Однако тому же человеку, с которым он обошелся так строго (есть искушение сказать «как с маленьким мальчиком»), на вопрос, какие правила ему следует установить в коллегии, поскольку правила Римской коллегии оказались в условиях Лоретто практически неприменимы, Игнатий отвечает: «Оливерио, поступай согласно тому, что видел здесь, и что внушит тебе помазание [Святого Духа]; сообразуй правила с обстоятельствами, как сможешь». Он спрашивает, как распределить домашние обязанности между общниками: «Оливерио, шей одежду из того, что имеешь; только дай знать, как ты поступил». Манар добавляет: «Однажды мне случилось поступить вопреки приказу, полученному письменно. Я дал ему знать, что поступил так потому, что он представился моему взору и мне показалось, что я слышу его слова: “Поступай, как считаешь нужным, ибо, будь я здесь, я бы велел тебе поступать именно так”». Игнатий отвечает ему, что он сделал хорошо: «Должность вверяет человек, но различение духов дает Бог. Я хочу, чтобы в будущем ты без угрызений совести поступал так, как сочтешь нужным ввиду обстоятельств, лишь бы это не противоречило правилам и указаниям».
Последняя характерная особенность духовной подготовки Игнатия – это смелость испытаний или искусов, которым он подвергает послушников и молодых монашествующих, в сочетании со строгой осмотрительностью, чтобы отвести от них то, что могло бы отвратить их от подлинного духа их призвания. Мы видели[190], что уже в самых первых набросках Конституций, как и в их окончательном тексте, предусмотрено, чтобы кандидаты в члены Общества не только совершали Упражнения и некоторое время исполняли самые скромные домашние обязанности, но еще два месяца служили бедным в «госпиталях» и паломничали пешком, прося подаяния. Это двойное испытание явно напоминает те упражнения в самоотречении, которые совершал Игнатий и его первые товарищи: служение в «госпиталях» и многочисленные странствия в нищете. Эти взгляды на новициат и подготовку монашествующих отличаются большой смелостью и значительной новизной: жизнь в отрыве не только от внешнего мира и его случайностей, но и от прочих членов общины и от старших монашествующих была в новициатах старинных орденов незыблемой традицией и важнейшим условием серьезной формации. Еще сегодня некоторые священники и монашествующие не могут смотреть без искреннего изумления (там, где такие искусы возможны), как послушники-иезуиты по двое, без присмотра, уходят служить в больницах и странствовать дорогами бедных паломников. Если мы вспомним, каковы были тогда «госпитали» и на какие встречи на больших дорогах обрекали себя бедные молодые странники[191], то мы тем более признаем смелость подобного предписания.
Как осуществлялось оно самим основателем? Осторожно, если судить об этом по письму Поланко от 17 января 1554 г., где он уточняет мысль своего настоятеля по этому поводу: «Обыкновенно он мало воплощает на деле эти два испытания паломничеством и “госпиталями”, разве что с людьми, уже наполовину из Общества исключенными, пытаясь применить их как целительное средство. Опыт показал, что добрые юноши, чрезмерно усердствуя в этих испытаниях, выбиваются из сил, слишком страдают и заболевают; посему к тем, кто добр и подает благой пример, он мало применяет эти испытания. Других же, как кажется, тоже не следует отправлять на служение в “госпиталях”, по крайней мере, от имени Общества, потому что они имеют обыкновение служить там дурным примером. Зато их отправляют в паломничество, рассчитывая на то, что они либо уйдут под опекой Бога, либо, если вернутся, то вернутся смирёнными и обретшими помощь»[192]. И действительно, Гонсалвиш да Камара замечает в 1555 г.: «Торрес, неаполитанский повар, еще не отчислен окончательно. Отец согласился, чтобы он отправился в паломничество во Флоренцию и Перуджу и служил там в “госпитале” этим летом, а потом, если принесет хорошие свидетельства, то вернется на кухню»[193].
Эти последние слова показывают нам, чего главным образом хотел добиться Игнатий посредством таких испытаний, как и тех, которым подвергал послушников внутри дома. Разумеется, он хотел укрепить их в смирении и самоотречении, но, возможно, в еще большей мере заставить каждого явить свою глубинную суть, «то, чем он является по своей природе», говорит Гонсалвиш[194]. Вот почему как в его делах, так и в предписаниях Конституций такое большое значение придается свидетельствам, которые каждый должен был принести о своем поведении во время испытаний. Игнатий был злейшим врагом формации, состоящей в простой выучке или в придании поверхностного лоска душе, чья природная стойкость остается непознанной. Всякий, у кого есть некоторый опыт пребывания в новициате или семинарии, знает, как легко некоторые весьма посредственные души могут в закрытой и защищенной среде усваивать напускную привычку к благочестию и порядку, которая обречена рассеяться при первом же столкновении с реальными трудностями. По мысли Игнатия, «госпитали» и паломничества предназначены для того, чтобы это разоблачающее столкновение не произошло слишком поздно, с каковой целью введет он еще одно новшество, неизвестное более старым орденам: длительное ожидание перед окончательным приемом в Общество.
