– Раса та’эронов достигла единства. Не как обычно, когда мировую гармонию устанавливает власть. А настоящего единства. Представь, что однажды всё человечество пришло к одному пониманию добра и зла, морали и общих целей, места каждого в жизни расы. Звучит как утопия, сегодня мы так же далеки от этого, как на старой Земле.
– А та’эроны сумели? – заинтересовалась принцесса, которую с детства приучали смотреть на всё через призму власти. – И как?
– Их раса развилась на бедной ресурсами планете, в итоге агрессивность от природы, высокая внутривидовая конкуренция и выраженный диморфизм. Племена разных регионов отличались друг от друга почти как представители разных рас. Эволюция эронов шла накопительно-компульсивным путём: то есть, качественными скачками. Каждая эпоха кончалась тем, что новые эроны вытесняли старых, и остатки очередных эрондертальцев тихо вымирали по углам. Так повторялось много раз, по спирали: вчерашние победители становились завтрашними жертвами, новые потомки уничтожали своих предков. Эроны осознали эту порочную цикличность, и центральным образом их культуры стал витой змей, пожиратель народов.
– Почти Уроборос?
– Только спиральный, и у него лишь один конец: пасть, а хвост теряется во тьме времён. Эроны так его и назвали: Дракон Безначальный, этот образ кочевал из одной культуры в другую почти без отличий. Их мифы и памятники культуры подтверждают: каждый новый вид эронов понимал, что их вытеснят и уничтожат потомки. Витой змей царил в их мире, все поколения поклонялись Дракону и приносили ему жертвы.
– Хм. И откуда в этом топтании на костях отцов взялось единство?
– Прямо из агрессивной конкуренции, – слабо улыбнулся Одиссей. – С каждым новым витком выживали и побеждали именно те ветви эронов, которые нашли способ ассимилировать предыдущие подвиды. Не просто истребить или выгнать, а присвоить, сделать частью себя. Использовать численность проигравших врагов, их ресурсы и достижения культуры на благо своей ветви.
– В итоге успешная ветвь супер-дипломатов поглотила все остальные? – Ана подняла брови и позволила им стать того же задумчиво-жёлтого цвета, что и волосы.
– Да. К тому моменту у всей расы развились эмпатия, широта мышления и договороспособность. Последний подвид, та’эроны, положил конец видовой конкуренции, когда они ассимилировали остальных и объединили, а не завоевали мир. Гонка эволюции сменилась маршем прогресса, и стабильность принесла победителям миролюбие. Теперь с тем же рвением, с которым они истребляли предков, эроны начали восстанавливать память о них. Они по-настоящему скорбели о менее развитых собратьев, которые сметали предыдущих только чтобы следующие смели их.
Одиссей вздохнул, словно пытаясь объять мыслью поколения сменяющих друг друга культур, вспыхивающих и гаснущих в темноте времени.
– Победа над Драконом Безначалья стала центральной темой искусства эронов и их ключевым эпосом. А главным праздником, важнейшим днём в долгом году, который из-за длинной орбиты тянулся как двенадцать земных лет, стал День Дракона.
– День памяти и скорби по ушедшим видам?
– Именно. День единения с теми, кто был.
– Красивая история.
– Это лишь завязка. Дальше эроны развивались путём медленного спирального прогресса, а не скачками кризисов и войн. То, на что люди потратили десять тысяч лет, они достигали целых пятьдесят, но без геноцидов, рабства и жертв по пути.
– Главное, чтобы этот победивший пацифизм не стоил им опоздания в гонке ближайших космических соседей, – с сомнением сказала Ана.
Несмотря на личный гуманизм, в вопросах цивилизаций ей был близок имперский подход: экспансивное развитие, дисциплина государства и гражданина, стратегическая доминация, преодоление всех конкурентов… а не вечный стагнирующий мир.
– Отнюдь. В космосе их единство стало преимуществом: оно оказалось сильнее дисциплины.
– В краткосрочной перспективе дисциплина точно выигрывает, – уверенно сказала Ана, которая многократно тестировала политэкономию на симах. – Да и в долгосрочной, зависит от конкретных факторов.
