Вадим всхлипнул совершенно по-детски, ладонью прикрыл лицо.
Что, черт возьми, происходит с людьми? Куда теряется то доброе и наивное, чем наполняет нас детство? Умирает насовсем или только затаивается?…
Во многом он теперь винил себя. Да и кого винить по прошествию стольких лет? Например, его живопись — спорная, скандальная, словом, самая обыкновенная для начинающего и много о себе понимающего маляра. Бесятся все по разному, бесился и он — в изобилии снимая обнаженных красоток на черно-белую широкоформатную пленку, изображая на полотнах гипертрофированную тайну, искажая ее цветом, размерами, исступлением. Возможно, он просто искал. Искал, храня на лице улыбку вызова. Но Елена росла рядом, она видела, чем занимается брат, и, конечно же, мотала на ус.
Или все это бред и ничего такого не было? Может, он просто преувеличивает?…
— …Подводный флот адмирала Пекарро взял на себя ответственность за очередную акцию в Нью-Йорке. Торпедными ударами была уничтожена нефтяная вышка в Охотском море… Рост температуры вызвал обвал материковых льдов… Эвакуация из европейского региона. Смыты дамбы в Гааге и Роттердаме, гигантские волны залили Гамбург, Марсель, Буволь…
Он снова отвлекся, прислушиваясь к бормотанию мутагома. Фемистокл же продолжал сонно бормотать, сообщая о первых столкновениях на море, рассказывая вспышках эпидемий и первых мирских катаклизмах.
Марсель, Буволь, Дюссельдорф… Никогда Вадим не видел этих городов, а теперь никогда и не увидит. Но это в конце концов не его потеря. Все его потери здесь, с ним. Родственники, друзья, просто знакомые. Теперь вот еще родная сестра. Лена-Елена… Когда-то такая маленькая, любившая держать его за руку, делившаяся конфетами, обзывавшая слоненком…
Звонко распахнулась рама. Вадим хотел встать, но не смог. Тело одеревенело, мышцы не слушались. А в следующее мгновение его приподняло вместе с кроватью и плавно по воздуху вынесло на улицу. На карнизе пятого этажа, свесив голые ноги, сидел идиотик лет трех-четырех и задумчиво сбрасывал вниз пестрое тряпье.
«Упадет! — подумал Вадим. — Сорвется и упадет.»
— Да ни хрена ему не сделается, — словоохотливо возразил чей-то голос. — С теткой он живет. Взрослая, а дура. Здоровые кругом мрут, а она с этим возится. Вечером возвернется, подберет тряпки…
Но тряпки подбирали уже другие. Люди набрасывали их на головы, прикрывали рот и нос. Вадим напряг зрение, пытаясь разглядеть, что же такое творится на ночной улице. Ниже! Еще ниже!..
Длинная бесконечная шеренга горожан выстраивалась у заплесневелых зданий. Держа руки на затылках, лицами они упирались в холодную штукатурку.
Залп!.. Вадим не слышал выстрелов и не видел ружей, но то, что блеснул залп, понял мгновенно. Люди у стен сгорбились, стали покрываться тленом. И тотчас, ведомый зловещей командой, на улицу ворвался гигантский ветряк. Он шел впритирку к стене, с хлюпом заглатывая убиенных, рассыпая за собой серебристый пепел. С воем пролетел мимо Вадима малолетний идиот — и тоже исчез в дисковидном смерче. И снова некто невидимый на этот раз с нескрываемым удовлетворением произнес:
— Кругом здоровые мрут, а она с этим вошкалась! Сразу бы так…
Вынырнуло из мглы личико Клопа, искательно улыбнулось.
— Вы там в муниципалитете, конечно, молодцы, но и мы не лыком шиты. Как говорится, времени даром не теряем…
Вадим с рыком ткнул в лучащееся улыбкой личико кулаком и проснулся. В комнате было темно, но стало сразу понятно, что он не один.
— Кто здесь? — он зашарил в темноте рукой, силясь вспомнить, куда положил оружие. Кажется, на стул, а стул то ли слева, то ли справа. И еще карабин. Где-то в углу… Под руку попался коробок спичек, он неосторожно тряхнул им.
— Не надо, не зажигай.
Он узнал сдавленный шепот Елены, напряженно замер. Что с ней? Она плачет?… Но когда она сюда вошла?
— Вадим!
— Да?…
— Почему ты не пришел ко мне раньше?
Срывающийся голос обжег его. И тотчас заломило в горле. Глаза успели привыкнуть к темноте, и он уже различал ее слабый абрис. В белой ночной рубашке, с прижатыми к лицу ладонями, она сидела у него в ногах, на самой кромке кровати.
— Почему ты не вспоминал обо мне раньше?
Все равно что ударила плетью… Вадим рывком сел. Почему, действительно? Ведь вспоминал! Как правило мельком, уже засыпая, но вспоминал же! И зайти собирался. Давным-давно…
— Мне… Мне так нужна была чья-нибудь помощь.
