Ресту-Влайя наклонилась вперед и положила ладонь на раскрытую книгу.
— Вот ваша душа.
— Видишь, не все у нас так плохо, — сказал я не без гордости за Сверхчеловечество.
— Все у вас было не так плохо. Но теперь мы насладимся мщением, брига-ден-гене-рал Эффендишах.
6. В День Кометы счастлив каждый
Мы с полковником Дурново везли мир Сверхчеловечеству.
Практичные тойланги, оказывается, пощадили крейсер «Аль-Тарик». Раскрошив на нем установки тяжелого вооружения и антенную башню, они взяли его на абордаж. Наши звездолетчики почти не сопротивлялись — приказ на уничтожение Кометы казался абсурдным, никто не хотел умирать после того, как блок-крепости бесславно проиграли сражение за Солнечную систему.
Могущественные родственники Ресту-Влайя от лица правительства связались со Ставкой и предупредили, что массовый геноцид землян отложен, а дипломатическая миссия бригадного генерала Эффендишаха возвращается на борту «Аль-Тарика». Крейсером управлял земной экипаж под контролем тойлангской призовой партии.
С Джакомо Галеацци перед нашим отъездом из посольства случился очередной припадок. Ресту-Влайя категорически настояла на том, чтобы оставить берсальера на Эрруаке.
«У него начался неуправляемый распад личности под воздействием нашего гипервируса, — сказала она. — Мы ожидали чего-то подобного. Ваша медицина не справится. Его и капитана Смыглу мы запросили на Эрруак именно для того, чтобы вылечить. Мы испытываем этические неудобства из-за того, что человек, открывший для нас двери в Солнечную систему, может умереть».
Берсальер, откровенно говоря, был мне глубоко безразличен. Куда больше я беспокоился за судьбу мирного договора, который еще предстояло утвердить в Ставке.
Петр-Василий, прочитав предварительный текст соглашения, долго хохотал. А потом предрек, что история накажет тойлангов за политическую близорукость. Следующую войну, которая случится еще на нашей памяти, Сверхчеловечество точно выиграет. По его мнению, адмиралы должны были подписать такой мирный договор без колебаний.
Я оптимизма Петра-Василия не разделял, но спорить не спешил, тем более что полковник тему мирного договора считал закрытой. Единственное, что занимало праздный ум Петра-Василия, — это диверсии, проведенные Галеацци и Смыглой против «Пояса Аваллона».
Крейсер уже вынырнул из пространства Аль-Фараби и сближался с «Кавуром», когда Дурново снова завел разговор на эту тему.
— Знаешь, Искандер, у меня все равно в голове не укладывается, как тойланги могли провернуть такую операцию. Вот, например, подмена новостных пилюль Галеацци и Смыглы. Это же совершенно невероятное дело!
— Мне бы твои проблемы.
— Но ты же разведчик, тебе должно быть интересно!
— Да что тут интересного? Раз провернули — значит смогли. Смирись с фактами.
— Тебя после разговора с этим орденоносным чудовищем как подменили.
— Она не чудовище. Просто инопланетянин.
— Скажи честно: ты тоже вражеским гипервирусом накачан?
— Да нет же! Я в корабельном госпитале проверился. Первым делом.
— Ну так поговори со мной, как офицер с офицером! А то ты все время молчишь и улыбаешься с таким загадочным видом, будто вчера потерял с Ресту-Влайей девственность, а завтра намерен на ней жениться!
— В чем-то ты прав, — ответил я.
Выражение лица Петра-Василия свидетельствовало, что я хватил лишку.
— Хорошо, хорошо, признаю: шутка неудачная. Скажи, для тебя действительно важно знать мое мнение насчет новостных пилюль?
— Да.
— В таком случае, как офицер офицеру, тебе напоминаю, что новостные пилюли — это не голландский сыр и не салат с креветками. Это не продукт питания, а препарат, который можно получить синтетически по заданной формуле — пусть и очень вычурной. Точно так же, как и вакцину универсального фага, анальгин и синтетическое пиво.
— Да неужели? — саркастически спросил полковник. — Вот спасибо, вот объяснил.
— Ты же ими не пользуешься — может, не знал. Так вот, до позавчерашнего дня наши сети нелинейной и обычной связи прокачивали через себя, помимо сотен квинтобайтов прочего мусора, формулы свежих новостных пилюль для миллионов подписчиков. В частности, все боевые и вспомогательные единицы нашего флота, а равно армейские медчасти эти формулы получали. На основании принятых инфопакетов химические реакторы, установленные в медчастях или буфетах, синтезировали по запросу каждого абонента конкретный набор пилюль — в соответствии с данными о подписчике.
