Как-то утром Роден зашел к своему другу из обители Сент-Илер, желая предложить тому поохотиться. Приятели осушили несколько бутылок ланертского, после чего Габриель счел, что обстоятельства вполне благоприятствуют его намерениям.
– Черт возьми, господин вигье, – говорит монах приятелю, – очень рад вас видеть; сегодня вы пришли как нельзя более кстати, у меня одно чрезвычайно важное дело, и вы можете оказать мне неоценимую услугу.
– О чем идет речь, святой отец?
– Вы знаете Рену из нашего города?
– Рену-шляпника?
– Так точно.
– И что же?
– А то, что этот пройдоха должен мне сто экю, а я только что узнал, что он на грани банкротства. Может быть, сейчас, пока я с вами говорю, он уже выехал за пределы графства. Мне необходимо поспешить к нему, а я не могу.
– Что же вам мешает?
– Месса, прах ее побери, моя месса, я должен ее отслужить! Послать бы эту мессу ко всем чертям и положить в карман сто экю.
– Неужели над вами не смилостивятся?
– Смилостивятся, как же! Нас здесь трое. Не прозвучи каждый день по три мессы, смотритель донесет на нас в Рим. Все же есть один способ. Дорогой друг, возьметесь ли вы выручить меня?
– Охотно, черт побери, но как?
– Сейчас здесь только я и ризничий. Первые две мессы уже отслужены, наши монахи ушли, никто не станет сомневаться в очередности. Прихожан будет немного – несколько крестьян, может, еще одна хорошенькая богомолочка, живущая в замке в полулье отсюда, ангельское создание; она надеется с помощью самоистязания бороться против проделок своего муженька. Вы ведь говорили, что учились в семинарии?
– Конечно.
– Вот и прекрасно, значит, вас должны были научить, как служить мессу.
– Я служу ее не хуже архиепископа.
– О дорогой мой, добрый мой друг, – продолжает Габриель, бросаясь на шею Родену, – ради Бога, облачитесь в мое одеяние; сейчас десять часов, дождитесь, пока пробьет одиннадцать, и в это время начните мою мессу, умоляю вас. Наш брат ризничий – славный малый, он нас никогда не выдаст. Тем, кто обнаружит подмену, скажут, что вы новый монах, других не станут выводить из заблуждения. Я же побегу к этому негоднику Рену, убью его или отберу свои деньги и буду здесь через два часа. Вы дождетесь меня, поджарите камбалу, приготовите яйца, вытащите вино, по возвращении мы отобедаем, а что касается охоты... да, охоты, друг мой, надеюсь, на этот раз она окажется удачной. Говорят, на днях здесь в окрестностях видели какого-то рогатого зверя, черт подери, хочу, чтобы мы его поймали, устроим себе двадцать судебных тяжб с местным сеньором!
– Хорошо придумано, – говорит Роден, – ладно, я на все согласен, лишь бы быть вам полезным. Но, скажите, не совершу ли я грех?
– Грех, друг мой, не слово, а деяние, причем деяние дурное. Вам же не дано совершить деяние, ибо у вас нет благодати, а потому, что бы вы ни наговорили, это не возымеет никакого действия. Поверьте мне, истинному казуисту, ваш поступок не отнесешь даже к числу грехов малых.
– Но ведь предстоит произносить благие речи.
– А почему бы и нет? Эти слова не что иное, как добродетель в наших устах, и сама добродетель также живет в нас... Видите ли, друг мой, я могу даже проговорить эти слова рядом с укромным местечком вашей жены, освящая алтарь, куда вы приносите свою жертву... Нет, и еще раз нет, дорогой мой, лишь в нас, священниках, таится способность к пресуществлению. Произнесите хоть двадцать тысяч раз эти слова, никакая благодать не снизойдет на вас. Но и нам, священнослужителям, нередко не удается сей обряд. Всесильна только вера. Помните, Иисус Христос говорил, что с помощью зернышка веры можно сдвигать с места горы; кто же не верит – ничего не может сотворить... Я, к примеру, во время обряда думаю скорее о присутствующих дамах и девицах, нежели о чертовом куске теста, что мну своими пальцами. Так неужели я вызову нечто чрезвычайное... Да я скорее поверю в Коран, чем стану забивать себе мозги подобной чепухой. Так что ваша месса ничем не будет отличаться от моей, дорогой мой, не робейте и действуйте без всяких угрызений совести.
– Как назло, – говорит Роден, – у меня разыгрался лютый аппетит, а мне еще терпеть два часа до обеда!
– А что мешает вам перехватить кусочек чего-нибудь; вот – держите.
– А как же месса?
