Странное чувство ирреальности происходящего охватило меня — все до боли знакомые вещи, о многих из которых я могла рассказать, когда и в каком магазине я их выбирала, казались теперь чужими и враждебными. В гостиной не журчал маленький фонтанчик, а голубоватый матовый шарик, раньше забавно плясавший в его струйке лежал рядом, мертвый и тусклый. Большие немецкие часы у правой стены стояли, никто не потрудился завести их. Раньше это ежедневно делал Севка перед тем, как лечь спать. Мебель дремала, равнодушно нахохлившись, а посуда за золотистыми стеклами большой горки не сверкала, как обычно, казалась пыльной, словно во дворце спящей царевны.
«Ну и что ты стоишь столбом? — встряхнула я саму себя:
— Ты вернешься сюда, и все оживет снова!»
«Но захочешь ли ты сюда вернуться? — вышел из затяжной спячки внутренний голос. — Захочешь ли жить в этом склепе прежней любви и доверия?»
«Немедленно заткнись!» — одернула я его и быстро вернулась в холл. Оттуда лестница вела наверх к спальням. Я не посмела заглянуть в опустевшую детскую, потому что Сима, конечно же, убрала оттуда Егоркины вещи и игрушки. В нашей спальне ничего не изменилось, только исчезли с туалетного столика моя косметика и безделушки. Я открыла верхний ящик комода — так и есть, все лежало там, сваленное как попало.
Проверять сейф, вмурованный в стену справа от кровати и скрытый за офортом, изображающим венецианский канал, смысла не было — Сима знала, как его открыть. Отсюда она брала, при необходимости, деньги на хозяйственные расходы.
Но она не знала о втором сейфе, и именно он был моей целью. Я включила лампу в гардеробной — большой темной комнате, где располагались шкафы с бельем и обувью и длинные вешалки для одежды.
Правую сторону гардеробной занимали вещи мужа, левую — мои.
Знакомый запах — смесь моих духов и Севкиного одеколона подействовал, словно удар по лицу.
Стараясь не дышать носом, чтобы не расплакаться от воспоминаний, я ринулась к шкафу с Севкиной обувью, нащупала внутри него крошечный шуруп и нажала на него. Нижняя треть шкафа сдвинулась в сторону. В полу под шкафом и находился сейф. Открывался он набором сложного шифра, который тем не менее легко запоминался — 10 — 1–9 -2 -8 -3 -7 -4 -6 -5. Нужно было брать по одной цифре с каждого края десятка, вот и все. Но не знающий этого, вряд ли бы сразу додумался, да еще и сейф нужно сначала найти… Вот почему я надеялась разжиться тут деньгами.
Мои надежды оправдались, и я выгребла, не считая, всю наличность, а также несколько коробочек с моими самыми ценными украшениями — изумрудным с жемчугом гарнитуром, бриллиантовой брошью мамы и колье из синих топазов, которое папа подарил мне к восемнадцатилетию. Все это я положила в сумку, вернула шкаф на прежнее место и вывалилась из гардеробной.
Когда я спускалась по лестнице, мне показалось, что внизу кто-то разговаривает. Я замерла от неожиданности на одной ноге. Неужели вернулась Сима? Ведь кроме нее войти в дом могли теперь разве что охранники, а им здесь делать совершенно нечего. Отпечатков же других людей в компьютерном замке не было. Или могли появиться?
Тут я сообразила, что слышу чье-то сообщение на автоответчик, и встала наконец на обе ноги.
Интересно, кто это звонил? Я бросилась к телефону.
В доме было три аппарата — в холле, в спальне и в Севкином кабинете. Автоответчик находился в холле, и я нажала кнопку прослушивания. Запись была всего одна — та, что напугала меня минуту назад.
«Серафима, возьми трубку! Возьми трубку, твою мать! — требовал Самурай, я сразу узнала его по голосу. — Митрофан ничего не знает, успокойся и не вздумай дурить. Пока этот тормоз очнется, мы уже будем далеко, хрен отыщет! Но если ты вздумаешь дурить, то я тебя…» Далее следовал ряд непонятных мне идиоматических выражений и многоцветная нецензурщина. В завершение, он пообещал с утра приехать к Симе с каким-то Вадиком.
Ура! Я все правильно рассчитала — Самурай действовал самостоятельно, не поставив шефа в известность. На эту мысль меня натолкнул тот факт, что он принимал непосредственное участие в покушении на Игорька, причем в качестве группы поддержки. Слишком мелко для такого высокопоставленного бандита — у Митрофана людишек для этих целей наверняка предостаточно, не стал бы он своего зама подставлять. А вот если проворачивать собственное дельце, тогда волей-неволей захочешь, чтобы об этом знало как можно меньше народа. Не зря я детективчики почитывала, какая стала сообразительная!