– У дисциплины высокая база, – согласился Одиссей. – Но низкий потолок. Контроль заставляет граждан делать то, что нужно власти, но активирует процессы сопротивления; подконтрольное общество вязнет в болоте скрытых конфликтов. А та’эрон доросли до состояния, в котором почти никто не тратил силы на борьбу и конкуренцию друг с другом.
– Но конкуренция внутри вида делает его сильнее: отсеивает слабых и даёт путь самым способным, – сказала Ана, такая милая в своей воспитанной убеждённости.
– Это работающая система, но она не так уж и эффективна, – возразил Одиссей. – Просто мы не знали другой. Те, кто прорвались в элиту, в основном не способнее остальных, а изощрённее и беспринципнее. А большинство достигших успеха – потратили полжизни на борьбу с угрозами и помехами, которые создали другие. Люди старательно мешают друг другу, в нашем обществе испокон веку нужно было бежать, чтобы только оставаться на месте. А та’эроны сумели отменить внутривидовую борьбу.
– Если никто друг с другом не борется, конечно, раса будет продуктивнее, – хмыкнула Ана.
– Да. Конкуренция делает сильными немногих, а свобода при наличии общих идеалов сделала сильными всех.
– Но если все в обществе выдающиеся, кто убирает улицы?
– Все. Они разделили и привилегии, и обязанности. Да, с учетом личных особенностей, но главное, что в обществе та’эронов не стало элит. А это и есть залог единства.
Ана смотрела на Фокса прищурившись, не вполне уверенная, серьёзно он или нет.
– Это сказка! – сказала она почти с обидой. – В сказке у правителей может быть и адекватный честный народ…
– Долго ли коротко, та’эроны колонизировали сотню ничейных систем и отказались от борьбы за сотню спорных. У них было достаточно ресурсов и возможностей, они достигли технологий пятой ступени, как одна знакомая нам империя. Но не стремились использовать их для количественной экспансии, а желали достигнуть качественной.
– «Качественная экспансия», что это?
– Не захватить ещё тысячу несовершенных миров, а создать один идеальный.
– Такой, где единство найдут представители разных рас? – прищурилась Ана. – И достижения разных цивилизаций будут усилены общностью Цели? Такая утопия достигнет грандиозных успехов: в ней все будут счастливы.
Глаза принцессы заблестели задором, её самой захотелось в ту сказку.
– В этом была идея.
– И что получилось?
– Мы его создали.
За тремя простыми словами крылось так много, что Ане почудилось, как у Фокса за плечами пошевелилась громада прошлого.
– «Мы»? – веселье выцвело, волосы девушки, секунду назад рыже-весёлые, налились ярко-фиолетовым цветом, когда она поняла, что Одиссей рассказывает сказку о самом себе.
– Та’эроны провели масштабный отбор представителей разных видов. Чтобы создать рабочую группу, которая спроектирует мультирасовый мир единства. Я только что возродился после очень неприятной смерти, та жизнь была прожита впустую…
– Впустую? Целая жизнь?
Она не могла сдержаться, это было попросту невозможно. Одиссей внезапно открыл ей душу, настоящее чудо, и Ане хотелось бомбардировать его ливнем расспросов, узнать о каждой из прошлых жизней прямо сейчас.
– Я похоронил детей, – отвернувшись, сказал Фокс. – Они постарели, а я переродился и снова был молод. Они не смогли этого принять.
– О…
– И сын, и дочь в глубине души считали, что я их предал. Что я могу передать им бессмертие, но жадно оставляю его себе. Я страшно хотел быть с ними в последние дни, но оба раза это стало взаимной пыткой. Я держал сына в руках и чувствовал его последний вздох, как когда-то самый первый. Но этот вздох был разочарован и обречён. Дочь сидела рядом, а когда пришли её последние дни, она просто не позволила мне прийти, прогнала, окружилась близкими, как стеной, и я не видел… я не был с ней…
Лицо Одиссея потемнело, руки сжались. Лавина воспоминаний, от которых он ушёл на годы вперёд, догнала и захлестнула его.
