Допускаю, что после встречи с Байонсом у нее возникли излишне романтические представления о моей персоне. Что я привязался к ней, как к родной мамочке, внутренне преобразился и мечтаю остаток жизни провести в обществе тойлангов. А возможно, она была уверена, что мне не хватит смелости пойти куда глаза глядят. Ведь до тойлангских передовых дозоров и впрямь было уже очень близко, а где находится наш десант, оставалось лишь гадать.
Я постоял над ней. Послушал, как она посапывает во сне.
Прикинул, имеет ли смысл попытаться завладеть ее топором. Проснется? Не проснется?
Игра не стоила свеч. Мне все равно не хватило бы духу пустить его в ход против Ресту-Влайи. А таскаться с лишней тяжестью не хотелось.
Я зашел в лес, сорвал два гриба — с желтой и красной шляпками. Загадал: если красная шляпка упадет вправо от желтой, то пойду направо, и наоборот.
Подбросил шляпки, ознакомился с результатами гадания и пошел налево — держась под деревьями метрах в тридцати от опушки.
Не скажу точно, сколько я шел. Наверняка не так долго, как мне казалось. От жажды я не умер, а ведь отсутствие питьевой воды было первейшей гарантией того, что полковник Эффендишах больше сорока восьми часов не нагуляет.
Помню только, как в голубом мареве Кетрарии А увидел огромную перепаханную поляну, наши инженерные танки и два тяжелых коптера, закрывших полнеба…
Меня вывезли на госпитальный транспорт Пятого Флота, отпаивали и откармливали, а потом потребовали объяснений. Я изложил все очень близко к фактам, даже не нашел возможным скрывать историю с Байонсом. Опустил только две-три подробности — совсем уж незначительных, с точки зрения разведки.
Мои действия в плену признали в целом адекватными, но капитан первого ранга Алонсо ар Овьедо де Мицар счел крайне подозрительной ту легкость, с которой я убежал от Ресту-Влайи. За это уцепились и поставили мне в вину задержку катализации активантов в бою на просеке. И предложение об эвакуации десантного корпуса сочли пораженческим. Даром, что к тому моменту, когда я смаковал в госпитале куриный бульон, от корпуса остались два полка, а на Утесе сражалось несколько новых соединений.
В итоге я лишился дубовых листьев и оказался на «Бетховене».
5. Голова — на шее, воздушный крокодил — на привязи
«Аль-Тарик» на связи. По приказу Ставки атаковал Франгарн-164 торпедами. Веду бой с превосходя…»
Сообщение обрывалось на полуслове.
Я весь ушел в воспоминания о своих злоключениях на Утесе. Поэтому воспринять одновременно две новости — хорошую и плохую — был совершенно не готов.
Медленно, сомнамбулически перечитал ленту дважды.
«Вот черт!» — до меня наконец дошел смысл написанного.
Хорошая новость заключалась в том, что тайм-аут закончился и родной крейсер снова в эфире, хотя я уже на это не надеялся. А плохой новостью было то, что «Аль-Тарик» выпустил торпеды по Комете.
Вне зависимости от результатов стрельбы это означало ответное уничтожение крейсера патрульными кораблями тойлангов. И, скорее всего, ставило крест на переговорах.
«Веду бой с превосходя…»
Похоже, тайм-аут, в который без предупреждения провалился «Аль-Тарик», на этот раз будет бессрочным.
И куда запропастился этот Дурново?
Делать на узле связи больше нечего. Я на всякий случай настроил автоответчик. Надиктовал несколько сообщений в зависимости от ранга вероятного (на самом деле — невероятного) запроса и вышел из узла связи.
В нашем правительстве-на-час собрались идиоты. Умные в малом, глупые в большом. Раз ответ будет дан в День Кометы, значит, Комету надо уничтожить. Чтобы — что?
Но нельзя не признать: это самая экстравагантная попытка затянута переговоры в истории войн.
Быстрым шагом, срывающимся на бег, я миновал несколько дверей и в конце коридора свернул налево, по указателю с красным крестом.
В медицинском отсеке сидели Дурново и Галеацци. Последний был бледен, как полотно, но смотрелся уже не живым мертвецом, а, скорее, прозаическим раздолбаем, который с вечера перебрал синтетического пива. Облачен он был, как и доложено пациенту, в трусы, тапочки и прозрачный пластиковый комбинезон.
Полковник и берсальер о чем-то довольно мирно беседовали. Когда я вошел, Галеацци как раз говорил:
— …ничего. Уверяю вас, ничего, кроме новостных пилюль.
— Еще раз здравствуйте, господа, — сказал я, как мне показалось, вполне приветливо. Но, вероятно, я был совершенно вне себя, и полковник сразу понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Хотя, казалось бы, куда уже дальше…
— Что случилось, Искандер…
— Думаю, «Аль-Тарик» накрылся.
