Когда он вошел, она сидела за столом.
— Мне сказали, что тебе лучше. Рад это слышать.
От неожиданности она вздрогнула и поспешно прикрыла ладонью фигурки, которые слепила из хлебного мякиша. Одна фигурка упала на пол и, покатившись, остановилась у самых ног Луки.
Лука поднял фигурку и стал ее рассматривать.
— Сдается мне, что это шахматная фигура.
Кьяра сгребла фигурки на середину стола и вызывающе заявила:
— Ты не ошибся. Хотя я все еще не поправилась, мне надо чем-то заняться, если я не хочу окончательно сойти с ума.
— Могла бы о чем-нибудь попросить.
— Чтобы ты вот так, как сейчас, поднял меня на смех?
— Ничего не могу с собой поделать, не смог удержаться. У тебя столько талантов, что я не перестаю удивляться. — Лука улыбнулся и дернул плечом.
Усилием воли Кьяра постаралась не поддаваться обаянию его улыбки. Он сел напротив нее и потребовал:
— Так скажи, Кьяра, что мне принести, чтобы ты могла развлечься?
— Тебе нравится надо мною насмехаться? — Кьяра откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди.
— Я вовсе не насмехаюсь. В жизни не был так серьезен, как сейчас.
— Ладно. Если ты не шутишь, то распорядись принести шахматы, карты и книги.
— Книги? — Лука не смог скрыть удивления.
— Ну, конечно. Раз я цыганка, то должна быть неграмотной, что ли? — саркастически парировала Кьяра. — Если я умею читать, то это не вяжется с картиной кочевой цыганской жизни, ты так считаешь.
— Я этого не говорил.
— А этого и не нужно. У тебя все на лице написано.
Лука не мог удержаться от смеха.
От ярости и унижения кровь прилила к все еще бледному лицу Кьяры. Она оттолкнула от себя стол и хотела встать, но Лука ее опередил и схватил за руку.
— Не уходи, пожалуйста.
— Чтобы ты продолжал надо мной смеяться?
— Да я не над тобой смеялся. — (Кьяра взглянула на Луку с недоверием). — А над собой.
На лице Кьяры отразилось такое высокомерие, что Лука уже не сомневался: ее отец был венецианским патрицием. Придется провести кое-какое расследование, решил он, и узнать, от кого родилось это великолепное создание.
— Знаешь, почему я рассмеялся? Я был рад, что ты поправилась и уже можешь шипеть и царапаться, как рассерженная кошка. А теперь сядь. — Когда она опустилась на стул, он сказал: — Я сейчас вернусь, — и вышел из комнаты.
Лука вернулся через несколько минут с тяжелой шахматной доской, инкрустированной слоновой костью и черным деревом. Из ящичка внизу он достал изящно вырезанные фигуры из белого алебастра и темно-зеленого нефрита и расставил их так, что белыми должна была начинать Кьяра.
— Не желаешь ли сделать первый ход? — предложил он.
— Хочешь проверить, умею ли я играть?
— Просто предлагаю тебе сыграть партию со мной и проверить, умею ли играть я, — усмехнулся он.
Не удержавшись, Кьяра улыбнулась в ответ.
— По-моему, у нас ничья, — спустя час сказал Лука.
Кьяра смотрела на доску, нахмурив брови. Ей ужасно хотелось выиграть, но и на ничью она, пожалуй, может согласиться.
— Хорошо. Пусть будет ничья.
— С удовольствием сыграю с тобой еще. По-моему, у нас неплохо получается. — Лука был рад увидеть, как заблестели ее глаза. Стало быть, она поняла намек.
Вошел Рико со стопкой книг. Сверху лежала колода карт.
— Ну вот, — сказал Лука, — карты и, — он провел рукой по корешкам, — книги. Боккаччо, Аретино, Данте, поэзия Микеланджело и Петрарки. Надеюсь, эти книги придутся тебе по вкусу.
Кьяра с жадностью посмотрела на книги.
— Спасибо. — Она погладила темно-вишневый кожаный переплет книги, лежавшей сверху, так, как это сделала бы монахиня, прикасаясь к священной реликвии. — Ты очень добр.
— Что ты! На самом деле я эгоист. Я готов отдать все, только бы ты осталась.
— Так уж и все!
— Все, что в моих силах.
— Не проси меня остаться, — тихо сказала она.
— Почему? — также шепотом спросил он. — Ты боишься саму себя? Ведь ты могла уйти, как только встала с постели. Или что-то тебя удержало?
— У меня есть на то причины.
Причины были. Ей необходимо узнать правду. Надо разобраться, откуда у нее эти противоречивые видения. Да и просто понять, кто он такой. Если он и вправду не тот человек, который изнасиловал Донату, она сможет признаться себе в чувствах, пустивших в ее сердце ростки, подобные крошечным цветочкам, пробивающимся сквозь трещины в скалах. А что, если появление этих образов было лишь испытанием, чтобы заставить ее не верить видениям, а верить своему сердцу? Может ли она доверять этому человеку?
— А у меня тоже есть причины. — Отодвинув шахматную доску, он накрыл ладонью ее руку. — Может, останешься, пока мы их не выясним?
— Не надо! — Кьяра хотела отдернуть руку, но Лука крепче прижал ее к столу.
— Боишься? — тихо, но вызывающе спросил он.
— Не надо, Лука! — крикнула она и сбросила его руку.
— Ты не сможешь увиливать от ответа до бесконечности.
— Но я могу уйти. Ты обещал.
— Это так. Но не уйдешь. Потому что ты не робкого десятка, верно?
Глава тринадцатая
Кьяра сидела у окна, выходившего на канал, но мысли ее были далеко от снующих по воде барж, груженных разным товаром, и гондол с веселящимися людьми в маскарадных костюмах и масках.
Почему она все время оттягивает момент своего ухода? — думала она. Сидит и только мечтает о свободе. Вот уже почти три недели прошло с тех пор, как дверь в ее комнату оставалась незапертой, а она все сидит у окна, смотрит на мир и притворяется, будто еще не совсем оправилась.
Она приехала в Венецию, чтобы найти своего отца. Теперь она свободна, но даже не пытается его разыскивать. Более того, виновато призналась себе девушка, она ни разу не вспомнила об отце, за исключением того первого вечера, когда заглянула в сердце женщины, переодетой в мужское платье.
Но именно с того вечера все ее помыслы завертелись вокруг Луки. Рассеянным взглядом она обвела комнату, где провела с ним столько часов, где все напоминало о нем.
— Нет, — простонала она и закрыла лицо руками. Как она может питать к нему нежные чувства? Ей следует его презирать и ненавидеть. Если он и вправду человек, который изнасиловал ее сестру.
Но было что-то еще, беспрестанно ее терзавшее с тех пор, как она очнулась после своего долгого забытья. Она была уверена: это что-то важное, но, как ни напрягала память, ничего вспомнить не могла. Это не давало ей покоя, сидело в ней, словно заноза. И каждый раз, когда ей казалось, что она вот-вот вспомнит, мысль ускользала, оставляя неприятное ощущение беспомощности.