– Черт подери, подумаешь, вы что же полагаете, что Бог будет более опорочен, проваливаясь в полный желудок, нежели в пустое брюхо? Забери меня дьявол, если не все равно, где находится пища, снаружи или внутри. Вперед, дорогой мой, ешьте сколько влезет; если бы я признался в Риме, сколько раз завтракал перед мессой, то провел бы остаток своей жизни на большой дороге. К тому же вы не священник, ограничения наши не должны вас затрагивать. Вы ведь не произносите мессу по-настоящему, а свершаете лишь подобие ее. А потому до и после мессы можете делать все, что угодно. Даже поцеловать вашу жену, если она там будет присутствовать. Не сможете вы лишь уподобиться мне, то есть не совершите в этот миг ни богослужения, ни жертвоприношения.
– Договорились, – говорит Роден, – я проведу все, как положено, будьте покойны.
– Ладно, – нетерпеливо говорит Габриель, оставив своего друга на попечение ризничего, – положитесь на меня, дорогой мой, не позднее чем через два часа я вернусь.
И счастливый монах ускользает.
Нетрудно догадаться, что он спешно прибегает к госпоже вигьерше. Та, полагая, что муж отправился к нему в гости, была удивлена столь неожиданным явлением.
– Не будем терять время, дорогая, – говорит запыхавшийся монах поторопимся, у нас каждая секунда на счету... Стаканчик вина – и к делу.
– А как же мой муж?
– Он служит мессу.
– Мессу?
– Ну да, да, черт возьми, да, моя милая, – отвечает кармелит, опрокидывая госпожу Роден на кровать, – да, душенька, я сделал из вашего мужа священника, и, пока этот балбес свершает божественное таинство, совершим наше, попроще...
Монах был силен и крепок. Уж если он привалился к женщине – его было не удержать. К тому же довод его был настолько увесистым, что ему удается уговорить госпожу Роден. А поскольку убеждать двадцативосьмилетнюю плутовочку с провансальским темпераментом не такое уж скучное занятие, он снова и снова возобновляет свои увещевания.
– Однако, ангелок мой дорогой, – говорит вконец убежденная красавица, – взгляни, время уже поджимает... пора расставаться: наши утехи могут длиться, пока идет месса, а он уже давным-давно должен был дойти до ite missa est. (Идите, месса окончена (лат.))
– Нет, нет, милочка, – говорит кармелит, готовый представить госпоже Роден еще один аргумент, – иди сюда, сердечко мое, у нас еще есть время, еще разок, дорогая подружка, еще один разик, этим послушникам за нами не угнаться... еще один разочек, прошу тебя, об заклад побьюсь, наш рогоносец еще не вознес своего Бога.
Все ж пора было расставаться. Условились о новых уловках для будущих встреч, и Габриель вернулся к Родену. Тот отслужил мессу не хуже епископа.
– Все в порядке, – говорит он, – я только немного запутался на quod aures, (Что уши [услышат] (лат.).) хотел заесть вместо того, чтобы запить, но ризничий поправил меня. А как ваши сто экю, отец мой?
– Я отобрал их, сын мой, негодник пытался сопротивляться, я схватился за вилы и взгрел его вдоль и поперек.
Веселый разговор завершается, и двое друзей идут на охоту. По возвращении Роден рассказывает жене об услуге, которую оказал Габриелю.
– Я отслужил мессу, – говорил простак, смеясь от всего сердца, – да, черт побери, отслужил мессу, как заправский кюре, в то время как наш общий приятель прошелся вилами от плеча к плечу бедняги Рену. Он угрожал ему оружием – ой, не могу, – приставлял вилы к его лбу. Ой! Хозяюшка, какая забавная история, готов смеяться до упаду над рогоносцами! А ты, малышка, что ты делала, пока я служил Богу?
– Ах! Друг мой, – отвечает вигьерша, – похоже, небеса осенили нас обоих, посуди сам, воистину на нас снизошло небесное благословение. Пока ты произносил мессу, я читала дивную молитву, которой Богоматерь отвечает Гавриилу, когда тот возвещает ей, что она зачнет во чреве от Святого Духа. Пожалуй, друг мой, мы теперь наверняка спасемся, раз оба одновременно предавались столь благим деяниям.
Сеньора де Лонжевиль, или отмщенная женщина
Во времена, когда сеньоры единолично властвовали на своих землях, в те славные времена, когда Франция насчитывала в своих пределах множество сюзеренов вместо тридцати тысяч жалких рабов, пресмыкающихся перед одним, близ Фима, что в Шампани, жил владелец обширного поместья сеньор де Лонжевиль. У него была жена – миниатюрная живая брюнетка, лукавая и игривая, не красавица, но зато необычайная сластолюбица. Хозяйке замка было лет двадцать пять-двадцать шесть, а монсеньору – не более тридцати. Они были женаты уже десять лет, и оба вступили в возраст поиска развлечений. Спасаясь от обыденности супружеской жизни, каждый старался обзавестись где-нибудь по соседству наиболее подходящим для того предметом.