— Как?!
Я изложил содержание последнего сообщения и свои комментарии к нему.
— А теперь, господа, я предлагаю подняться на обзорную площадку. Если торпеды «Аль-Тарика» достигли цели, у нас есть возможность убедиться в этом воочию.
— Идем, — полковник поднялся и сделал пригласительный знак берсальеру. — Кстати, мы тут с Джакомо имели очень интересную беседу.
— Про «Мерсию» узнал? — бросил я через плечо, выходя из медицинского отсека.
— Первым делом, — ответил Дурново. — Рота «Мерсия» охраняла координационный центр «Пояса Аваллона». А еще была Первая Отдельная рота «Кент», которая стерегла непосредственно блок-крепости.
— Я счел нецелесообразным сохранять военную тайну в сложившихся обстоятельствах, — ввернул Галеацци.
— Понятно. Охрана «Пояса Аваллона». Что-то подобное я предполагал. А фамилию Смыгла вы, Галеацци, слышали?
— Нет, — ответил за берсальера Дурново. — Я уже спрашивал.
Мы зашли в лифт.
— А что значат слова «Мерсия» и «Кент»?
— Так назывались два англосаксонских королевства в Британии времен короля Артура. А Аваллон — это такой мифический…
Лифт тронулся.
— Насчет Аваллона я в курсе. Скажите, капитан Галеацци, вы в плену были?
— Конечно же, нет, господин бригадный генерал! — берсальер так возмутился, что у него чуть дым из ушей не повалил.
— Ничего постыдного. Я, например, в плену был.
— Вы… вы, господин бригадный…
Галеацци не находил слов. Дурново недоуменно помалкивал. Задавать берсальеру вопросы насчет плена ему явно не приходило в голову. Ведь досье о подобном факте умолчать не смогло бы, а коль скоро в досье нет, значит…
Лифт остановился. Дверь открылась, но выходить я не спешил.
— Поставлю вопрос иначе. Вам, Джакомо, не случалось терять амуницию на поле боя? Скафандр? Оружие? Личное имущество?
— Ну, всего не упомнишь… — задумался берсальер. — Скафандр я, конечно, не терял… Но такие передряги случались, что страшно вспомнить. Однажды у меня взрывной волной из рук выбило «Гоч». Мы уходили из-под обстрела, искать оружие было некогда. Командование сочло, что проступок незначительный. Я отделался устным выговором.
— На какой планете вы его потеряли?
— Кодовое название Утес, система Кетрарий.
Да, во время чтения досье я обратил на это внимание: мы с ним дважды топтались по одним и тем же планетам, только в разных фазах операций. Например, на Утес его роту десантировали, уже когда я сидел в карантине и строчил отчеты о своем платоническом романе с Ресту-Влайей.
— Только «Гоч»?
— Ну… с меня еще навесной контейнер сорвало. Со всякой мелочью.
— А где именно произошел этот случай? Не в окрестностях ли Оазиса Мальстрим?
— Именно там.
— Ну вот, теперь по крайней мере понятно, откуда тойлангам известно его имя, — усмехнулся я, повернувшись к полковнику.
— Понятно?
— «Гоч» — именное оружие. Во всех смыслах. Его память содержит персональные данные и формулу ДНК владельца. Вдобавок, многие берсальеры лепят на рукоять «Гоча» миниатюрную табличку, где выгравированы всякие глупости. Вроде «Любимый мальчик Джакомо Галеацци».
— На моем было «Джакомо Галеацци парень хоть куда», — уточнил берсальер.
— То-то и оно.
— Теперь понятно, — кивнул Дурново. — И все равно, нелегко поверить, что тойланги так легко нашли его «Гоч».
— Могли. Оазис Мальстрим тойланги обороняли, как родную столицу. Их контратаки были весьма успешны. Поэтому не удивительно, что после одной из них на отбитых у берсальеров позициях они Подобрали этот злосчастный «Гоч» и выведали о его владельце буквально все.
— А что из этого следует?
— Следует, что мы узнали еще что-то, чего раньше не знали. Верно, капитан Галеацци?
— Я ничего не понимаю. Совсем ничего, — развел руками берсальер.
— Я тоже, — сказал я, и мы наконец вышли из лифта.
Мы находились на макушке башни, которая, в отличие от бункерообразного главного корпуса посольства, в лучшие дни задумывалась как самоценный архитектурно-художественный объект и заодно носитель наглядной агитации. Башня, точно римская триумфальная колонна, была обвита спиралью ленточного барельефа, повествующего о становлении и лучших достижениях Сверхчеловечества (с точки зрения Сверхчеловечества, конечно).
