той, откуда прилетели головы. Только сухие ветки захрустели под тяжелыми ботинками.
— Стойте!.. Стойте, чертовы трусы!.. — пытался остановить свое насмерть перепуганное «воинство» «генерал»-Зубр.
Поймал за шиворот трясущегося Адольфа.
Но окрики группенфюрера не имели особого эффекта. Националистическое стадо удрало. С Зубром на поляне осталось шесть человек — включая Адольфа.
И тогда я — с выпрямленной спиной, твердыми шагами — вышел на поляну. В одной руке сжимая дротик, а в другой — нож.
У националистов отвисли челюсти и расширились глаза. Вероятно, отморозки ждали появления целого взвода накачанных, до зубов вооруженных парней. А тут… всего один — вдобавок довольно-таки тощий — добрый молодец.
Но не сказать, что мой выход не произвел на нацистов впечатления. Может, им стало еще страшнее от того, что со столькими их товарищами расправился всего один человек. Должно быть, я казался нацикам ангелом смерти.
На поляне по-прежнему полыхало несколько рыжих костров.
Семь нацистов застыли, как соляные глыбы. Нацики были изумлены, напуганы, шокированы.
Я ухмыльнулся и потряс дротиком. Сказал хрипло:
— Это я убил ваших подельников. Вот как я это сделал.
И я метнул дротик.
Дротик вошел глубоко в глаз ближайшему ко мне «бону» — который упал на землю и забился в конвульсиях.
Зубр сбросил оцепенение.
— Чего замерли, как статуи?!.. — крикнул он своим нукерам. — Этот гад всего один. Бейте его!..
Четыре нациста — подбадривая себя отчаянным воплем — ринулись на меня. Стоять остался только Адольф. Я взмахнул ножом…
Казалось: мое тело двигается само по себе — без участия сознания. Я легко уходил от наскоков «бонов» — и без ошибки ударял в ответ. Скоро все четыре нацика валялись дохлыми гигантскими крысами.
Зубр дико взревел:
— Ты убил моих парней!..
Подняв суковатую палку — он бросился в бой.
Взъерошенный группенфюрер и правда походил сейчас на зубра. Или на ослепленного яростью кабана.
Зубр вращал свою дубинку. Так что я не мог дотянуться до него ножом. Чертов скот норовил огреть меня по руке — выбить у меня нож. Мы могли бы долго так кружить, будто танцоры. Чего доброго — вернулись бы сбежавшие нацики и помогли своему предводителю.
Я сделал рискованный ход.
Шагнул прямо на Зубра — не глядя на грозно занесенную дубинку.
Зуб на долю мгновения замешкался — пораженный моей наглостью. Но доли мгновения мне хватило. Я пырнул группенфюрера ножом в живот и одновременно двинул врагу ногой по коленям.
Зубр повалился в костер. Кипевший на огне котелок опрокинулся — на вожака нацистов вылилось варево.
Зубр издал то ли вопль, то ли рев — теряя свою суковатую «палицу». А я прижал националистического пахана к земле. И одним ловким движением перерезал ему горло.
Зубр забился в агонии. Он истекал темной кровью. На секунду я застыл над поверженным врагом. А потом медленно перевел взгляд на Адольфа.
Поразительно: рыжий Адольф не слинял, воспользовавшись тем, что я занят разборками с Зубром.
Нет. Ничего удивительного тут не было. Позаботиться о спасении собственной шкуры Адольфу помешал страх. Страх сковал труса по рукам и ногам.
Я подошел к Адольфу вплотную.
Он открыл рот — попытался что-то сказать. Должно быть — попросить пощады. Но выдавил из себя только нечленораздельное кваканье.
— Ну что, рыжий?.. — не без злорадства спросил я. — Что мне с тобой делать?..
Адольф весь затрясся, как на морозе. Из штанины нацика полилась жидкость. Адольф — грозный фашист Адольф, гонявший меня в колледже — извините, обмочился. Ха!.. Напрудил себе в штаны!..
Я посмотрел на своего бывшего мучителя с презрением:
— Ладно. Живи.
Я вытер свой окровавленный нож о рыжую шевелюру Адольфа. Поднес заблестевшее лезвие к самому лицу неонацистского слизняка.
— Живи. Но помни: ты никому никогда не расскажешь, кто убил твоих корешей. Не так: ты до самой гробовой доски не заикнешься о том, что случилось в этом лесу. Будешь тише воды — ниже травы… И не дай бог ты обидишь слабого. Или просто вскинешь руку в нацистском приветствии… Пошел отсюда.
Адольф снова издал бессмысленное кваканье. Как же дрожали коленки у этой никчемной бонхедской улитки!..
— Пошел отсюда, — повторил я. И когда Адольф повернулся ко мне спиной — отвесил рыжему пинок под зад.
Адольф скрылся за деревьями.
Я остался на поляне один — над нацистскими трупами.
9. Богини Верхнего мира
Только в автобусе на Московию я почувствовал, как болят раны, нанесенные мне бонхедами.
Прежде чем покинуть поляну, я потушил костры — чтобы не было лесного пожара. Трупы нациков оставил лежать — как лежали. Будет пожива лисам и хорькам. «Боны» принесут пользу хотя бы в качестве мясца на корм зверькам.
Теперь моей задачей было добраться до дому. Обнять Тию и Бхайми.
Меня мутило. Как будто лишь сейчас я осознал: там, в лесу — я убил двадцать четыре человека. А если прибавить четырех бонхедов, которых я порешил в придорожной столовой — будет двадцать восемь трупов.
Я закрывал глаза — и видел искаженные от ужаса физиономии нациков. Мне слышались отчаянные вопли и приглушенные хрипы чертовых расистов. Меня тянуло блевать.
Боже, до чего тяжко убить человека. Даже если ты знаешь: этот человек — отморозок, гниль, вонючий фашист. А я раздавил не одну гниду — а почти три десятка. Я не сомневался: мертвые националисты будут теперь преследовать меня в снах.
Я решил: обо всех своих похождениях расскажу Бхайми и Тие. Девушки меня — конечно — поймут. И на душе у меня станет легче.
Я не палач. Я ангел справедливости и возмездия. Те двадцать четыре «бона», которых я оставил разлагаться в лесу — на радость охочим до падали хвостатым и пернатым — были дрянными людишками. Да и как не дрянными могут быть субъекты, поднявшие флаг со свастикой?..
Эти поганые нацики избивали дворников-таджиков. Унижали людей за «не тот» разрез глаз или цвет кожи. Не исключено: насиловали восточных девушек — таких, как Тия и Бхайми, как Айжан. Я своего рода «санитар природы». На поляне общества я вырвал с корнем почти три десятка сорняков — мешавших расти цветам.
Я понимал: я прав. Но от этого мне не становилось сильно легче. Вдобавок ныли раны.
Когда я сошел с автобуса — меня шатало, как моряка, под ногами у которого танцующая палуба. Еще предстояло ехать на метро.
Мне повезло: в вагоне электропоезда нашлось свободное место, чтобы сесть. Я подпирал руками голову. И был близок к потере сознания.
После метро — снова автобус. До пригорода. Салон был полон — мне пришлось стоять, держась
