молодежное. Сережа найдет с ними общий язык. Найти-то найдет, не сомневаюсь. Но надо и по-отцовски поговорить. А это уж дело для меня.
4На следующий день мне доложили, что на прием пришла гражданка — назвали фамилию, которую я уже знал от Горелого. Я попросил пригласить ее, и вскоре передо мной предстала девушка лет восемнадцати, щупленькая, небольшого росточка, светловолосая, коротко, «под мальчика», постриженная. Широкое, колоколом, недорогое, но со вкусом сшитое платье скрадывало ее фигуру.
— Пусть вам не кажется странным, что я, человек для вас во всех смыслах посторонний, попросил вас прийти сюда, — сказал я ей. — Будем знакомы, Сургин.
— Эля… — прошептала она несколько растерянно.
— Вы, наверное, догадываетесь, о чем я хочу с вами поговорить?
— Да… Горелый вам про нас все рассказал? — Лицо Эли залилось краской.
— Совсем не все, — поспешил я спасти репутацию Горелого. — Ведь он связан словом. Но я сам догадываюсь о многом… И, поверьте, желаю и вам, и Ладушкину только добра. У меня сыну почти столько, сколько ему и вам. И я хочу говорить с вами, Эля, не по службе, не в роли начальника, тем более что вам я не начальник, а попросту, по-отцовски. Договорились?
— Хорошо… — опять еле слышно прошептала Эля.
Я смотрел на ее длинные опущенные ресницы, и в голове моей промелькнула мысль: «Красивая девочка. Сколько у мальчишек из-за таких крутежа в голове».
Теперь я был почти уверен, что не ошибся в предположении, почему Эля и Ладушкин так спешат с регистрацией брака. Чтобы понять состояние Эли, не надо было быть большим специалистом — стоило только присмотреться к ее фигуре и к цвету лица.
— Вы уж извините меня, что сразу напрямик, — сказал я Эле. — Понимаю, вам необходимо безотлагательно оформить ваши отношения… Но… вам придется две недели подождать. Ладушкин наказан вполне справедливо и, на мой взгляд, даже чрезмерно мягко.
— Он ведь только на полчаса отлучился, чтобы меня предупредить…
— Да, но на военной службе даже одна минута много значит. Представьте, что в эти полчаса объявлена тревога, и все ушли. А он остался бы… Я думаю, если бы он попросил и объяснил причину, его отпустили бы. Так что сам виноват. Впрочем, давайте, Эля, лучше обсудим ваши перспективы. Итак, брак будет зарегистрирован. А потом? Где вы будете жить?
— Не знаю… Его родители меня признавать не желают, считают, что я для него неподходящая. Они — важные, а моя мать — дворничиха.
— А отец?
— Отец наш шофером был, на грузовой. Выпивши, человека сбил, теперь отбывает. Мать одна с двумя сестренками маленькими мается…
— Но почему же вы хотите обосноваться именно здесь? Ведь вы скоро, насколько я понимаю… Не лучше ли вам к тому времени вернуться к матери? Все-таки родной дом…
Эля склонила лицо, пряча взгляд. Ресницы ее задрожали.
— Что, у вас с матерью нелады?
— Нет… — еле слышно прошептала она.
Мне не поверилось, что Эля сказала правду. Но я не стал допытываться. Наверное, ей тяжело рассказывать о размолвке, а может быть, и о ссоре с матерью.
Словно догадываясь, что я хочу знать о ней больше, Эля добавила:
— Люди, у которых я живу, хорошие, дом большой. И на будущее оставляют, хотя и чужие.
— А на что же вы будете жить?
— Попробую куда-нибудь на работу устроиться.
— В этом мы сможем вам помочь. И не теряя времени. Но все-таки не лучше ли вам вернуться домой?
— Вы потому так говорите, чтобы я здесь его от службы не отвлекала? — Эля посмотрела на меня сердито.
— И это имеет значение, — ответил я ей прямо. — И для службы, и для вашего и для его спокойствия. А вам сейчас нельзя расстраиваться…
Подозреваю, что Эля открыла мне не все причины, по которым в такое для нее уже рискованное время уехала от матери. Возможно, та вообще против ее раннего брака, не считает его достаточно прочным, выбор дочери — верным?
Но лезть в чужую душу неудобно. Да и необходимы ли излишние расспросы? Действовать надо.
