эмоцией, в нём бьётся живая кровь. И даже странно, что мы могли без него обойтись».
Брюсов назвал Северянина учителем «юных лириков» и вождём отважно-жадных душ», имея в виду поэтов кружка «Ego». Вокруг Северянина объединяются юные, не имевшие достаточного литературного опыта Иван Игнатьев (Казанский), Василиск Гнедов, Павел Широков, Дмитрий Крючков, Грааль-Арельский (Стефан Петров), которые образуют кружок «Ego».
Александр Блок, возмущаясь кощунственным псевдонимом «эгиста» Стефана Петрова, вместе с тем видел черты новой научной поэзии уже в первой его книге «Голубой ажур» (1911). «Вас мучат также звёздные миры, на которые Вы смотрите, — писал Блок, — и особенно хорошо говорите Вы о звёздах...» Служивший астрономом в Петербургском Народном доме, Грааль-Арельский воспевал «Причудливые кратеры вулканов, / Скалистые хребты и звенья котловин, / И пятна серые безводных океанов» на Луне, где «Мерцают сумрачно зелёный мёртвый стронций, / И трёх цветов в кристаллах глинозём».
Значительное место среди эгофутуристов занимал Константин Олимпов, сын умершего в 1911 году поэта Фофанова. Его стихи разнообразны по инструментовке, эмоциональны, вполне в соответствии с названием его второго сборника «Жонглёры-нервы» (1913). Критики отмечали очевидную зависимость творчества Олимпова от Фофанова и в ещё большей степени — от Северянина.
Первая книга Георгия Иванова — «Отплытие на о. Цитеру: Поэзы» также вышла под издательской маркой «Ego» в декабре 1911 года (на титуле — 1912-й). Молодой поэт принёс свои стихи доктору Кульбину, который посоветовал обратиться к Игорю Северянину.
К моменту знакомства с Георгием Ивановым в мае 1911 года Игорь Северянин, который был на семь лет старше его, опубликовал около тридцати стихотворных брошюр, получил одобрительные отзывы и поэтические послания Константина Фофанова и критическое замечание самого Льва Толстого по поводу «Хабанеры II». Георгий Иванов тогда учился во втором Санкт-Петербургском кадетском корпусе и дебютировал как поэт.
Вскоре их встречи стали постоянными, и потому Георгий Иванов, уехавший летом 1911 года, по словам Северянина, «к себе в Гедройцы» (однако «Гедройц» — фамилия поэтессы. — В. Т., Н. Ш.-Г.), первым направил ему «Сонет-послание»:
Игорю Северянину
Я долго ждал послания от Вас, Но нет его и я тоской изранен. Зачем Вы смолкли, Игорь Северянин, Там в городе, где гам и звон кирас? Ночь надо мной струит златой экстаз, Дрожит во мгле неверный лук Дианин... Ах, мир ночной загадочен и странен И кажется, что твердь с землёй слилась. Звучит вдали Шопеновское скерцо, В томительной разлуке тонет сердце, Лист падает и близится зима. Уж нет ни роз, ни ландышей, ни лилий; Я здесь грущу и Вы меня забыли... Пишите же, — я жду от Вас письма!
В сонете, опубликованном в первом сборнике Георгия Иванова «Отплытие на о. Цитеру: Поэзы», как и следовало ожидать, отразились традиционные поэтические эмоции и образы; ожидание, тоска, златой экстаз, томительная разлука, грусть, сердце, лук (лик?) Дианы, звон кирас, цветы, музыка... Многое было созвучно северянинской лексике — «шопеновское скерцо», «ни роз, ни ландышей, ни лилий».
Ответный сонет Игоря Северянина не отличается стройностью (правильностью), его «раскачивает» разговорная интонация, инверсии, сдвиги синтаксических связей:
Георгию Иванову
Я помню Вас: Вы нежный и простой. И Вы — эстет с презрительным лорнетом. На Ваш сонет ответствую сонетом, Струя в него кларета грёз отстой... Я говорю мгновению: «Постой!» И, приказав ясней светить планетам, Дружу с убого-милым кабинетом: Я упоён страданья красотой... Я в солнце угасаю — я живу По вечерам: брожу я на Неву, — Там ждёт грёзэра девственная дама. Она — креолка древнего Днепра, — Верна тому, чьего ребёнка мама... И нервничают броско два пера.
Называвший себя «лирическим ироником», Игорь Северянин и в этом обращении к младшему коллеге не пренебрегает иронией и, что особенно важно, самоиронией («грёз отстой», «убого-милый кабинет», «девственная дама», «креолка древнего Днепра»), Всё, о чём упоминается в сонете, связано, в отличие от абстрактно-поэтической лексики Георгия Иванова, с образом жизни Северянина и очевидно известно его адресату.
Стихотворение оказалось настолько «северянинским», что вызвало в Александре Амфитеатрове желание вступить в спор, продолжить диалог и поразить автора его же оружием. Сонет-послание Амфитеатрова завершало его статью о Северянине «Человек, которого жаль»:
Читаю Вас: вы
