наша вода действительно немного попахивает, потому что промышленность развивается, для здоровья она не вредная.
И показываю ей заметку в «Жице Варшавы», гдо были описаны научные испытания над варшавской водой. Сам начальник водопровода уже целую неделю три раза в день — натощак, до обеда и вечером — пьет прямо из крана по два стакана воды и до вчерашнего вечера еще был жив.
Но Геня не стала меня слушать и велела ехать в Зеленку. Деревенская вода без промышленных отходов действительно ей невозможно поправилась, ну просто нектар. Только почему-то она каждый день была другого цвета, один раз более желтая, а другой раз менее.
Единоличный кулак объяснил мне, что это зависит от погоды. Когда холодно, из навозной жижи в колодец натекает меньше, когда тепло — больше. В мороз вода почти что даже голубая.
Поскольку стояла исключительно теплая погода, воды я больше у хозяина не брал. Приезжаю домой и рассказываю Гене, что и как. И показываю заметку, что варшавская вода не подкачала, директор водопровода все еще живой. И объясняю, что раз воды сточные, в них приходится доливать побольше карболовки, иначе совсем нельзя будет пить. А все потому, что в Висле мало воды.
— Большой дождь все уладит, и будет тебе, Генюха, опять вода по вкусну. Наконец, нужно иметь немного общественного подхода: аптеки тоже должны выполнять план и вырабатывать премиальные. А доктора разве не должны жить? Одним словом, нечего принимать эту воду близко к сердцу.
Но она не дала мне высказаться, а стала посылать за водой к тетке Скубиневской в Пясечно. Я ездил туда два раза, мне это надоело, и теперь я ношу воду от шурина с Зомбковской улицы, а это всего несколько домов от нас. Геня, конечно, ничего не подозревает, льет с удовольствием и только сокрушается, почему мы не живем в Пясечно.
А нам с шурином все это очень по душе. Дело в том, что деньги, которые Геня мне выдает на дорогу, остаются нам. И мы тратим их на дозволенные развлечения, в которых вода не играет никакой роли.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
1956
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀ ⠀
Это не Гитлер
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Как-то раз мы с шурином прочитали в газете, будто Гитлер жив. Только морду себе изменил благодаря косметической технике. Ну мы и решили собственными силами его разыскать.
В газете писали, что американские ковбои всю Германию дюйм за дюймом обыскали конным строем и не смогли его найти. Стало быть, он укрывается где-то за границей, и кто знает, очень может быть именно в Варшаве. Во всяком случае, мы решили осмотреть Варшаву, чтобы увериться, что Гитлера тут нет.
А поскольку мы ездить верхом не умеем, мы наняли дрожки и ну катать по столице — искать преступника.
Счастье нам, как говорится, улыбнулось, и уже на второй улице мы увидели типа, который показался нам подозрительным. Витрина, то есть физиономия, у него была сильно покарябана, одна щека распухшая, как тыква, под зенками лимоны, нос, перерезанный туда и назад, одно ухо в два раза больше другого. Шурин толкает меня локтем и говорит:
— Валерек, останови дрожки, кажется, мы поймали Гитлера.
Вышли, одолжили у извозчика кнут, зашли типу в тыл, и я говорю шурину:
— Фелюсь, когда я тебе моргну, вытяни подозрительную личность ручкой от кнута по хребту, а я тем временем его за галстук — ив милицию.
Когда мы подошли ближе, мы окончательно убедились в нашей правоте потому, что ботинки и штаны у него были заляпапы масляной краской, а Гитлер, как известно, был маляром…
Я, само собой разумеется, моргнул шурину. И он как пройдется кнутовищем по всему гитлеровскому крестцу до самой шляпы!
Гитлер схватился за плечи и крикнул:
— О боже мой, кто это меня так угостил?.
Ну тут мы видим, что это вроде и не Гпилер, потому что очень уж он отозвался по-варшавски. Нам стало неприятно, и я говорю ему:
— Уважаемый, разрешите познакомиться. Печенка я, Валерин, а этот мой шурин, некий Пекутощак.
— Очень приятно, — говорит этот тип, — А я Росолек, мастер бокса полутяжелого веса.
Из-за оптического обмана человеческого взгляда мы приняли уважаемого пана за Гитлера по той причине, что личико у пана имеет следы серьезной докторской операции, а также потому, что мужская конфекция у пана невозможно краской забрызгана, и мы подумали, что пан имеет честь быть маляром.
— Это никакая не операция, просто после воскресного матча лицо у меня действительно немножко изменилось, а штаны и штиблеты мне в столовой помидоровым супом какой-то слепой баран забрызгал.
— Ну, ежели все так, — говорим мы, — то просим прощения, и пардон, и наше нижайшее уважение.
— Минуточку! — говорит он. — Я не имею к уважаемым претензий за эти два-три удара, потому что для меня это мелочь, но за то, что вы мастера бокса за прощелыгу Гитлера приняли, вы будете сильно наказаны.
И при этом он начинает стягивать с себя пальто.
Тут мы, ясное дело, ходу к дрожкам я поехали. Но, правда сказать, он нас догнал. Теперь мы лежим дома под компрессами из аква Гулярди и долго еще будем бояться выйти на улицу, потому что наши физиономии так изменились, что каждого из нас можно вполне принять за Гитлера.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
1946
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀ ⠀
Попугай на вес
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
— Извините, пожалуйста, я тут на прошлой неделе купил у вас самочку для моего кенаря.
— Возможно, ну и что? Рекламацию хотите подать, вы ею недовольны? Плохо себя ведет?
— Нет, но только я не знаю, что с моим Мацюшем сделалось. Пока был в одиночестве, он распевал без устали, а теперь даже не пищит никогда.
— Нет, не линяет.
— В таком случае он болен. Вы дули ему в перья. Тело у него желтое?
— Я не смотрел, но думаю, что не в этом причина его молчания. Кормлю я его отлично, согласно вашим указаниям. И, несмотря на это, он сидит осовелый на жердочке, смотрит на самочку и даже не отзывается.
— Как это смотрит на самочку? Вы их держите в одной клетке?
— Конечно.
— И вы хотите, чтобы самец пел?
— А какое отношенне это имеет одно к другому?
— Пожилой человек, а жизни не знаете. Скажите, уважаемый, вы всегда такой веселый, когда ваша жена дома? Вам тогда хочется петь и прыгать по квартире? Пусть меня холера возьмет, если да. Нос повесите,
