Я по улице иду — на меня, ешкин кот, уже пальцем показывают! Однокашников своих из Таганрога по Иерусалиму водил (приехали глянуть после отмены виз), так эти клоуны на кикар Царфат сгрудились, полиция их теснит на островок, а они из-за плаката «Free Gaza!» мне машут. Мол, иди сюда. У меня даже во рту пересохло. Ей-богу, плюнуть нечем было! Но так может и лучше, что не сплюнул, экскурсанты мои таганрогские в содержание плакатов вчитываться не стали. Мы в классе, вообще, немецкий учили. По-немецки свобода — Freiheit, фрайхайт. Ну и я тоже в объяснения по поводу лозунгов вдаваться не стал, сказал — этот длинный, который больше всех машет, со мной вместе в шестой палате лежал после операции, а те, что рядом с ним — врачи и медсестры, выхаживали его и меня. Мне то что? Только ноги переломало, меня свозить в сральник, и ладно, а у него — серьезная черепно-мозговая травма. Его увозили в специальный кабинет, подолгу с ним разговаривали, проводили «восстановительные» беседы. До сих пор так до конца и не восстановился. Заговаривается. Например, может крикнуть: «Дай!» — и покажет на кого-то другого, мол, ему дай, не мне. Тяжелый случай!
Я своего клона по вечерам часто в Интернете искал. Как увижу, кто пишет, вроде: «Либерманоиды — фашики», — уже знаю, это он. Или: «Как же вы агрессивны и непримиримы под прикрытием анонимности! Интернет освобождает? Internet macht frei. Так, что ли?» Я ему отвечал: «Готовь вазелин, либераст. Когда поимеют тебя муслимы — не так больно будет». Жалко мне его. Все-таки родной ген.
Бывало, найду острую статейку, тут же опускаюсь в комменты — и вот он, вот он, голубчик мой! Сейчас прямо пост прислал: «Девяносто лет назад Джеймс Джойс продемонстрировал с блеском, как содержание передается через форму. Лидер „русской улицы“ опасно приближается к фашизму не тем, ЧТО говорит, а тем, КАК это делает. Говорит-то он — то же, что мы все думаем, но посредством напористого, избегающего оттенков стиля своих речей он обращается к пещерным инстинктам каждого из нас и их высвобождает. Результат — налицо, смотри, например, ниже». И подписался: «Патриот». «Результат — налицо, смотри, например, ниже» — это он про нижерасположенные мои посты, которые я послал под ником «Оригинальный» и в них крыл левотину последними цензурными словами. У меня таких слов много, я, между прочим, тоже Джойса читал, так что не надо мне про пещерные инстинкты, Патриот. Когда такие патриоты есть, то и космополитов не нужно. «Опасно приближается» (еще не там, значит), «мы все так думаем» (ну да, как же!) — это он примазывается, мол, я тоже, в общем-то, из вашенских. Мол, «давайте жить дружно». Клон ты! Хоть и мой. Фантом либерастический, зомбированный тель-авивскими докторами из «Ихилова»! Сейчас я тебе так это и напишу, теми же словами, недолго думая. Только слова «хоть и мой» (про клона), конечно, опущу, а то еще станет разыскивать родственника, нелюдь левацкая. И «нелюдь левацкую» — тоже в пост, с пылу, с жару. Будет тебе доставлен, Джойс Леопольдович Блумклон, мой ответ с множеством эпитетов в одной коммуникационной транзакции.
А через пару часов, уже ответ его всплыл поверх других комментариев. Мне отвечает. Персонально. Понял, что с развитым человеком дело имеет, в стихах пишет. Заодно решил уколоть наших решительных женщин, которые в его адрес еще и не такие ядреные замечания отпускают, например, называют его политическим импотентом и нравственным уродом. Хотите его стишки почитать? Пожалуйста, я не скрываю. Я думаю, чувство юмора и литературные способности у него — от меня, это только направление неверное задали им тель-авивские шуты гороховые.
Гвозди бы делать из наших людей,Гвоздь несгибаемый — фашик-еврей.Есть у него и колючая пипка,Шляпка с другой стороны, то есть кипка.Баба ж его — знай, левацкая тля,Всем либерастам поганым — петля.
А потом еще дописал, но уже прозой: «Устал я от вас. Всякий, кто не столб и не стенка, вам уже мразь и предатель». Видно, и правда, — устал, раньше он тверже держался — бывало, перст указующий в гневе направлял в ту сторону виртуального пространства, где виделись ему идеологические противники.
