class="v">как прежде – в ряд.
Лишь то останется,
чему ты рад.
Изволь о прочем
не тратить слов.
И в старых строчках
жив слог, что —
нов.
Петля в песках
Укажу себе цель и пойду,
и дойду до пределов своих…
Над чертой окоёма,
у края, где в мареве знойного полудня
плавились гребни
усталых
чешуйчатых дюн,
я слепую удачу настиг —
в силуэтах
цветущих садов неземных.
Где-то там, наверху, я б хотел,
забытью подчиняясь,
узнать про другого себя.
Я горел бы и знал,
как легко
до конца
догореть.
Там надежда меня
под блаженный прохладный уют
зазывала —
опять и опять!
Но взойти мне туда уже было тогда —
не успеть.
В том ничьей не бывает вины,
если скрытой —
не нашею – ложью
украсится явь.
Мне предчувствие горечи
жгло
отлетавшие к зорям
лукавые сны;
я, —
не принявший чьи-то следы
впереди —
за свои, —
оказался неправ.
Не под стражей
Те от тех отличаются мало,
как и те, что – другие, но – те.
Мало их никогда не бывало.
Но – бывают ещё не те.
Он один из не тех, и жи́знь свою
так устроил, как мог устроить.
Знали те, что он очень и́скренен,
и – был только за то не то им.
Называл поимённо глупого.
Толковал обо всём по-иному.
Видел мелкие подлости крупными;
а в отместку – опять не то им.
Не того им всегда хотелось,
что хотелось ему – не из тех.
Мяли душу, кровавили тело.
Но не зря же он был – из не тех.
Как поэт, из себя строку выжимал он,
ту, что сам пережил, отстрадал.
Тут как тут ему: жалобы, мол.
Ну и прочее. В общем, – нахал.
Где родился, чего не стремился
к тем дубкам и к порогу тому,
где впервые себе удивился,
голубым небесам и – всему?
где ручей протекал и с собой зазывал,
где до боли привольно, и снилась
первый раз, будто б век её знал,
та, что рядом пошла и любилась…
И всё лезли, стыдя. Мол, помене б темнил.
Больно горд и строптив. Неудачен, —
потому как рассчитывать собственных сил
не учился, собой околпачен.
Ну, о чём вы, – держал он ответ, —
коль я вышел не тем, – не вашим?
Оглянитесь: на вас не сошёлся же свет.
Я – другой, и у вас – не под стражей.
Налепили на мне ярлыков.
Я бы пел, как хотел – вы мешаете.
Патриот из меня никаков;
ну а вы-то какие, вы – знаете?
Вот заладили: долг, мол, у вас…
То вам любо, что кем-то указано.
Вы вселенскую месите грязь,
и в вас души той грязью измазаны.
Нипочём вам гнилая стена,
что лишь ткни, и она развалится.
Неуёмны в тоске по гробам
и лишь чем бы спешите прославиться.
Вам бы только других подбить:
будьте, дескать, для нас опорой.
Сами ж тайно изыскиваете пути,
по которым бы дали отсюда дёру.
Я стоял и на том стою,
что никак бы не смог быть с вами.
Вы ведь те – навсегда; и на вашу беду
вы себе же и роете яму…
“Заблудший, спито́й, косой…”
Заблудший, спито́й, косой,
опорожнённый дух
уйми, придави хотя бы ногой;
к чужому – останься глух.
Попробуй – застынь на шаге;
представь его – изваянием.
Боль, сама по себе, – от страха.
Страх же – плод прозябания.
Томит предчувствие штиля;
концовкой оно опасно:
в бурливых милях, подраненный,
ты плыл и тонул всечасно.
Материком, океаном, космосом
будучи в эру втащены,
движемся вроде как очень просто:
с глупостью каждый частною.
Лишь миг, и – швартовы сброшены,
не к берегу, —
к целой огромной и сокрушительной
суше.
Кому-то легко —
в исхоженном.
Большего ждать —
не лучше.
Нельзя суетой пренебречь,
уйдя, взлетевши, отплывши.
Время не в силах туда протечь,
откуда пространство вышло.
Ополосни желания
в истоках призрачной цели.
До полного до умирания
смерть неуместна в теле.
Тонешь или плывёшь, —
в том тебе – что за разница?
В жизни, как через дождь,
видно лишь то, что кажется.
– Аой!
Наш круг
То слово как пламя взвихрилось меж нами;
мы знаем его; и оно – так прекрасно.
Не нужно секунд и усилий напрасных.
Так скажем его, и оно – не обманет.
Уж звуки восторга у сердца таятся;
блаженно томленье; забыты сомненья.
В замке наши руки – залог единенья.
А в душах так сладко, и сил нет расстаться.
Желаниям тесно в пространствах просторных,
и вздохи значением близости полны.
Так буйные в море рождаются волны.
Так в миге вмещаются счастья аккорды.
Разбиты тревоги – пусть так всё и будет!
И радость торопится с негою слиться.
Экстаз предстоящего светится в
