— Сделай себе анализ крови — и узнаешь.
Ответ, достойный начальника Бюро-9. Она здорово повзрослела за эти годы. Из заводной девчонки-скаута превратилась в настоящую дьяволицу.
Впрочем, а кем был я сам? Вот то-то.
В дальнем углу неожиданно громко хрустнули скомканные листы, которыми я вытирал черную пыль. Замечательная бумага не хотела держать приданую ей Искандером-вандалом уродливую форму. Она расправлялась из последних сопроматовских сил.
Чуткая Ресту-Влайя обернулась на звук, крутнувшись вместе с креслом.
Что-то ее заинтересовало. Она встала и, похоже, решила разглядеть «хру-стя-щие ли-сты» поближе.
Я не стал говорить банальные фразы вроде «это всего лишь бумага» или «оставь ты этот мусор».
Я смаковал каждое мгновение отсрочки.
С вражеским вирусом в крови или без него, с плохими идеями или совсем без идей, я обречен продолжать переговоры. Ведь это последняя линия обороны, которую еще удерживает Сверхчеловечество.
Что предложить тойлангам в обмен на мир во языцех? Какую последнюю рубаху символически сжечь, чтобы владетели пространства испытали свое треклятое наслаждение местью?
Ресту-Влайя подобрала листы, на ходу разгладила их и вернулась в кресло.
— Что это такое?
— Всего лишь бумага.
— Не всего лишь. Ты можешь объяснить, что на ней изображено?
Она положила листы передо мной на стол.
Факсимиле листов из старинных рукописных книг. Рамы из спиральных и плетеных узоров, внутри — пучеглазые люди с книгами в руках. На одном из листов было нарисовано Распятие.
Подписей под иллюстрациями не было. Только номера.
— Здесь, на кресте — Иисус Христос, основатель одной из земных религий. Остальных не знаю.
— Кто это рисовал? Люди?
— Разумеется!
— Вот как, — если не интонация (эмулятор по-прежнему однообразно рявкал), то сама структура фразы была новой. Я бы сказал — ревнивой.
— Откуда эти листы? Отсюда? — спросила Ресту-Влайя, указывая на книгу, лежащую на полу особняком от других.
— Кажется, да.
Она подняла толстый вишнево-красный том, открыла его, полистала.
— Он написан не на Языке.
Я пригляделся к обложке. Книга называлась «Hiberno-Saxon Art of Book Illumination»[2]. Английская, стало быть. А что такое «гиберно-саксон»? Бог весть…
— Да, эту книгу издали не меньше пятисот лет назад. По нашим меркам, она достаточно ценная. Но, конечно, не такая ценная, как те уникальные рукописи, страницы из которых в ней воспроизведены.
— Не поняла. Изображения вашего религиозного лидера — они не создавались специально для этой книги?
— Разумеется, нет. Та книга, которую ты держишь, отпечатана в типографии. В количестве нескольких тысяч экземпляров. А иллюстрации, которые помещены на ее страницах, были созданы давным-давно в одном экземпляре. Им, наверное, две тысячи земных лет. Тогда на Земле не было типографий. Книги писали вручную. И снабжали картинками — тоже нарисованными вручную. Каждая такая книга уникальна.
— Эти рукописные книги сохранились?
— Большинство погибло. Но некоторые сохранились, конечно. Иначе что было бы изучать нашим ученым и тиражировать нашим типографиям пятьсот лет назад?
— А сейчас вы этим не занимаетесь?
— Как тебе сказать… Есть чудаки, которые занимаются. Их, наверное, человек сто на все Сверхчеловечество.
— Вы больше не рисуете так? — она показала мне книжный разворот, где слева был расположен текст, а справа — прямоугольник без текста, заполненный разноцветным головоломным узором. Я сравнил его с декоративным обрамлением поэмы, которую показывала мне Ресту-Влайя, и не без злорадства пришел к выводу, что безвестный земной мастер накручивал завитки, по меньшей мере, не хуже.
Я заинтересовался иллюстрацией. Нашел в книге ссылку. Английский похож на Язык, поэтому худо-бедно мне удалось прочесть:
«Ковровая страница из Личфилдского Евангелия. Середина восьмого века. Раньше книга хранилась в Личфилдском соборе, теперь — в Британском Музее».
— Искандер, ты не ответил. У вас есть люди, которые умеют так рисовать?
— Не уверен. По-моему, этому сейчас нигде не учат. Ты видела барельеф на башне нашего посольства?
— Уродство.
— Кажется, в последние века только это и считается красивым. Этому — учат. Другому — вряд ли.
— У вас звездолеты красивые, — неожиданно признала Ресту-Влайя. — А постройки никуда не годятся.
— Не буду спорить.
