— А в лапу еще не давал? Уличным патрульным?
— Обижаешь! — Клоп смущенно развел руками. — Да и чем давать-то?
— Тогда извини. Только насчет Пана лучше запомните! Я его выставил раз и навсегда. И тебя, Клоп, не в службу, а в дружбу, прошу: пригляди. Чтобы духу его здесь больше не было. Можно и шлепнуть, если есть такое желание. Разрешаю.
— Ну, в общем… Постараемся, конечно.
— Уж постарайтесь, ребятки, постарайтесь. А я услуг не забываю. Кто он, кстати, такой?
— Да видишь ли, Вадим… Пан — тот еще калач. — Клоп чуть понизил голос. — И зубки у него имеются. По слухам, кто-то из авторитетных с ним якшается.
— Надеюсь, сам ты среди этих авторитетных не числишься?
— Господь с тобой! — Клоп изобразил на лице обиду. — Пан — штучка еще та. Не чистой масти, но и не «бульдог». То есть одно время был у них кем-то вроде бригадира, но потом вроде отошел от дел. Так я во всяком случае слышал.
— Вот и хорошо, что слышал. Значит, со слухом порядок, — плечо вновь заломило, Вадим покривился. — В общем, мы договорились, верно? Бригадир он или нет — это мне без разницы. Знал бы раньше — вовсе свернул бы этому куренку шею.
— Понимаю, Вадим.
— А понадобится помощь, обращайся. Либо к Пульхену, либо прямо ко мне. Поможем по-соседски.
Клоп собирался сказать что-то еще, но имя полковника заставило его умолкнуть. Кивнув бывшему соседу, Вадим захлопнул дверь. Вернувшись в комнату, крякнул. Надо же! Клоп — и начальник патруля! Подумать только! Такое ничтожество. Хотя… Он ведь и раньше был каким-то управленцем. Или не был?…
Вадим остановился возле дверей в спальню. Сердце заныло. И Пан, и патрульные Клопа — все снова отошло на задний план. Из спальни доносились всхлипы, перемежаемые ругательствами. Плакала и ругалась его сестра.
* * *
Встречи — той, что ему представлялась, не вышло. Дверь оказалась незапертой, а в квартире, заваленной хламом, стоял густой запах самогона и блевотины. Пройдя в спальню, он увидел сестру в постели с патлатым незнакомцем. Но это была не его сестра, не Елена, — Вадим видел перед собой размалеванную куклу с лицом уличной шлюшки. Мутные глаза, не моргая, смотрели в потолок, туда же глядели соски ее обнаженных грудок. Волосатик лишь чуть повернул голову и сиплым баском предложил убираться. Протянув жилистую руку, включил стоящий на полу магнитофон. На присутствие Вадима ему было ровным счетом плевать. В то время, как одной рукой он включал магнитофон, вторая фамильярно погладила лежащую Елену по животу.
Дымов завелся с полоборота. Не думая больше ни о плече, ни о собственном состоянии, вонзил кулак в небритую челюсть лежащего, вторым движением вышиб блеснувший у волосатика пистолетик. А далее все слилось в единое хрипящее безумство. Не помня себя от ярости, он обрушил на детину град ударов, вминая ошеломленную физиономию в грязные подушки, в кровь расплющивая чужие губы и собственные костяшки. Затем полуживого, с разбитым лицом, за волосы выдернул детину из постели, волоком протащил через весь коридор и уже на лестничной площадке с силой спустил вниз по ступеням. Заперев дверь, стремительно вернулся в спальню и пинками заставил умолкнуть всхрапывающий магнитофон.
— Чистенький, да? Порядочный? — сестра нагишом сидела среди подушек, кривя накрашенный рот. — Чего приперся?
Голос у нее был чужой, подвизгивающий, и Вадим почувствовал, что его уже даже не трясет, а колотит. И не от ярости, а от страха. Он по-прежнему не видел сестры. Перед ним сидела чужая, совершенно посторонняя женщина.
— Кто это был? — сипло выкрикнул он.
— Кто… Пан! Вот кто! — она засмеялась булькающим злым смехом. — Завтра, как протрезвеет, приведет сюда всю команду. Так что сматывайся, братец. Подобру-поздорову.
Он медленно двинулся к ней. Сердце не билось, — оно судорожно сжималось, цедя кровь злыми, едкими порциями.
— Зашибу!.. — прохрипел он. — Пана, кого угодно!..
— Ну, давай, начинай! Прямо с меня!.. — она бесстыдно вытянулась перед ним, бледная, готовая кусаться и царапаться.
Вадим сгреб ее в охапку и потащил визжащую, вырывающуюся в ванную. Вода, по счастью, еще имелась, и, вывернув оба крана до упора, он сунул сестру под ржавые потоки, мочалкой грубо стал стирать с ее лица жирные краски.
