– Мне кажется, на сегодня достаточно. Я это говорю как ваш лечащий врач.
– А мне кажется, дело надо закрывать, – решительно сказала мадмуазель Генриетта. – И сегодня закрывать. Пациенты больше не хотят гадать, кто будет следующей жертвой.
– Да, это дело надо закончить, – сказал Мегре глухо. – Сегодня. И мы его закончим.
Он перестал что-либо понимать. В комнате воцарилась тишина. Стало слышно, как в ванной капает вода из неплотно завернутого крана. Как на кухоньке теребит что-то нахальная мышь.
– Вы действительно хотите закончить сегодня? – спросил Перен, вглядываясь в глаза комиссара.
– Да, хочу, – ответил Мегре, потирая ладонью заболевшую грудину.
– Но почему?..
– Потому что я хочу, чтобы преступник сел в тюрьму, – боль за грудиной неожиданно исчезла, кровь, насыщенная адреналином, заструилась по жилам. Мегре воспрянул духом, снова почувствовав себя торпедой, способной проткнуть смерть. – Я хочу, чтобы он просидел в ней до конца жизни – и он просидит, чтобы со мной не случилось! Я никого не хотел так посадить в тюрьму как человека лишающего жизни страждущих, и потому скажу: все преступники, которых я хотел отправить в тюрьму, хорошо знают, что такое тюремная баланда. А также, что такое петух, отнюдь не галльский.
– Какого полицейского потеряла Франция, отослав его в Эльсинор! – проговорил профессор Перен иронически.
– Да, потеряла. Я знаю, что должен сегодня умереть.
В комнате стало тихо – даже Катэр перестал сопеть.
– Еще не время, занавес заключительного действия еще не поднят. А посему примите это. Под язык, – Перен, подойдя, дал Мегре большую белую таблетку. Тот проглотил ее, но от воды – стакан поднесла старшая медсестра – отказался. Комиссару стало хорошо, он обвел присутствующих веселящимся взглядом. Профессор, подойдя, стал щупать ему пульс, закончив счет, констатировал:
– Пока вы еще по эту сторону жизни…
– Тогда продолжим, – торпеда помчалась к цели, занавес начал подниматься.
Мадам Пелльтан, понюхав воздух, пахший уже миндальными пирожными, сказала:
– Действие пятое, – затем громко кашлянула. «Это сигнал», – подумал Мегре. Тут же в гостиную вбежал Жером Жерфаньон с радиотелефоном в руке, вбежал, как всегда крича «Господин комиссар, господин комиссар, вас мадам Мегре!»
29. Обратный отсчет
«Как всегда вовремя», – подумал Мегре, беря трубку. – Алло… дорогая! Рад тебя слышать…
– Здравствуй, милый! – родной голос увлажнил глаза комиссара, и ему пришлось склонить голову, чтобы слабости этой никто не заметил.
– Здравствуй…
– У тебя все в порядке?
– Да, Луиза, все в порядке.
– Нет, ты обманываешь, голос у тебя какой-то хворый…
– Да нет, все хорошо, дорогая… Просто я немного устал. Когда ты приедешь? Мне так тебя не хватает…
– А я уже приехала!
– Как?! Ты в санатории?!! – не поверил комиссар.
– Да!
– Где?
– Подхожу к «Трем Дубам». Мне сказали, что ты у этой твоей Генриетты, вот я и иду посмотреть, так ли это. Держись, милый, если что, я никого не постесняюсь!
– Ты шутишь, дорогая! Как ты могла оказаться в Эльсиноре? Вертолета не было, по крайней мере, я его не слышал, а дорогу еще не расчистили…
– Ты не веришь, что я в Эльсиноре?!
– Нет… Хотя хотелось бы. Очень… – комиссар сердцем ощутил тоску, как рука ощущает тесную перчатку.
– Давай, ты сейчас обернешься к входной двери, я начну обратный отсчет, и на счет «один» ты упадешь в обморок от счастья?
– Давай…
– Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один…
На счет «один» комиссар тяжело осел в кресле. Старшая медсестра Вюрмсер, загодя приготовившая таблетку под язык, бросилась к нему. Посмотрев в глаза женщины, тот понял, что все эти люди собрались отовсюду, только лишь затем чтобы распять его, Мегре, на горе, которую он собственноручно воздвиг и на которую добровольно поднялся…
30. Все сумасшедшие
На счет «один» в гостиную мадемуазель Генриетты Жалле-Беллем вошла мадмуазель Моника Сюпервьель с радиотелефоном у уха, так что это слово Мегре услышал и в трубке, и с уст вошедшей девушки.
– Эффектный ход, – сказал комиссар глухо. Сердце его вновь схватила тупая боль, но более его грызла досада. Он мог бы догадаться, что и предыдущие звонки «мадам Мегре» были сделаны из санатория. Ведь он слышал в трубке дребезжание газонокосилки, работавшей в парке. Слышал звуки шагов. Звуки шагов человека, режиссирующего весь этот спектакль.