Я позвонил в полк к Левченко, рассказал ему о своем разговоре с женой-невестой Ладушкина. «А, отпущу его в загс, — сказал мне в ответ Левченко, — нехай оженится, может, остепенится, в самоволку бегать перестанет». И свадьба, как мне теперь известно, состоялась. Эле мы через горисполком помогли устроиться пока что надомницей в трикотажной мастерской, а потом, надеюсь, мы ее определим по специальности, телефонисткой, может быть, даже у нас в гарнизоне — поближе к ее драгоценному супругу, чтобы проходная их не все время разделяла.
Вспоминая об этой истории, я подумываю не без тайного опасения: а вдруг и Вовка преподнесет нам с Риной что-либо подобное?
Как быстро катится жизнь… Когда-то мы с Риной только мечтали о сыне. И вот он у нас есть, и уже почти взрослый. Но почему такие тревоги вызывает эта вплотную подступившая его взрослость? Словно и не ждем от него ничего, кроме огорчений. С тех пор как он, не посоветовавшись с нами, оставил школу и пошел работать, все время живем в каком-то непривычном для нас напряжении. Видимо, главное, с чем нам придется свыкнуться, — это то, что сын уже неуправляем нами в той мере, в какой это было еще совсем недавно. У меня такое ощущение, что с каждым днем мы становимся все менее нужны ему. А кое в чем, кажется, уже мешаем. Но для нас он все еще остается мальчиком, требующим нашей опеки.
Порог совершеннолетия, переломный возраст… Это большой жизненный рубеж не только для Вовки — и для нас. Теперь начинается проверка, что и как мы успели вложить в его душу. Можем ли без трепета узнавать, как мы продолжаемся в сыне?
5…Письма, письма… Я беру их, чтобы запрятать обратно в сумку. Но не успеваю этого сделать. За моею спиной скрипнула дверь. Оглядываюсь: Володька! У него отгул за неиспользованные выходные, он на два дня — дома, со вчерашнего вечера.
— Я тебе не помешал, папа?
— Нет. И я даже рад тебя видеть. А то ведь не каждый день встречаемся…
Он протягивает мне небольшой зеленоватый листок:
— Вот. Маме я еще не говорил.
Я взглядываю на листок.
«Сургину В. А. явиться в военкомат девятнадцатого к девяти ноль-ноль. Иметь при себе военный билет, паспорт, комсомольский билет».
— Ну что ж, — возвращаю повестку. — Наверное, какой-нибудь переучет. Уточнение контингента призывников. Ты ведь уже бывал в военкомате?
— Был, когда билет получал. Но зачем же снова? — В голосе Вовки сдержанное беспокойство. — Как ты думаешь, меня заберут в армию?
— Рано ты волнуешься. Вот через годик-полтора… Ну, а если и придется — гордись и служи Советскому Союзу.
— Да, я горжусь. Если служить, так не посрамлю фамилии. Только у меня же другие планы…
— Э, сын! У меня в свое время тоже были другие планы. А вот служу двадцать пятый год и увольняться не спешу.
— Так была война… И потом — у каждого свои склонности. И если меня заберут в армию…
— Заберут?.. Забирают в милицию, если виноват. А в армию — призывают. Знай разницу.
— Я понимаю, папа… Но если все-таки… Ты, кажется, хорошо знаком с военкомом?
— Да. А что? — спрашиваю я, хотя сразу же догадываюсь, к чему клонит Владимир.
Он вертит в руках повестку, сосредоточенно глядит на нее. Наконец говорит, не поднимая глаз, тихо:
— Вот узнать бы у него заранее…
— О чем?
— Призовут меня или нет. Могу ли я рассчитывать на отсрочку.
— Знаешь, — говорю я, стараясь быть сдержанным, — мне все-таки стыдновато знать, что мой сын подумывает, как увильнуть от службы в армии. И еще стыднее будет, если об этом узнают другие, тот же знакомый мне военком. Так что не жди от меня никакой помощи в этом. И запомни: нельзя считать себя настоящим мужчиной, не пройдя военной службы.
— Папа, ты уже говорил мне об этом…
— Извини, больше не повторюсь. Если тебе тягостны отцовские советы…
— Решаете проблему отцов и детей? — спрашивает с порога комнаты Рина. На ней наскоро наброшенный халат, который она придерживает у ворота. Очевидно, ее разбудил наш разговор. Слышала ли она его начало?