— Само собой разумеется.
— А теперь подумай, сколько ретрансляторов и подстанций в наших сетях связи? Особенно обычных, линейных? Тысячи! А сколько из этих ретрансляторов в силу тех или иных причин было уничтожено в результате диверсионных действий тойлангов за последние полтора года?
— Не знаю. Два. Может, три.
— Сразу видно, что ты никогда не служил ни в разведке, ни в войсках связи. Ты не знаешь, что, например, спецтранспорты «Парацельс» и «Гиппократ» были не только госпитальными кораблями, но и крупными узлами связи эскадренного звена. Даже я, сидя на «Бетховене» и зная о ходе войны далеко не все, насчитал три десятка крупных диверсий именно против элементов наших сетей связи и управления. Большинство из них показались мне — и Ставке, думаю, тоже — бессмысленными, самоубийственными акциями. Проводились они обычно без увязки с оперативной активностью тойлангской армии. Будто бы от нечего делать, как геройство ради геройства. Я думал — младшие отпрыски аристократических семейств стараются выслужиться, чтобы получить свой личный звездолет и мешок поэтических свитков.
— Ну-ну, а на самом деле?
— А на самом деле, как я полагаю теперь, уничтожение наших объектов служило лишь прикрытием. Реальной целью операций было искажение передаваемой через наши сети информации. Причем не военной, а как раз гражданской — за которой ни контрразведка, ни внутренняя безопасность почти не следит. Тойланги очень технично захватывали объект, меняли один-единственный информационный пакет и какое-то время — насколько могли — не препятствовали работе ретранслятора. Потом взрывали все, жертвуя и собой, и своими десантно-штурмовыми катерами, и если надо — рейдером.
— И этот один-единственный информационный пакет внедрял модифицированные гипервирусы в пилюли Галеацци и Смыглы? Мне уж легче поверить, что подобным образом тойланги могли внедрить гипервирусы во все новостные пилюли, синтезированные на борту определенного корабля, чем выслать его адресно, одному человеку!
— Я не обещал сообщить истину в последней инстанции. Мне она не известна так же, как и тебе. Я лишь делюсь с тобой своими соображениями. Вот тебе еще одно, последнее. Из-за того, что каждая рота берсальеров имеет свой собственный борт приписки, число абонентов НС-новостей на каждом рейдовом транспорте невелико. Кроме того, состав этих абонентов фиксирован. Где бы рейдовый транспорт ни находился, он попадает в какую-то строго определенную «соту» покрытия наших ретрансляторов. Средствами технической разведки тойланги отслеживали местоположение транспорта Джакомо Галеацци и адресно долбали его искаженными инфопакетами, захватывая каждый раз именно конечный ретранслятор, то есть один из объектов, отвечающих за нужную «соту».
— Громоздко.
— Конечно. К тому же эту гипотезу невозможно проверить, не сравнив график боевой активности рейдового транспорта, на котором служил Галеацци, с местами проведения диверсий. Поэтому я предлагаю…
Мои речи были прерваны тойлангами в биомасках, которые пришли уведомить, что «Кавур» уже совсем близко, катер готов и пора пошевеливать ластами.
— Поздравляю вас с Днем Кометы, человеки, — сказал их командир.
— В День Кометы счастлив каждый, — учтиво ответил я.
Поскольку верховный главнокомандующий остался на Земле, а главком флота вторжения поспешил застрелиться, председательствовал лучший из худших, старший из младших: адмирал Пирон. В сопредседателях были начальник Бюро-9 генерал-лейтенант Глеб Роньшин и контр-адмирал Алонсо ар Овьедо де Мицар.
Сесть нам с Петром-Василием не предложили.
Происходящее походило на военно-полевой суд. Поэтому и тройку заседателей не чем иным, кроме как трибуналом, назвать было нельзя.
— Докладывайте, — милостиво повелел Пирон.
— Я полагаю, господа, вам следовало бы первым делом ознакомиться с условиями мирного договора.
— Адмирал Пирон ясно выразился: докладывайте, — с нажимом сказал Роньшин. — Договор обождет.
Я был уверен в обратном. Договор ждать не мог. Каждая минута промедления означала сотни, если не тысячи самоубийств на Земле, деволюцию беспорядка в хаос, разрастание страха в ужас — разрушительный, сводящий с ума.