– Эффектный ход? – неожиданно разозлился профессор. – Похоже, вы ничего не поняли. И знаете почему? Потому что, распутывая нить событий последних пяти дней, вы, мудрейший Мегре, ни конца, ни начала этой нити не нашли. Почему не нашли? Да потому что так и не прознали, что находитесь не в многопрофильном санатории, а в психиатрической лечебнице. Вы не уразумели, что мадмуазель Генриетта, мадам Пелльтан, бедная Люсьен, господин Луи де Маар, и Мартын Волкофф по прозвищу Делу, а также Пек Пелкастер – есть психически больные люди или были ими… Как и остальные пациенты.
– Все ваши родственники – жена, дочь, внучка – психически больные люди? – голос у Мегре сорвался. Он чувствовал себя одураченным. Его одурачили, да. Профессор Перен, и вся эта публика. Они, но не Пелкастер, не Карин Жарис. Он это знал. Потому что какая-то часть его разума, очарованная их словами, была уже в будущем. В будущем, научившемся воскрешать людей и обращаться в прошлое. Была в этом будущем, не хотела оттуда возвращаться и тянула к себе.
– Да. Все мои родственники – жена, дочь, внучка – ненормальные люди, – удрученно покивал профессор.
– А чем страдает господин Луи де Маар? – спросил Мегре.
– Людоедством, – ответил Перен кратко. – Подцепил его при дворе императора Бокассы, вы это знаете.
Люка смущенно опустил глаза.
– Делу чем страдал? – выдавил Мегре, сладив с секундной растерянностью.
– Месье Волкофф страдал гиперсексуальностью, проще говоря, был сексуальным маньяком. Я пытался его лечить, он противился и, в конце концов, ушел в лес, выломав решетку в своем номере на втором этаже.
– Катэр?
– Катэр здоров, если, конечно, гомосексуальность не есть болезнь. Практически здоровы, если не учитывать пограничных состояний, и остальные служащие Эльсинора.
– Говоря о пограничных состояниях, вы имели в виду себя?
– Все мы люди… – проглотил профессор очередную пилюлю.
– Никакой он не пограничный! – вдруг встал Катэр. – Он маньяк, свихнутый на театре! Несколько лет назад ему попалась книжица, в которой описывался театр времен Нерона[32]. Этот император, драматург и постановщик превращал казни христиан в торжество, сочетая пытки с искусством. Им ставились драматические пьесы, в заключение которых герой или герои действительно предавались смерти. Например, Данаиды насиловались и убивались, Орфей разрывался на части медведем, Геркулес сжигался отравленным платьем, и так далее. Этот исторический факт поразил воображение профессора так, что он принялся ставить аналогичные пьесы, говоря, что они гораздо гуманнее электрошока, превращающего человека в растение. Я собственными ушами слышал, как он говорил вашему Люке:
– Ну, сами посудите, все средства исчерпаны, остается только одно – выжечь у больного какую-то часть мозга. А вместо этого я ставлю пьесу, и Мартен Делу, бросающийся на медсестер и кузнечиков, умирает во сне, предварительно удовлетворив свою страсть и страсть маньячек.
– И посмотрите, комиссар, все теперь довольны, – продолжал Катэр, изумляя Мегре речью, ставшей вполне интеллигентной; видимо, роль голубого садовника была всего лишь театральной ролью. – Вы только посмотрите на их лица! Они довольны ускорением своих никчемных жизней, хотя всеми средствами и пытаются скрыть это. И весьма довольны, ведь им теперь есть что вспомнить. И все они мечтают, все надеются, что следующая пьеса будет не менее интересной, и следующий герой-любовник превзойдет почившего… Да, все довольны, все, кроме меня, которому выпала роль жестокого убийцы. Убийцы, которого вынудили положить камни во чрево жертвы только лишь потому, чтобы прочтение сказки «La petit Rouge Shapiron» было буквальным. А вы, Мегре, меня разочаровали. Вы до сих пор не догадались, что профессор, раздраженный вашим отказом поступить в его труппу, все же добился своего. Добился обманом, и вы помимо своей воли сыграли в этой постановке роль простака…
– Зря вы все это сказали, уважаемый Катэр, – прервал Садосека Мегре. – Я знал, что профессор Перен – большой любитель разыгрывать спектакли и дураков. Потому и принес сюда эту книжицу. Есть еще одна, об Афродите-Астарте, любопытная книжица, о ней речь впе…
– А вы знаете, какая у Перена любимая поговорка? – перебила его мадмуазель Жалле-Беллем. – «Мужество – это, в том числе, и готовность сойти в могилу под руку с собственными пороками»!