Поразмыслив, я вытащила кассетку из автоответчика, сунув на ее место первую попавшуюся из валявшихся в ящике столика, на котором стоял аппарат. Кассетку же положила в заметно потяжелевшую от добычи сумку.
Без проблем я покинула дом и немедленно отправилась в банк, где сложила почти все в арендованный сейф. На расходы оставила то, что было в рублях — триста тысяч. Пока хватит. Кассету я оставила в сумке.
Выйдя из банка, я позвонила по телефону, оставленному Купавиным, и договорилась с его коллегой встретиться через полчаса у входа в городской парк. Потом набрала тот номер, который узнала у Пони. После целой вечности ожидания в трубке раздался ленивый сочный баритон:
— Слушаю.
— Слушай, Митрофан, — хрипло пробубнила я. — Твоя правая рука, похоже собралась в отрыв.
Поинтересуйся у нее, зачем мочит парней из «Элко», и сколько с этого имеет.
— Поинтересуюсь, не волнуйся, — так же лениво ответил баритон и я тут же прервала связь.
Коленки у меня дрожали. Жутковато все-таки выступать в роли Немезиды. А ведь мне еще предстояла ответственная операция, от результата которой зависела судьба несчастного Вовчика Суповского Детектив по имени Матвей Сусин уже ждал меня на условленном месте. В руках он держал не традиционный журнал или цветок, а воздушный шарик — так мы условились. Шарик выглядел, мягко говоря, странно — черный и на нем белый череп с костями. Очень знаменательно. Сыщик выглядел вполне в стиле шарика — черный костюм и белая бабочка. По-моему, в июне это чересчур. Но он пояснил, что сразу после нашей встречи идет с дамой в театр, и я несколько смягчилась.
На этот раз мне не пришлось подписывать договор — я просто отдала ключ, чтобы он узнал, в каком банке подобные используют. Он назвал гонорар — сто пятьдесят долларов, задаток не взял, записал номер моего пейджера и, пообещав сообщить результаты через пару дней, мгновенно испарился. Дурацкий шарик остался в моих руках и пришлось отпустить его в небо, чтобы не смешить публику. Да, похоже Валентин Сидорович страдает излишней педантичностью — вон как оперативно действуют его коллеги. А может быть, Сусин просто опаздывал на встречу со своей дамой?
Размышляя об этом, я опять помчалась в Шушановку, прогнала от ворот Колю с Лехой (на этот Леха был облачен в новехонький псевдоадидасовский спортивный костюм и туфли на толстом протекторе), загрузила в машину Федьку и нужный реквизит и двинулась в сторону Парфенова. По дороге мы накупили горячих хот-догов и наелись вредной пищи до отвала.
К Парфенову подъехали еще засветло, чтобы провести рекогносцировку. В знакомом лесу я спрятала машину на прежнем месте и мы осторожно подкрались поближе к домику.
Федор выбрал удобное дерево, гораздо удобнее моего предыдущего наблюдательного поста, и мгновенно влез по стволу. Мне бы в жизни не удался такой трюк, мне подавай ветки от самой земли. Сидя наверху, он громким шепотом сообщил мне, что во дворе стоит машина, но никого не видно. Потом он заметил собак. «Одна — здоровая, просто боров!» — обеспокоенно предупредил он, имея ввиду безобидного, как улитка, Спуна.
Когда, наконец, стемнело, в окошке второго этажа загорелся свет. Даже с земли мне был виден женский силуэт, беспокойно двигающийся внутри — тень ложилась на занавески. Больше никого в доме явно не было.
Подождав еще немного, я вернулась в машину и для начала смыла водой из пластиковой бутылки дневной макияж. При этом тушь сошла не до конца, а размазалась чернотой вокруг глаз — пусть остается.
Потом я зеленовато-серыми и голубыми тенями покрыла лицо и кисти рук, кое-где наставила коричневых пятен и напялила балахон. Парик пришлось снять и сбрызнуть волосы пенкой. Не дожидаясь, пока она высохнет, я встрепала шевелюру и склеила из нее торчащие мерзкие прядки. Потом я налепила на балахон светящиеся наклейки в виде волн и зигзагов и тоже сбрызнула их пенкой, они потускнели и светились теперь не так ярко.
Разглядеть себя в маленьком зеркале целиком я не могла и, прихватив свечу и зажигалку, потащилась через заросли на презентацию к Федьке. Подол цеплялся за ветки и приходилось его все время подбирать обеими руками. Чертыхаясь, я разыскала, наконец, нужное дерево и шепотом позвала мальчишку. Он тихо сполз по стволу и оценил мою внешность:
— Здорово! Если бы я не знал, что это ты, умер бы от страха. Васильич, даже когда напьется, и то не такой страхолюдный.