— Еще раз увижу тебя такой! — он замолчал, не в силах справиться с горлом. Безжалостно стегнув Елену по голому извивающемуся телу, оглохший от крика, он понес ее, мокрую, выскальзывающую из рук, обратно. На полпути вспомнил о грязной постели и, передумав, бросил сестру в гостиной на диван. Накрепко укутав пледом, почти связав, вымученно произнес:
— Выспишься, поговорим!
А она уже почти не сопротивлялась, только всхлипывала от усталости и тихо поскуливала.
* * *
Вот так оно все и произошло. Случай, который случился с ним — случайным человеком на этой случайной планете.
Не было охоты трогать приемник, не хотелось будить Фемистокла. Пусть спит мутагом. Мутагомы, говорят, видят сны, каких не видят люди. То есть, сами они утверждают, что это не сны, а нечто более настоящее, чем все земное. Кто знает, может, это и правда. Тогда Земля для них подобие кошмара. Ведь по своей доброй воле мутагомы и впрямь не просыпаются, — только когда их разворачивают на свету, наполняя энергией словно солнечные батареи.
По рации Вадим связался с Панчугой, сообщил на всякий случай свои координаты. Возможно, продолжал держать в голове патлатого Пана, а может, просто по привычке. Отключившись, повесил рацию на гвоздь.
Кажется, все необходимое сделано. Хлам выброшен, квартира, пусть вчерне, но прибрана. Среди прочего Вадим обнаружил и западный карабин — нечто среднее между «Сайгой» и СКС, но сработанное под натовский унифицированный патрон, с солидным магазином, громоздким ночным прицелом и хитрым стволом, который, похоже, соединял в себе глушитель с гасителем отдачи. Этот Пан, как видно, был из больших любителей поохотиться. В кого стрелял, интересно, этот мерзавец? В голубей, крыс или ничего не подозревающих прохожих?… Выбрасывать винтовку Вадим, разумеется, не стал, аккуратно пристроил в углу.
Уборка, нравоучительный разговор и… Что там у нас еще числилось по плану?… Ему стало неожиданно до слез обидно. За себя, за сестру, за погрязающий в беспутстве мир. Неведомая рука отворила заповедные краны, и звенящая пустота клейстером потекла в душу, прогоняя последнее желание действовать и думать. Вадим прилег на кровать, мимоходом пожалев, что из-за раны не может перевернуться на живот, зарыться лицом в мохнатое покрывало. Единственное, что он мог сейчас делать, это держать глаза закрытыми.
Внезапно забубнивший радиоголос заставил Дымова вздрогнуть. Но это было не приемник, — бормотание доносилось из свертка с мутагомом. Фемистокл играл в радио, а возможно, повторял слово в слово слышанное ранее.
— …ядерные взрывы над Сицилийской базой. Потери не поддаются учету… Администрация временно сложила полномочия… Президентская семья едва спаслась бегство на спецсамолете…
Новости с бородой. С длинной, седой бороденкой…
Вадим языком провел по губам, обнаружил свежую ссадину. Верно, Елена успела царапнуть. Вадим до боли сжал челюсти. Горько, но по-настоящему дружить у них никогда не получалось. Разница в пять лет наложила свой отпечаток. В дополнение к разнице полов. Разумеется, он защищал ее, давал советы, но время шло, и за советами к нему обращались все реже и реже. А после четырнадцати-пятнадцати в сестру словно бес вселился — тот самый, что кружит голову ветреной юности, склоняя чашу весов в пользу хмельных вечеринок, танцев до изнеможения, запретных развлечений. Елена стала совершенно неуправляемой, задерживаясь где-то до полуночи, украдкой пробуя курить, сходя с ума то по одному, то по другому ухажеру. Вот тогда-то они и разошлись — вплоть до того момента, когда Артур, повзрослевший и возмужавший после военных лагерей, забежал как-то к Вадиму в гости. В прихожей он нос к носу столкнулся с расфуфыренной сестрой друга и обомлел. Что-то стряслось с ними обоими, и эта совершенно неожиданная для Вадима любовь вернула в семью покой и согласие. Впрочем, тоже ненадолго, потому что вскоре началась катастрофа, политики засучили рукава, и в составе резервистов Артур был призван на спасение отечества. В общем вспоминать было особенно нечего, но… Абсолютно самовольно, без всякой на то его потуги, в памяти Вадима одна за другой начали всплывать картинки далекого детства. Листая странички минувшего, оно особо задерживался на моментах, в которых Елена была еще удивительно маленьким замечательным существом, пугающимся окриков брата и тому же брату доверительно рассказывающим о своих детских страхах, о соседских мальчиках-хулиганках, о собственных закопанных где-то в земле тайничках с разноцветными стеклышками и фантиками. Удивительно, но это тонконогое, с жиденькими косичками существо, столь неожиданно возвращенное памятью, растрогало Дымова до слез. Любовь, которой, возможно, он не испытывал тогда, пришла сейчас. И именно сейчас он в полной мере ощутил ее не чьей-нибудь, а СВОЕЙ сестрой, а себя — ЕЕ братом. Сколько же лет необходимо человеку, чтобы приблизиться к тайне кровных уз, познав цену настоящим отношениям!