Несомненно, именно ввиду этой конкретной цели испытаний в «госпиталях» и паломничествах Игнатий сам значительным образом умеряет их использование, особенно в формации самых молодых послушников. И в Конституциях он оставляет настоятелям очень большую свободу в их применении[195], хотя Упражнений и испытаний внутри дома требует куда строже. Тем не менее эта осторожность не исключает примеров смелости: Рибаденейра, вступивший в Общество в 1540 г. в возрасте всего четырнадцати лет, двумя годами позже был отправлен в Париж, разумеется, пешком[196].
На фоне столь смелых испытаний подлинной добродетели послушников тем более важно отметить заботливое стремление святого отстранить от послушников всех тех, кто мог угрожать их призванию: родственников, друзей, менее примерных монашествующих. Однажды Рибаденейра прогуливался с Игнатием по саду; вдруг святой остановился и подозвал отца, который также прогуливался с послушником по соседней дорожке; он осведомился о предмете их беседы; они говорили о смирении и самоумерщвлении, и отец привел в пример послушнику то, что он видел и слышал из жизни фрая Хуана де Техеды, известного францисканца, друга Борджи и Овьеды. Тогда святой сурово укорил его и запретил ему впредь общаться с послушниками. Рибаденейра молча слушал его и хорошо понял, что Игнатий желает оградить послушников, еще не крепко утвердившихся в призвании, от того, что духовно и свято, но не отвечает тому образу жизни, какой они избрали, вступив в Общество[197]. Несомненно, в этом и состояла истинная мысль святого: он не боялся подвергать своих послушников трудным и небезопасным испытаниям, но зато боялся всего, что могло исказить их дух, отдалить их от полного разумения своего призвания, охладить их к нему, прежде чем оно успеет пустить в них достаточно глубокие корни. «Наш отец, – говорит Гонсалвиш, – обыкновенно очень строго следит за тем, чтобы послушники не разговаривали с внешними, в особенности с родственниками и друзьями», – и подтверждает это замечание множеством примеров[198].
Таковы основные черты Игнатия как духовного руководителя своих подопечных[199].
С учениками вне Общества
Для полноты картины нужно было бы прибавить к этому кое-что о том, как он готовил и направлял людей, посторонних Обществу. Но об этом у нас есть лишь очень отрывочные сведения. Мы знаем, что, даже став генералом, он продолжал исповедовать и направлять, по крайней мере, несколько человек, среди которых есть и такие, чьи имена нам известны, например, художник Якопино дель Конте, который напишет его посмертный портрет, посол Маскареньяс и его жена, вице-король Сицилии Хуан де Вега…[200] У нас есть также ряд написанных тогда писем сестре Тересе Режаделль из обители св. Клары в Барселоне, которой Игнатий уже в 1536 г. написал два интересных письма с наставлениями. Он также пишет ей в 1543 и 1547 годах. В двух последних имеющихся у нас письмах от 1549 г. он, несмотря на все настоятельные просьбы Режаделль, ее настоятельницы и покровителей, отказывается принять обитель св. Клары под послушание Общества[201].
Из нескольких имеющихся у нас документов сразу становится ясно, что основным орудием освящения, к которому прибегает святой, работая даже с теми, кто уже окончательно определил свое мирское или духовное жизненное положение, является практика Духовных упражнений. Известно письмо, которое он написал из Венеции 16 ноября 1536 г. своему прежнему духовнику из Алькалы Мануэлю Мионе: он не находит лучшего способа выразить ему свою признательность, как только пригласить его на месячные Духовные упражнения. Он уговаривает его так: «Во имя любви к Господу Богу нашему и жесточайшей смерти, которую Он принял ради нас, я прошу Вас приступить к Упражнениям». И в третий раз он предпринимает попытку: «Дважды и трижды и столько раз, сколько могу, я прошу Вас, во имя служения Богу, о том, о чем уже говорил вам, дабы в будущем Его Божественное Величие не смогло упрекнуть меня в том, что я не просил Вас изо всех сил, так как в этой жизни я не могу ни помыслить, ни постичь, ни уразуметь ничего лучшего, ничего, что позволяло бы в такой мере не только извлечь пользу для себя самого, но и принести плоды, помощь и преуспеяние множеству других; если вы не чувствуете в том необходимости ради первого, то Вы увидите, что это пригодится Вам во втором, и много больше, чем Вы предполагаете»[202]. Относительно немало было тех, кому Игнатий сам давал Упражнения в Италии, в Венеции, а затем в Риме. Известно, что он даже отправился на месяц в Монтекассино, чтобы дать их послу Карла V, Ортису[203].
