Жалея, что нет шлема с наносником, Ягайло ударил в это лицо лбом. Промахнулся, да еще и чуть не свернул себе шею. Попробовал достать пах носком сапога. Опять мимо. Потянулся к поясу, за саблей, но другая рука тоже оказалась будто в капкане. Шляхтич поднатужился и навалился на Ягайлу, одновременно скручивая и переплетая его руки с чудовищной силой. Витязь на себе почувствовал, что означает «свернуть в бараний рог». От боли потемнело в глазах, заскрипели жилы и зубы. Воин извернулся и ударил каблуком в свод стопы рыцаря. Тот крякнул и ослабил хватку. Ягайло добавил еще раз, уже повыше, метя в колено. Рыцарь отшатнулся. Ягайло выпростал десницу и засадил врагу под ложечку, как таран. Тот со свистом выпустил воздух сквозь сжатые зубы и отступил на шаг. Замахнулся. Ягайло едва успел пригнуться и пропустить над головой костистый, похожий на шар булавы кулак. Подскочил на полшага и снова впечатал удар в открытое пузо рыцаря. Тот выдержал удар, отступил на шаг и снова кинулся вперед. Он явно предпочитал не биться на кулачках, а бороться на азиатский манер. Сгреб Ягайло в охапку, шмякнул его оземь, выбивая из груди весь дух. Ухватив за пояс, поднял и кинул в огонь. Ягайло налетел на котелок, который сорвался с рогатины и покатился, разбрызгивая во все стороны горячее варево, хлебнул пламени, закашлялся. Выкатился из костра в ворохе искр.
Иваном в Купалин день взмыла над огнем черная тень рыцаря, собираясь обрушить на лежащего Ягайлу весь свой немалый вес. Витязь прыгнул в сторону и отмахнул каблуком. Зацепившись за него бедром, шляхтич потерял равновесие, тяжелые плечи перевесили тонкие ноги, и он зарылся лицом в палую хвою. Не вставая, Ягайло саданул его по шее локтем, перекатился, налег сверху и как по наковальне замолотил по голове с обеих рук. На пятом или шестом ударе тело под ним перестало дергаться. Витязь уперся коленом в крестец противнику, сдернул с него пояс и завернув за спину сначала одну руку, потом другую, крепко связал их.
Вот, значит, почему «разбойники» так легко согласились показать ему, где лагерь… Думали, усатый слуга прихлопнет его, как слепня, а потом и их придет выручать. Что ж, недалеки они были от истины. Но теперь придется их расстроить, думал Ягайло, возвращаясь.
Продравшись сквозь кусты, витязь вывалился на дорогу. Пленники сидели прямо на земле и зыркали на девицу настороженно и враждебно. Та устроилась на передке телеги и чистила ногти ножом — явно перенятым у Ягайло способом.
— Ты чего такой всклокоченный, как кочет после хорошей трепки? — спросила его девица. — Схлестнулся, что ль, с кем? — В голосе ее зазвучала тревога. — И едой от тебя пахнет… И мокрый весь? И вроде обгорел опять?
— Ничего страшного, — отмахнулся витязь. — Я лагерь ихний нашел, давай этих соколиков поднимать да в путь.
Разгоревшиеся при виде шевеления в кустах взгляды пленников снова потухли, головы поникли.
— Далече ль? — спросила девица, спрыгивая с козел.
— Не, рядом тут. Я поведу, а ты этих подгонять будешь, чтоб не отставали.
Вдвоем они подняли пленников на ноги. Ягайло дал девице в руки другое копье, а сам сел на передок. Крутанув вожжами, легонько хлестнул конька по пухлому крупу и направил грудью на кусты. Тот заартачился было, но после второго шлепка смирился, пошел, раздвинул густой подлесок. Обнаружив за ним дорогу, затрусил шаткой рысью. Евлампия наподдала тупым концом копья по мягким местам поляков и погрозила острием. Те понуро затрусили следом за телегой. Замыкал процессию Буян, с интересом поглядывая черным глазом на маневры двуногих.
Через несколько минут они были на поляне. Ягайло спустился на землю, подогнал связанных одним копьем поляков к лежащему на земле товарищу, еще не до конца даже пришедшему в себя, и насадил его на тот же кукан. Потом примотал всех к дереву найденным куском бечевы, пошарил по разным местам, не утаил ли кто ножа, и подошел к костру. Евлампия уже сидела рядом с кострищем, собирая палкой раскиданные вокруг головешки, сгребая тлеющие к центру.
— Это ты тут, что ль, подкоптился, витязь?
— Тут, — коротко ответил Ягайло, давая понять, что не хочет больше про это говорить.
— Вот я и смотрю… И похлебку вокруг расплескал. А зря. Вкусная небось была, — посетовала девица.
— У них еще где-то мясо быть должно, я там поодаль оленьи кости и требуху видел, едва землей прикопанную. Съесть они это все даже за два дня вряд ли могли. Посмотри за шатром.
— А почему я-то, витязь? — вроде даже удивилась Евлампия.
— А кто у нас баба-то? Я что ли? — сдвинул брови Ягайло. — У меня свои заботы, мужские. У тебя свои, женские.
Девица буркнула что-то себе под нос и ушла куда послали. Ягайло огляделся, нашел ведро и отправился к журчащему неподалеку роднику за водой. Склонился, зачерпнул ведро, поставил рядом. Ежась от стылости, отмыл от сажи лицо, руки. Намочив пятерню, пригладил волосы и вернулся на поляну.
Евлампия тем временем нашла кус мяса, напластала его на тонкие куски и, нацепив их на тонкие палочки, жарила над костром. Они уже начали исходить жиром, он капал и шипел на углях, распространяя вокруг невыносимо вкусные запахи. Ягайло проглотил набежавшую слюну, поставил ведро поближе к огню, чтоб вода чуть согрелась. Снял с Буяна седло и узду, выпряг из дышла жеребчика, накинул поводья на низко висящую ветку и пошел взглянуть на польских коней.
Скакуны-красавцы с тонкими ногами, длинными шеями и расчесанными гривами опасливо покосились на незнакомца. Заржали, когда Буян подошел к витязю сзади и положил на плечо морду.
— Ну что, Буян, как тебе? — спросил его Ягайло.
Конь в ответ презрительно фыркнул.
— Вот и мне кажется, жидковаты. На таких только на бегах да в турнирах красоваться. Были б еще кобылы, а так-то…
Конь снова фыркнул, на этот раз одобрительно, и они вместе вернулись к костру под ненавидящими взглядами поляков. Буян сунул морду в ведро и опорожнил половину в три глотка. Другую половину Ягайло отнес привязанному коньку. Тот долго пил мелкими глотами, потом стал противно хлюпать, собирая воду с донышка. Витязь отобрал у него ведро, закрутил воду по стенам и выплеснул в траву. Еще раз сходил к роднику.
Мясо поспело аккурат к его возвращению. Донельзя гордая собой Евлампия протянула ему веточку с нанизанными на нее кусками, перехватила вторую поудобнее и впилась зубами в мясо. Ягайло принялся за свою долю угощения. Снаружи мясо подгорело, у самой веточки, в сердцевине, осталось розовым и склизким, а вот посередке оказалось нежным и вкусным. Сплевывая лишнее, он прикончил свою порцию и даже подумал, не отобрать ли пару кусочков у Евлампии, но та уже съела, что было, и, блаженно откинувшись назад, выковыривала из зубов травинкой застрявшие там волокна.