Но вот что-то уже много времени, несколько месяцев подряд, ни под какими никами не удается мне его опознать в Интернете. И среди демонстрантов-леваков его не видно. Чую сердцем — умер, умер клон мой! Может, моторчик у него получился слабенький. Хотя — с чего бы, у меня, вроде, нормальный, без всяких там пороков. Эх вы — вивисекторы хреновы, халтурщики, леваки-дрочилки! За что ни возьметесь — хоть за «мирный» процесс с палесами, хоть за учебный для детей наших в школе — все у вас через жопу. Недаром говорят: «две руки левые и обе из нее, из жопы, растут». Ухайдакали вы генушку моего, клона-братика.
Вот так-то, читатель, ты, наверно, подумал сначала, что тут смешно будет. А тут — личная моя трагедия.
ГЕОМЕТРИЯ
В этой деревне были всего две улицы — Главная и Пастушеская. Главная была проездной на незагруженном автомобильном шоссе, а Пастушеская — эллипсом, надетым на ось Главной. Автомобилист, въезжавший по шоссе на Главную, доезжал до перекрестка и видел с двух сторон указатели на Пастушескую. В этом не было ничего особенного, но когда он уже выезжал из деревни, опять был перекресток, и опять с двух сторон начиналась Пастушеская.
Жители деревни знали, что это озадачивает проезжающих, поэтому на въезде и выезде из деревни были устроены два дорожных кольца с клумбами. На одной клумбе было оливковое дерево, а на другой — разноцветные кусты. Водитель на кольце разворачивался, снова въезжал в деревню и поворачивал направо, на Пастушескую, доезжал по ней до Главной. Уже догадываясь, что его ждет, продолжал прямо — на вторую дугу Пастушеской, доезжал до конца, и по Главной, улыбаясь, уезжал навсегда из деревни.
Было ли что-нибудь интересное в этой деревне? На Главной была в рост человека почтовая башенка, со всех сторон ее — множество блестящих дверец, на Пастушеской — дома в садах. Были ли в садах собаки? Да, когда мы на своем фургоне муниципальной службы проезжали по второй дуге мимо дома номер четыре, между двумя штакетинами забора нам навстречу просунулся энергичный клистир собачьей морды.
КОРИДОР
Я шел по свеженачищенному блестящему полу длинного коридора, когда навстречу и мимо меня пробежал высокий худой человек в белом медицинском халате. Человек этот показался мне знакомым.
— Маленький, но очень сильный, — успел крикнуть мне он, прежде чем уменьшился и исчез за поворотом коридора.
Я проследил за ним взглядом, пытаясь вспомнить, кто это и понять, что значило его предостережение, а когда обернулся, чтобы продолжить путь, из третьей двери направо вышел человек в хорошо отглаженных или просто совсем еще новых брюках и в байковой клетчатой рубашке с длинными рукавами. Лицо его, хоть и казалось потрепанным, но все же было вполне обычным. Некоторое беспокойство внушал только прямой, стоячей зацветшей воды взгляд. Он был маленького роста, гораздо ниже меня, неплотного сложения, но в нем чувствовалась сила.
— Здравствуйте, — сказал я, когда он поравнялся со мной.
Не отвечая, он быстро пырнул меня чем-то блестящим и острым в живот, потянул руку назад — нож! Он выплюнул кровавую ватку в коридорное пространство за моей спиной.
Мне было очень больно, и я почувствовал, как струйка спустилась по животу и, коснувшись рубашки, стала пропитывать брюки, но спросил как можно вежливее:
— Вам только что вырвали зуб?
— Да, — ответил он сдержанно и не спеша пошел дальше по коридору, а так недавно появившаяся в моей жизни, но уже знакомая мне струйка, спустившись по правой ноге и миновав колено, потекла по икре. Семенила собачка навстречу, крохотная-крохотная. Она сунула нос мне в штанину, встретила кровь и, слизывая, не давала ей испачкать мои сандалии.
— Он ушел. Спасен, — сказал я сначала собачке, а затем приближающемуся блестящему полу и своему смутному складывающемуся отражению в нем.
ССОРА
Мы давно не виделись с приятелем, тем с большим удовольствием пустились мы бродить по городу, разглядывать дома и проспекты. На одной улице мое внимание привлек дом на холме. Я стал разглядывать его и то продвигался взглядом по разным деталям, то снова оценивал его целиком, пока на широкую террасу дома не вышла женщина в обвисшем домашнем платье и с неубранными длинными волосами. Заметив мой взгляд, она сначала нахмурилась, нагнулась за чем-то, а когда распрямилась, хотя я смотрел уже в другую сторону и только краем глаза (левого, правым я плохо вижу) на всякий случай следил за ней, стала махать руками, сначала беспорядочно, а потом произвела пару откровенно прогоняющих оскорбительных жестов.
