врезав уродцу коленом по «мужскому достоинству».
— Ну ты попал!.. — взревели «Удав», рыжий Адольф и третий оставшийся в строю бонхед с родимым пятном на половину лба.
«Боны» налетели на меня стервятниками — и принялись колоть ножами.
Девушка за прилавком закричала.
Я ссутулился — и прикрылся рукой.
Надо отдать должное Адольфу и компании: молодчики оказались храбрее футбольных фанатов. По крайней мере — не показали сразу спины. Но то, как я лихо разобрался с двумя поганцами — явно произвело впечатление на остальных. Троица наносила ножевые удары бестолково. Подбодряющие себя воплями неонацисты больше мешали друг другу.
Лезвия разорвали мой рукав, оцарапали руку. Но серьезных ран я не получил.
Тогда я ударил сам. Издав гортанное «г-ха!..» — я всадил нож «Родимому пятну» прямо в сердце. Нелепо взмахнув руками — неонацист с открытым ртом повалился на пол.
Адольф и «Удав» оцепенели на миг.
Думали ли отморозки — толпой кидаясь на меня одного — что дело дойдет до убийства их брательника?..
Да я и сам не предполагал полминуты назад, что схватка будет не на жизнь — а на смерть. Мне казалось: как всегда — настучу по головам, раздам пинков… Но дело дошло до пролития крови. И я не остановлюсь — пока не перережу всех бонхедов, как баранов, или пока субчики не побросают ножи и не сдадутся.
Секунды — на которую Адольф и «Удав» застыли, как под взглядом Медузы Горгоны — мне хватило, чтобы подобрать нож того нацика, которому я заехал коленом по мошонке.
«Удав» опомнился — и буром попер на меня. Я не растерялся — и молниеносно вонзил неонацисту нож в шею. «Удав» крякнул, захрипел — и рухнул подрубленной сосной. Кажется: у меня на счету второй труп.
У рыжего Адольфа глаза выкатились из орбит. Ошарашенно, ошеломленно он посмотрел на меня — и бросился к столу, на котором все еще стояла бутылка водки.
Поднялся с пола «Растопыренные уши». Достав нож — встал рядом с Адольфом.
— Сзади!.. — крикнула мне девушка из-за прилавка.
Я вовремя обернулся: бонхед с отбитой мошонкой как раз подкрадывался ко мне — чтобы ударить в спину.
Не знаю, в какой момент я превратился в гения дзюдо — но я схватил «Отбитые яйца» за руку и за ногу, оторвал от пола и швырнул в Адольфа и «Растопыренные уши».
Куча мала!.. Сбитые своим «летучим» товарищем — Адольф и «Растопыренные уши» с полминуты валялись на полу. Вставая — кто-то из неонацистов задел бутылку водки. Бутылка упала — и покатилась мне под ноги.
Тяжело дыша, с высунутыми по-собачьи языками — нацики (двое с ножами и один безоружный) смотрели на меня налитыми кровью глазами. Я вырвал из шеи «Удава» окровавленный нож — а в другую руку взял бутылку. Упершись спиной в витрину — я сверлил неонацистов взглядом.
— Ты… ты… — прохрипел Адольф, вытягивая в мою сторону руку с ножом, — ты убил наших братанов!.. Думаешь — после такого мы оставим тебя живым?!..
Голос рыжего сорвался на визг.
— Бросайте ножи и уносите отсюда зады, — прорычал я тигром, — если сами хотите остаться целыми.
— Что-о?!.. — взревел «Отбитые яйца». — Да ты знаешь, в какой фарш мы тебя превратим?!..
Я и нацистская троица начали медленно сходиться.
Когда расстояние между мной и супостатами сократилось до метра — «Растопыренные уши» сбоку бросился на меня…
И получил бутылкой по голове.
Осколки стекла и водочные брызги — разлетелись во все стороны. «Растопыренные уши» пошатнулся — и медленно осел. Волосы у него были в крови.
В руке у меня осталось отколотое горло бутылки — расходящееся несколькими стеклянными «зубами». Этим своеобразным оружием я ткнул «Отбитым яйцам» аккурат в левый глаз. И закончил дело — вогнав нацику нож в солнечное сплетение.
«Отбитые яйца» рухнул. А Адольф — дико, истошно закричав — ударил меня ножом. Паршивец метил мне в шею. Но я успел отодвинуться — и лезвие полоснуло по плечу.
Я повернулся к Адольфу. Наверное — мои глаза швырнули в этот момент снопы пламени. Потому что рыжий черт тонко взвыл — и, выронив нож из разжавшихся пальцев, ломанулся к выходу из столовой.
Уже распахнув дверь — Адольф обернулся через плечо и визгливо выдал:
— Вам это с рук не сойдет!.. Не надейтесь, кровавые убийцы славян!.. Я приведу моих соратников. Много соратников!.. И мы закопаем вас заживо!..
«Вас». Рыжий нацист — очевидно — имел в виду меня и смуглую девушку за прилавком; которая — вообще-то — была лишь безмолвной свидетельницей бойни.
Только сейчас я смог посмотреть на бедную продавщицу. Изящная восточная девушка — с бровями, точно нарисованными углем — трепетала, как зеленый листок на ветру. Боже, до чего она была красива!..
— Держитесь… — сказал я, утирая тыльной стороной ладони пот с лица. — Теперь… теперь все будет в порядке…
Я окинул столовую взглядом.
Похожие на дохлых рыб — на полу в неестественных скрюченных позах валялись четыре неонациста. Трое отморозков были мертвы. Четвертый — оглушенный бутылкой — мог быть жив. Здесь и там рассыпаны осколки бутылки. Растекалась прозрачная лужа водки.
— Вы ранены… — сказала девушка.
Мой изодранный рукав весь был пропитан кровью.
— Я достану аптечку, — сказала восточная красавица.
Девушка разрезала ножницами мой рукав. Обработала глубокие царапины какой-то жидкостью из флакончика — от которой слегка жгло и щипало. Затем хорошенько перебинтовала мне руку.
— Спасибо… — поблагодарил я. И спросил: — Как вас зовут?..
— Айжан…
— Айжан… — повторил я. И — чуть нахмурившись — сказал: — Вы работаете здесь — в столовой?.. Но вам лучше поискать новую работу. После… резни… вам опасно здесь задерживаться на лишнюю минуту.
— Опасно, — согласилась Айжан. — Я уеду отсюда — и больше тут не покажусь. Но… для начала нам надо замести следы… побоища. В подвале есть две канистры бензина.
Я мигом уловил замысел умницы Айжан.
Я собрал и рассовал по карманам ножи поверженных бонхедов. После чего мы облили все помещение бензином. Тут-то и пригодились спички, которые я — повинуясь чутью — привез в рюкзаке. Нескольких спичек хватило, чтобы поднялось жаркое рыжее пламя.
Успело заметно повечереть.
Я и Айжан — стоя на обочине трассы — как околдованные смотрели на гигантский факел, в который превратилось здание столовой. Вьющиеся языки огня вырывались из окон. Черный дым клубился тучей. Пепел летел черным же снегом…
Теперь от четырех нациков останутся только обгорелые кости. Никто не докажет, что молодчиков закололи ножом. Куда правдоподобнее выглядит версия: балбесы перепили водки — и не убереглись от пожара.
Оставался — правда — живой свидетель.
