этому времени Китаев еще не пришел к мнению о необходимости поместить коллекцию на хранение в Румянцевский музей. К тому же Павлинов стал членом Общества лишь в феврале 1917 года. Конец колебаниям, по всей видимости, положили события, случившиеся буквально на следующий день после визита Бенуа: 23 февраля начались массовые уличные беспорядки, переросшие в Февральскую революцию[125].
Акт о приеме коллекции Китаева в Румянцевском музее отсутствует. Однако сохранилась опись частных собраний, поступивших в этот музей в период с 1917 по 1919 год. Коллекция Китаева значится там под номером 40. Запись не датирована, но на предшествующих страницах стоит 1918 год, что, впрочем, может быть не годом поступления, а годом внесения в список частных коллекций. В машинописном (фиолетовой лентой) описании значатся “16 ящиков заколоченных”, а кроме того, имеется приписка черными чернилами: “54 альбома японских рисунков и гравюр + 21 гравюра отдельно”. Место хранения обозначено как “фотографическая комната и на хорах читального зала”[126].
Таким образом, следует признать, что коллекция Китаева попала на хранение в Румянцевский музей не в 1916 году, а в 1917-м. Это представляется мне важным не только из-за чисто академического уточнения датировок. Появлявшийся во всех описаниях и в том числе в большом Каталоге 2008 рефрен “до 1916 г. в коллекции Китаева, после – Румянцевский музей” затемняет суть произошедшего. Внешне это выглядит так, будто Китаев отдал свое собрание в музей добровольно и без всякой связи с революцией. Однако очевидно, что расставаться с коллекцией он не хотел и лишь после революционных беспорядков 1917 года передал ее на временное хранение, которое оказалось для него потерей своего любимого детища. Единственно корректным было бы писать, что вплоть до национализации большевиками коллекция Китаева временно хранилась в Румянцевском музее на правах его личной собственности.
Жизнь после коллекции
После сдачи коллекции на хранение Китаев с женой Анной и сыном Иннокентием, коему тогда было около двадцати лет, выехали из России – временно, как они полагали[127]. Через несколько месяцев (максимум полгода) случился большевистский переворот. Вернуться им было не суждено. До недавнего времени последние годы Китаева были практически неизвестны. Лишь сравнительно недавно г-жа Исигаки Кацу, русский библиограф (ныне на пенсии) Парламентской библиотеки в Токио, установила, что в 1917–1918 годах Китаевы были в Мукдене (ныне Шэньян)[128]. Возможно предположить, что по условиям военного времени они не могли выехать в Европу и отправились к родственникам жены в Черново под Читой, откуда двинулись в соседний Китай. Как известно, в начале XX века в Мукдене было сильное русское присутствие, хотя после Мукденской битвы (1904) город перешел под японскую юрисдикцию.
В октябре 1918 года Китаевы были уже в Йокогаме, они жили в квартале Накамура-тё, № 1492. Газета “Ёкохама боэки симпо” писала, что “хорошо известный в художественных кругах художник Китаев, будучи в Японии 33 года назад, собрал коллекцию в четырнадцать тысяч произведений японского искусства, включая триста свитков живописи и три тысячи гравюр Утамаро, Кунисады, Тоёкуни, Хокусая и других – всего около восьми тысяч цветных гравюр”[129]. В те дни Китаев организовал выставку, где показал около семидесяти написанных им акварелей. В 1921 году семья переехала в район бывшего Иностранного сеттльмента (Блафф). В Городском архиве Йокогамы в 1996 году я обнаружил адресную книгу 1923 года, в коей в доме № 179с значился S. Kitaeff. По соседству располагалась семинария Ферриса (№ 178), французское консульство (№ 185), а также русская библиотека и редакция газеты “Дело России” (№ 186).
16 июня 1922 года газета “Ёмиури симбун” опубликовала предпоследнюю заметку о Китаеве: “Г-н Китаев, покровитель японского искусства, который живет в Яматэ в Ёкогаме, внезапно сошел с ума – возможно, под воздействием горестных чувств, вызванных положением дел в России”. Это случилось во время интенсивной подготовки к выставке его акварелей в зале универсального магазина Сирокия на Нихомбаси в Токио. Здесь уместно привести слова из письма Павлинова: “В 1916 ‹…› я видался с Сергеем Николаевичем, несколько поправившимся от болезни. Врачи советовали ему съездить за границу”[130]. Возможно предположить, что Китаев был подвержен нервным срывам. (Интересно, что в этом отношении он чувствовал специфическое сродство с Ёситоси, который не раз бывал за гранью безумия.) Также уместно здесь заметить, что старший брат Китаева Василий (род. 1848/1849), тоже художник-любитель, совершил самоубийство в октябре 1894 года, будучи в “остром приступе помешательства”, как глухо было упомянуто в газетном некрологе[131]. Душевным расстройством страдали и другие братья: Федор (в молодые годы заболел, потом пришел в себя, но неизвестно, в каком состоянии умер) и Николай (пытался покончить с собой, прыгнув с моста в Фонтанку, но был выловлен и заключен в психиатрическую лечебницу, в которой провел много лет, и, вероятно, там и умер). Резюмируя это, Б. Кац писал: “Мы видим, что проблемы с психическим здоровьем преследовали по меньшей мере четырех братьев Китаевых – Николая, Федора, Василия и Сергея. Очевидно, они были наследственными”[132]. Что касается самого Сергея Китаева, то в упоминавшейся дневниковой записи о его посещении Александр Бенуа заметил: “Чудаковатый, не совсем нормальный господин”[133]. Все три брата были старше Сергея на 15–18 лет. Возможно, производя на свет в уже весьма зрелые годы Вениамина семьи, отец с матерью отчаянно надеялись “родить здоровенького”. Но судьба и гены были против.
После первоначальной госпитализации в неврологической больнице Аояма в районе Акасака Китаева перевели в префектурную больницу Мацудзава с диагнозом “маниакально-депрессивный психоз”. Это было в декабре 1922 года, а вскоре его дом на Блаффе был разрушен великим землетрясением 1923-го. Жена и сын уехали в Америку, в Бостон[134]. Сергей Николаевич умер в той же больнице пять лет спустя, 14 апреля 1927 года. В заметке о смерти в “Сэйкё дзихо̄” (“Православный вестник”) он был назван адмиралом русского флота[135].
В последующие десятилетия имя Китаева на родине было прочно забыто. Никто серьезно не занимался его коллекцией до 1950-х годов, когда в Музей по окончании университета пришла Б. Г. Воронова[136]. Она вначале проявила большой интерес к истории коллекции, пытаясь понять, откуда та взялась; старалась узнать, кто такой был Китаев. Воронова попросила заведующую отделом графики ГМИИ М. З. Холодовскую связаться с близким знакомым Китаева П. Я. Павлиновым, чтобы тот рассказал о Китаеве. Павлинов, как мы уже знаем, не только написал краткие воспоминания, но и передал в музей два важных больших письма Китаева. В эти годы (1950-е) вполне мог быть жив и еще не стар сын Китаева, и были живы и жили в Москве его племянники и их дети. У них могли сохраниться какие-то рассказы или даже документы об отце, дяде или
