вонзились.
Нахмурившись, переглянулись соперники. И, не сговариваясь, копья затребовали хором.
И с копьями точнехонько равны оказались.
А после решили на мечах биться.
…Целый день и ночь бились два воина безустально. И ни один другому уступить не мог. Будто танец диковинный плясали они вдвоем, разя наотмашь и отражая удары друг друга. Равные – по силе, по удали, по умению.
И народ-то не расходился. Будто даже прибывало людей кругом. Подходили, становились молча в круг.
Смолкли давно праздничные песни да музыка. Не было больше ни шума, ни выкриков. Только два меча выпевали свою древнюю мелодию, да два человека отбивали слаженный ритм сапогами по пыльной земле. Замерло все окрест, будто выжидая, дыхание затаив.
А Сава поверить не мог. Да неужто вот этот юнец безбородый и впрямь – ровня ему, наемнику бывалому?
А потом… Савелий не сразу понял даже, что произошло. А только противник его вдруг будто сбился с ритма, оступился – и оземь упал.
Едва успел воин из Тридевятого руку с мечом остановить, дернуть в сторону, чтобы беды не наделать. Хоть и затупленный меч, а только удар юноше по голове мог прийтись. Али по шее. Палец-то и тупым ножом отрубить можно, коли с силой ударить. И не всякая бармица от прямого удара защитит. Заговаривают они тут кольчуги али нет – кто их, дикарей островных, разберет?
А юноша меж тем одним движением поднялся резко на одно колено – да и сдернул шлем. И выпала из-под него длинная льняная коса. Дернулась голова резко – и полетела коса дугой, и тупой меч Савелия, уже опускавшийся, чиркнул по ее кончику. И тотчас упал с глухим стуком, выпущенный из вмиг ослабевшей руки.
Сава, не веря себе, смотрел в прозрачные глаза своего соперника… соперницы. Теперь-то разом ясно стало. И как сразу не разглядел? Фигуру-то под доспехом не рассмотреть толком, да и перетягивается небось дева-воительница. А все одно! Черты тонкие, девичьи. Губы нежные. Ресницы. Руки сильные – да пальцы тонкие, белые. Бедра крутые, не мужские…
На этом месте, осознав, что разглядывает воительницу вовсе уже против всякой пристойности, Сава густо покраснел. И обнаружил, что сама девушка все продолжает на одном колене стоять. Смотрит глазами своими прозрачными прямо, открыто. Усмехается.
А еще протягивает руку, в которой косу сжимает.
– Что же – отрежешь… раз начал-то? – спросила, будто насмешничая.
Савелий даже отступил на шаг. И руки за спиной спрятал.
Это еще зачем – косу резать, красу девичью? Чтоб вовсе от мужика не отличить стало? Глупость какая! Да и зачем ей это?
– Что ж, – ничуть не смутившись, девушка поднялась и отряхнула колени. – Как надумаешь, воин иноземный, к отцу моему приходи. Конунгу. Хильдур я.
Так сказавши, развернулась она и ушла. И тотчас люди вокруг принялись расходиться. Молча.
…Уже после, разыскав постоялый двор, оплатив комнату да заказав сытный ужин (или завтрак уже? Чай, рассвело как раз!), Сава принялся людей о воинственной Хильдур расспрашивать. И кто она такая, узнал, и какая слава о ней по островам ходит.
Никак из головы ее выбросить не выходило. Так что и седмицы не прошло – а как услыхал Савелий, что Хильдур отряд собирает, так и вызвался с ней в поход. Горных троллей ходили усмирять, на деревню напавших.
В походе ни словом, ни взглядом Хильдур пришлого среди прочих своих воинов не выделяла. Повиновались ей все безоговорочно, по слову единому. А Сава… любовался украдкой на суровую воительницу.
Ели все из одного котелка. Бились плечом к плечу. Все как обычно в походах воинских. Вернулись, конечно, с победой общей.
А уж после, в островной столице, один из воинов, что был с ним в походе, позвал Саву гостем на свою свадьбу.
Вот тут-то и узнал наемник из Тридевятого, когда девицам на Семи островах косу режут. Нашлись добрые люди, просветили чужеземца, обычаев не знающего.
Островные воительницы – девы особенные. Не могут они судьбу свою связать с тем, кто слабее. Только ровню себе признав в мужчине, воительница на брачные путы соглашается.
Вот только для прекрасной Хильдур, дочери конунга, равных до сей поры не находилось. Один только старший брат и мог ее в поединке одолеть. Да за брата-то замуж не выйдешь.
А с косой и вовсе просто все. Волосы девицам здесь наполовину обрезали, замуж выдавая.
Ох и оторопь взяла бродячего наемника Саву! Это, выходит, что же… местная принцесса, стало быть, ему предложила замуж за себя… бррр! То есть жениться на ней? Да еще и усмехалась, к отцу своему звала – благословения, выходит, испрашивать. Это… как же?! Да ведь это дева должна ждать, когда предложат! И уж точно не невесте с женихом на мечах биться! Что же это за обычаи у них тут такие?
Правда, надо признать, он-то, наемник простой, сын купца, нипочем не стал бы сам дочери конунга руку свою предлагать.
И что делать теперь? И как в глаза ей смотреть?
Ответа на эти вопросы Сава, как ни бился, не находил. А потому, промаявшись еще день, решил, что вернее всего будет – попросту уехать. В родные края, где воин – это воин, и девицу сразу от него отличить можно. А уж царевны в Тридевятом вовсе в тереме чинно сидят, а не мечами машут!
Следовало, пожалуй, проститься с товарищами, и уж, конечно, поговорить с Хильдур… сказать… что же сказать?
После бессонной ночи Сава, собрав скудные пожитки, отправился на пристань, сговорился на первом же корабле – да и отбыл с островов, чтобы никогда к ним не возвращаться.
*
– Она тебе не понравилась? – Алька нахмурилась.
– Она? – Савелий невесело усмехнулся. – Краше нее я не встречал ни жен, ни дев ни в одной земле. И ни одной не видал – такой…
Какой – такой, он договоривать не стал. Да и сам – понимал ли? Бесстрашной? Решительной? Да полноте, в том ли дело?
…Душу задевшей?
– Я ведь как всегда думал – жениться-то когда-то, понятное дело, надо. Чтоб и дом, и детишки… не век же бобылем по свету маяться. Думал, будет у меня дом – полная чаша. Будет жена – раскрасавица. Тихая, скромная. Я в походы буду ходить, она меня ждать станет. У окна сидеть, песни петь. Прясть да ткать, рубахи мне вышивать. Встречать меня с пирогами… А тут… эта точно у окна сидеть не станет. Уж куда там – тихая да скромная! Эдакая и сама командовать привыкла. Пироги уж скорее я напеку. И… сама она тогда упасть
