Витязь бросился вперед. Хитрый поляк махнул саблей понизу, целя в колени. Ягайло перепрыгнул, нырнул под локоть громилы и коротким тычком вонзил ему саблю под мышку, где тело не защищал кожаный панцирь. Вырвал. Отпрянул от брызнувшей из раны струи крови. Спрятался за гиганта, избегая нового удара. Заметив поднимающийся с земли силуэт, взмыл в воздух, выставляя колено. Позвоночник гадюки переломился с сухим треском, он дернул головой вправо-влево и затих.
Ягайло вскочил на ноги и обернулся, выставив вперед саблю. Поляк был уже совсем рядом. Хотел зарубить витязя с ходу, но не успел. Остановился, выцеливая. Кинулся вперед, занося саблю. Ягайло бросил свою вниз и, уйдя в сторону, чиркнул шляхтича по животу. Тот пробежал еще полторы сажени, остановился, закачался и ткнулся лицом в землю, вывалив кишки. Тело гиганта мягко подогнулось в коленях и медленно осело в траву. Все было кончено.
Глава четвертая
У каменной стены рядком лежали тела со сложенными на груди руками. Среднее, знатного поляка, до подбородка было завернуто в снятый с убитого коротышки черный плащ, чтоб не пугать хозяина видом вывернутых кишок.
Тот и так был не в себе. Стоя на коленях поодаль, молился на неизвестном языке, раскачиваясь из стороны в сторону, как индусская капюшонная змея. Иногда его тело сотрясалось в тщетных попытках расстаться со вчерашним ужином, но он уже давно застыл в неаппетитное пятно под ближайшим кустом. Ягайло сидел на какой-то чурке, демонстративно чистя ногти огромным тесаком, и терпеливо ждал, пока тот сможет говорить. Его спутники, бледные после ночного приключения и увиденного во дворе, стояли поодаль. Никифор с потерянным лицом теребил концы своего кушака, стараясь не глядеть на покойников. Евлампия же, наоборот, хоть и старалась делать вид, что ей все равно, то и дело украдкой бросала на тела быстрые взгляды. Особенно ее интересовало покрытое черным плащом. И только сторож у коновязи дремал, по-прежнему равнодушный ко всему происходящему.
— Ну что, будешь сказывать, откуда у тебя на подворье те телеги? — чинил допрос Ягайло. — Али как?
— Говог’ил же я уже, — тряс нижней губой хозяин. — Давеча этот господин пг’игнал их и попг’осил подег’жать у себя, но не напоказ, а пг’ипг’ятать. Заплатил хог’ошо.
— А сам господин откудова? Что сказывал?
— Он не говог’ил, а у нас не пг’инято г’асспг’ашивать.
— А тебе и невдомек, волчье семя, чьи то телеги? — спросил Ягайло, нахмурив бровь и почесав ее кончиком ножа.
— Откуда мне знать? Они мне не сказывали. Пг’осто этот господин пг’игнал их и попг’осил подег’жать у себя, но не напоказ всякому пг’оезжему и пг’охожему, а таки пг’ипг’ятать на…
— Это я слышал уже, — вздохнул Ягайло. — А что княжий обоз пропал у тебя тут недалеко, ты знал?
— Знал, как не знать, — согласно закивал хозяин.
— И не пришло в голову, что это может быть как-то связано с пропажей?
— Азохунд вэй! Откуда ж мне догадаться? Они мне не сказывали. Пг’осто этот господин пг’игнал их и попг’осил подег’жать у себя, но не напоказ, а…
— Все, хватит! — крикнул Ягайло и поднялся на ноги, до белизны в костяшках сжимая рукоять тесака.
— Не надо! Не убивайте! — заголосил хозяин, упав лицом в траву и закрыв голову руками.
— Нужен ты кому, — выдохнул витязь и опять сел. Помолчал. — А скажи, мил человек, куда еще одна телега делась?
— Еще одна? — переспросил хозяин.
— Да, еще одна. В обозе три телеги было.
— Ах, ну да, таки конечно, — залебезил хозяин, из кожи вылезая, чтоб задобрить гневливого витязя, — была тг’етья телега. Те, что с вот этим, — он указал на труп поляка, — господином пг’иехали, на ней же и уехали.
— Что ж, у них лошадей своих не было?
— Не было, господин, таки совсем не было. Они с собой откуда-то одну клячу пг’ивели, впг’ягли и укатили.
— Из нашей деревни лошадь-то, — подал голос Никифор. — Дня четыре назад ее у старосты нашего со двора свели. Ну и ругался он… Мы на цыган-конокрадов грешили, а оно вишь как…
— А куда укатили? — спросил Ягайло.
— Таки не знаю, господин, мне не сказывали, — пожал плечами хозяин.
— А по тракту по какому?
— Так по этому, он один тут у нас, — хозяин вроде как даже удивился непонятливости витязя.
— Ты дурачком-то не прикидывайся, в какую сторону уехали, говори! — взревел Ягайло, снова вскакивая на ноги.
— Так туда, туда, — замахал рукой хозяин в польскую сторону, снова падая лицом в траву и закрывая голову другой рукой.
— Понятно, — сказал Ягайло и поднялся с чурки. — Пойдемте, поговорить надо без лишних ушей, — обратился он к своим спутникам и зашагал к трактиру.
Вошел в пустой гулкий зал, поднялся по лестнице, каждая ступенька которой пела на свой манер в тиши пустого дома. Все постояльцы, заслышав о ночном побоище, растворились в предутренних сумерках. Последним ушел «паломник», забрав челобитную, кою Ягайло сочинил тут же, на коленке, и отдав витязю Акимкин баул. Распотрошив торбу, витязь обнаружил там несколько подорожных грамот во все окрестные государства, кошель с казенными рублями, которыми так любил сорить отрок, кое-какую одежу да пахнущую резедой берестяную грамотку, исписанную мелким девичьим почерком. Ее он сжег, не читая.
— Присаживайтесь, — обратился Ягайло к вошедшим за ним спутникам. — Собираюсь я в Польшу поехать, там узнать, что про княжича слышно. Может, его туда отвезли и он там при дворе пирует давно с молодой женой?
Никифор кивнул.
— Собираешься? — растерянно переспросила Евлампия. — Один? А я как же? Тут мне оставаться не след, обратно в палаты княжеские идти… Боюсь я мимо болот, да и кто знает, не сплелся ли там заговор какой… Лишат девицу живота не за понюх. Да и дойду-то я как одна?
— Девица, девица, а причитаешь, как баба над разбитым корытом, — поморщился Ягайло. — Но истину глаголешь, не отнять. Потому мыслю я отправить тебя к Никишке в деревню. Примешь красну девицу на житье? Да не куксись так, я рублей серебряных дам на прокорм и это… Телегу подарю.
— Да как же ты ее подаришь? Телега-то княжья, — удивился Никифор, но глаза его загорелись.
— Ну, так. Одну телегу тати увели? А я князю доложу, что две увели. Или… Сгорела, скажу.
— Не льстить[16] князю лучше, — подала голос Евлампия. — Правду сказать, мол, холоп Никифор из села помог витязю Ягайле в исполнении княжьего поручения, за что жалован был десятью рублями да телегой.
— И то верно. Молодец, Евлампьюшка, так и поступлю, если случай представиться князю о том доложить. Только десять рублей — это больно уж круто. Трех хватит, на те деньги еще одного коня можно купить. Или трех коров.
