кто такой? Портье из дворца, скалки для всех везет?
— А идите вы! Это доктор с лекарствами.
— Значит, прольется кровь?
— Это еще ничего! А то и труп может быть, ведь драка будет на смерть.
— Что вы говорите! Не достаточно того, что любовник жену у графа отбил, так он ему хочет еще все внутренности отбить, лишить его жизни или сделать калекой, чтобы он на старости лет милостыню с гармоникой просил? Это невозможно!
— Сейчас сами убедитесь. Вот как раз секунданты вручают графу оружие.
— Эти двое?
— Да.
— А почему они цилиндры надели? На свадьбу за дружков поедут прямо отсюда?
— Параграф такой! Секундант должен быть при цилиндре и в перчатках.
— Посмотрите, какую штуковину он ему дает. Это же наган на двенадцать персон, чтоб я умер! Плохи дела этого любовника!
— Это еще не известно… Любовнику такую же штуку дают.
— Да! И граф тоже имеет бледный вид, вверх глядит, уж не хочет ли он на дерево взобраться?
— Не беспокойтесь, он об этом совсем не думает. Просто свою графиню вспоминает.
— Это возможно. И говорит сам себе: «Ах ты, холера, чтоб тебя перевернуло, из-за тебя я имею такие дела и жизнь должен потерять под пулями. Ну, подожди же, если я благополучно вернусь домой, я на тебе отыграюсь…»
— А что эти секунданты говорят ему?
— Подзуживают, чтобы он помириться не вздумал. «Стреляй, — говорят ему, — граф, прямо в лоб, мы эту дрянь знаем, он назавтра с твоей женой то же самое учинит, если ты его сегодня простишь».
— Подумай, какие типы! Хотят, чтобы другие дрались, а сами будут из-за деревьев подглядывать.
— Если бы я был на месте этого графа, я бы как взял этого типа за грудки, как двинул ему, как проехался бы по зубам одному, другому свидетелю, так у них пропала бы охота одного человека на другого натравливать. У доктора саквояж отобрал бы, выпотрошил бы инструменты, и шуруй домой.
И без них, гадов, обойдемся. Это что получается, если моя жена мне супружескую измену устроит, то я должен вскакивать с постели в четыре часа утра, без шапки в лесу под голым небом стоять, и кто знает, может, еще быть поврежденным из огнестрельного оружпя?
Для чего? Для того чтобы двум лахудрам в цилиндрах понравиться? Чтобы доктор двадцать злотых заработал? Чтоб я пропал! Чтоб я пропал, если бы я это дело не уладил.
— Эй, пан, помолчи хоть немного, очень уж ты громко распространяешься. Каждый хочет немного поговорить, а ты так раскричался, что я слова своей невесте не могу сказать.
Противник дуэлей замолчал.
А жаль, было бы очень интересно услышать продолжение, наверно, в рассказе добродетель восторжествовала бы, муж бы тяжело ранил любовника, помирился бы с женой и уехал путешествовать в субтропические страны.
У выхода я опять встретил пана Печурку и его товарища, тот продолжал:
— А я вам еще раз говорю — секундантов вон, и не будет никаких дуэлей!
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
1936
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀ ⠀
Атомная машинка
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
— Прошу внимания, панове! Американская атомная машинка для завязывания галстуков!
Мы теперь уже не тянем, не дергаем, не ворочаем галстук, который всегда новый и не висит на шее, как шпагат, на котором мы хотим повеситься. Даже через год галстук выглядит так, будто минуту назад был куплен в магазине и еще имеет пломбу. Шик, фасон, удобство и экономия.
В галстуке, завязанном на этой самой патентованной машинке, мы можем спать хоть целую неделю: он у нас не имеет права съехать набок ни на полдюйма.
Также, само собой, заключение, то есть отсидка за решеткой, где, как известно, мы отдаем галстук на сохранение власти. Он возвращается к нам, как новый. Конечно, ежели его там не снимали с американской атомной машинки за двадцать злотых!
Данная машинка служит нам также во время товарищеского недоразумения, или, по-научному, мордобоя.
Человек под алкоголем имеет привычку сперва взять гражданина за галстук и уже тогда спокойно надавать ему в морду сколько угодно.
Но этот трюк с нами не удастся, ежели мы имеем галстук, завязанный на атомной машинке только за двадцать злотых!
Уже после того, как нам первый раз дали по зубам, галстук вместе с машинкой отцепляется от запонки и мы, получив полную свободу движений, можем крупно отыграться на данном субъекте.
Нашего противника забирают на перевязку, а мы поднимаем из канавы галстук, который абсолютно свежий, будто его кто-то прямо вынул из комода. А почему? А потому, что он был завязан на американской машинке за двадцать злотых!
Способ завязывания очень простой, и каждый всякий, хотя бы он был не знаю каким жлобом или хомутом из глубокой провинции, в три мига все сообразит. Прошу внимания. Раз, два и…
Пан Роман Пилюля, продающий на базаре вышеописанное изобретение, не окончил последней фразы, так как вместе с демонстрируемой машинкой ловким ударом был отброшен под соседний лоток каким-то блондином спортивного сложения в одежде, разодранной от воротничка до шнурков.
Светловолосый незнакомец, отправив продавца под лоток, стукнул по столу, на котором находились машинки, после чего с дикой яростью начал топтать и расшвыривать на все стороны десятки экземпляров эпохального изобретения.
Прибежал милиционер, и понятное дело, что тайный враг научных достижений из области мужской элегантности, пан Аполинарий Кислый, предстал перед судом, где свой непонятный поступок объяснил так:
— Данная машинка в товарищеском недоразумении не может быть применима. Действительно, она отцепляется, но железной арматурой раздирает нам пиджак, рубашку и штаны до самых штиблет. В связи с этим изобретение не выдерживает жизненного испытания и не может находиться в продаже.
Суд, однако, не разделил взглядов папа Кислого и приговорил его за побитие пана Пилюли на две недели ареста.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
1948
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀ ⠀
Собачье сердце
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Пан Евгениуш Шпондерский, получив однажды по зубам от лучшего друга, сказал себе: «Чем больше познаешь людей, тем больше любишь животных», — и отправился на Воловку, чтобы приобрести породистую собаку.
Выбор был не легкий, на торговой площади терлись друг о друга прекрасные шпицы, стройные фоксы, оригинальные в своем уродстве бульдоги, доберманы и множество других представителей благородных собачьих кровей.
Продавцы громко расхваливали достоинства своих питомцев, заманивая к себе клиентов. Один только пан Щепан Калафьорек, известный собаковод, с философическим спокойствием стоял посередине площади, молча держа на поводках