Обхватив податливые плечи, он нежно притянул Елену к себе. Длинные спутанные волосы коснулись его щеки, мокрое и горячее ткнулось в шею. Лепеча что-то утешительное, он стал гладить вздрагивающую спину. Все равно как котенка.
— Прости меня, родная, прости.
— Я… Я такая дрянь! А этот подонок…
Вадим мягко зажал ей рот.
— Забудь! Ничего не было и никогда больше не повторится. Я принес тебе Фемистокла. Вы наверняка подружитесь…
Он говорил первое, что приходило на ум. Следовало во что бы то ни стало успокоить ее, но эффект получился обратным. Елена зарыдала еще сильнее. Сквозь плач каплями свинца прорывались ее слова.
— Ты помнишь, как мама сшила мне сарафан… Тот желтый, с цветочками… А я его тайком распустила. Не понравился, видишь ли, дуре… Ой, мамочка! Вадик!.. Как же мы без нее?… — она почти завыла в голос, и Вадим не на шутку перепугался.
— Господи, Ленка! Ну, успокойся же!..
Не переставая ее гладить, Вадим неловко уложил сестру рядом, укрыл мохнатым покрывалом. Хорошо, что темно. Ей не увидеть его слез. Пусть мешаются с ее слезами, а он будет лежать возле, согревая своим теплом. Теплом тела и слов. Душу ведь тоже можно отогреть. Если хорошенько постараться.
— Не надо, Лен. Разве жизнь кончилась?… Нет, конечно! Ведь мы живем, помним, значит, живут и они — в памяти, в сердце… А скоро Боря Воздвиженов создаст вакцину, и все эти ужасы прекратятся. Борька — он такой! Если сказал — сделает… А знаешь, какой умный Фемистокл! Самый умный из всех мутогомов. Я зову его Вовкой, хотя ему не нравится. А ты… Ты обязательно с ним подружишься. Честное слово, Лен!..
Глава 7
Народ в банде преобладал простой, о грамоте и земных науках имеющий самые общие понятия. Писать умел, пожалуй, один Щеголь. Кабан намекал, что тоже когда-то довольно сносно владел пером, однако подтвердить свое умение не спешил. Сидя у костра, разговоры посвящали трем китам-темам: лесным чудесам, женщинам и еде. О первом забалтывались взахлеб, и нередко пораженный Артур Боков узнавал в рассказываемом слегка видоизмененные русские народные сказки — про леших, домовых и трехглавых драконов. Чудно, но на фоне жутковатых реалий старые байки выглядели вполне правдобоподобными, а порой и откровенно невинными. А в общем бродяжий народ верил во все: в ненасытных кровососов-упырей, в летающих змеев, в гигантскую голову, торчащую из-под земли, в деревья, способные перемещаться на выдернутых из земли корнях, в подземных гномов. Верили даже в говорящих волков, способных вставать на задние лапы и произносить самые простые фразы. В общем про чудеса посудачить любили. Про Синее Болото, например, рассказывали, что цвета оно действительно синего, и можно даже, если повезет, пройти его из конца в конец с дрыном подлиннее. А если не повезет… То есть, если оно, значит, голодное, то пиши-пропало.
— Что же оно? На самом деле заглатывает людей? — допытывался Артур.
— Хуже, — Гошик, любивший истории про страшное, начинал таинственно озираться. — Это, говорят, что-то навроде хищного пузыря. Или нескольких, если ты не один. Только зазеваешься — бац! — и ты уже внутри такого пузыря. А пузырь — он хоть и маслянный, прозрачный, но поди-ка вырвись. Покрепче всякой резины. Вот пока воздух там есть, ты и маешься в нем. А как начнешь задыхаться, он и скукоживается потихоньку. В конце концов опутает как паук муху. Да и утянет на дно…
У того же Гошика была неприятная привычка целиться во все движущееся и недвижущееся. Возможно, он не наигрался в детстве, а возможно, детство у него просто затянулось, с разбега перехлестнув через тридцатилетнюю отметку, по инерции протянувшись и дальше. Из-за этой глупой привычки Гошик в конце концов и погиб — практически на глазах у Артура. Проходя мимо, прицелился в попутный стог, а оттуда плюнуло пламенем и убило. Судьба, как любил говаривать Щеголь. Судьба-судьбинушка, с коей не поспоришь… Может, так оно и было. Поди проверь. Но они тогда в этот стог битых полчаса пуляли — поджечь пытались, да только ничего не вышло. Стогу хоть бы хны, только чуть задымился. А когда посланный Кабаном урка попытался подползти к заговоренному стожку со спичками, снова сверкнуло пламя, и от пластуна осталась только горка пепла. На том их атаки и завершились. Смерив стог опасливым взглядом, Щеголь приказал отваливать.