— Так, искусство у вас все-таки раньше было. А несколько веков назад закончилось. Остались только звездолеты и башни с барельефами. Я правильно понимаю?
Она была не на все сто процентов права. Но на девяносто девять — точно. Один процент не стоил спора.
— Правильно. Искусство умерло, осталась одна только история искусства.
— А как так могло случиться?
— Никогда над этим не задумывался.
— Кажется, я знаю! — обрадовалась Ресту-Влайя, не размышляя ни секунды. — Ваши органы общественного контроля ужесточили правила для тех, кто хотел заниматься искусством. И ваш аналог Испытата стало получить практически невозможно! Мы тоже полтора столетия назад сталкивались с этой проблемой. На испытаниях погибали каждые три из четырех соискателей. Если бы Единое Управление Пространства не упростило процедуру…
— Постой, постой. Ты остроумна, но не угадала. Тебе, наверное, будет это странно слышать, но любым искусством у нас может заниматься кто угодно. Для этого не требуется особых удостоверений.
— Не может быть!
— Уж поверь.
— Но ведь вашим воинам, например, удостоверения требуются?
— Обязательно. И инженерам. И пилотам. И много кому еще. Но писатели, поэты и художники у нас почти никогда не проходили официальных испытаний. Была эпоха, когда в некоторых странах существовали учебные заведения, которые после очень легких по вашим меркам испытаний выдавали удостоверения писателей или художников. Но мне неизвестно, чтобы это принесло заметные результаты. Наоборот, в ту эпоху и начался закат искусств.
— Выходит, дело не в строгости законов, а в избыточном попустительстве лентяям и проходимцам?
— Может быть.
— И все-таки — дело не только в попустительстве. Если бы у нас отменили закон об Испытате, стихосложением занялись бы сотни и тысячи самовлюбленных болванов. Но это не отменило бы моего выбора. Я все равно занималась бы каллиграфией, преумножала прекрасное и прославляла свой род. И десятки других одаренных тойлангов тоже. Лжетворчество болванов было бы посрамлено. Им пришлось бы от стыда съесть красного носача и подохнуть!
— Я думаю, ты слишком хорошего мнения о болванах, — деликатно возразил я. — Может, у вас они такие сознательные и стыдливые, но у нас ими набиты все новостные каналы, рекламные агентства и дизайнерские фирмы. Увы, никто из них не ест красных носачей и тем более не спешит подохнуть.
Мою иронию она не оценила.
— Это не важно — пусть живут, если им честь не дорога. Но я все равно не понимаю, почему ваше… как это… Сверх-че-ло-ве-чес-тво… умудряется жить. Ты позволишь — я немного подумаю?
— Сделай одолжение.
Ресту-Влайя погрузилась в медитативное похрюкиванье.
Я, за неимением лучшего, листал «Hiberno-Saxon Art of Book Illumination».
Седьмой век… Восьмой… Десятый…
«Книга Катах»… «Келлская Книга»… «Псалтырь Этельстана»…
Тринадцатый век…
«Book of Deer»… Что такое Deer? В Языке я не нашел аналогий.
Странные, чужие, порою кажущиеся неуверенными, но при ближайшем рассмотрении гипнотически чарующие линии, волшебная цветовая гамма…
Мне стало вдруг неловко, что в качестве тряпочки для пыли я использовал страницы из этого фолианта — они не заслуживали подобного обращения. Уж лучше бы употребил рукав своего парадного кителя!
— Я все обдумала, — сказала Ресту-Влайя. — Послушай историю.
— Слушаю.
— Раньше мы считали, что у вас вообще нет искусств, одни лишь технологии. Все наши трофеи свидетельствовали об этом. Разговоры с немногими пленными землянами тоже подводили к мысли, что ваша цивилизация украшает только упаковки для продуктов питания. Самые прозорливые из нас понимали, что видимая картина — ложная. Они учили, что где-то в недрах вашей цивилизации существуют тайные общества посвященных, для которых поэзия, живопись и каллиграфия составляют высший смысл жизни. Ведь сказано: «Бесперая рыба не летает». А каллиграфы клана Кнуд-ше давно открыли, что четвертое орнаментальное преобразование этой премудрости дает «Цивилизация мертва без культуры»…
Тут Ресту-Влайя полезла в дебри профессиональной терминологии, и я не могу ручаться, что понимал ее лучше, чем положено бригадному генералу.
— …Сказано: «Голова — на шее, воздушный крокодил — на привязи», что каллиграфически может быть разрешено как «Искусство — душа культуры». Сопряжение премудростей показывает: разумная раса без искусства либо вымрет, либо превратится в неразумную. Вы разумны и впечатления вымирающих не производите. Это все потому, что вы спрятали свою душу очень далеко. Большинство из вас о ней даже не подозревает, но душа у вашей культуры есть, она существует.
