— А где же твоё пальто, сносилось?
— Сносилось.
— Сколько лет носил?
— Пять лет, теперь вот хочу новое…
— Быстро сносил.
— Пять лет…
— Я рад, что у тебя есть восемьдесят рублей, я всегда радуюсь, когда у моих знакомых бывает столько денег.
Над мнением, высказанным президентом Соединённых Штатов по тому или иному поводу, они размышляют больше, чем сам президент. Размышляют и поглядывают в сторону погреба, где хранятся припасённые на чёрный день мыло и спички, а у иных, кроме мыла и спичек, вяленая баранина, сухари, сыр, масло, мука, да что там мука! — даже и лимонад, пиво…
Племяннику, надумавшему жениться, они говорят:
— А дом у тебя есть?
— Да должен вот квартиру получить.
— Получай себе на здоровье, но ведь квартира не дом. Ты вот что, ты подай в горсовет заявление, выбери себе участок на окраине города и построй себе из досок какую-нибудь хибару и поселись в ней. Каждый день после работы бери лопату, копни раза два. Раза два, не больше, и дом сам построится. С погребом, с двором, с тутовым деревом посреди двора. Свой собственный дом, это, брат, не просто квартира.
Что эти люди едят? Если сейчас сорок восьмой год, они потребляют припасы тридцать восьмого года, если пятьдесят восьмой — сорок восьмого. А в шестьдесят восьмом году в ход идут мыло, масло и одежда пятьдесят восьмого года. Я говорю это не к тому, что меня это сильно заботит. Если у нас сейчас тысяча девятьсот шестьдесят шестой год, пусть они едят муку тысяча семьсот шестьдесят шестого года! На здоровье! Мне-то что! Но вот в чём беда: они пользуются славой хороших людей, ибо крупных краж не совершают, чтобы не быть пойманными, не пьют — чтобы не нарушать общественный порядок. Носят не старую и не новую одежду, знакомых приветствуют с улыбкой, служат домоуправами, — приличные люди. Приличные, да, но я только злюсь, что никому и в голову не приходит достать бензину — и не какого-нибудь тридцать восьмого или сорок восьмого года, а самого свежего — этого года, достать бензину и спалить их вместе с их погребами, посыпанными нафталином, вышивками, с мылом сорок восьмого года, с керосином двадцать пятого года и прочей дрянью не знаю уж какого года!
Триста метров приусадебного участка Царукяна были разделены на квадраты и засеяны зеленью — котемом, тархуном, самитом, огурцами. Огурцы, правда, решили было самовольно перелезть на соседнюю территорию, но хозяйская рука вовремя указала им на их квадраты.
А в доме всё было покрыто краской — от стенной печки до висячего умывальника. Краска гласила: «Вы — сырость, древесные жучки, время, — вы покушаетесь на всё, что имеет ценность, но я, краска, не допущу этого…»
И маленькая головка Царукяна, и такая строгая разбивка приусадебного участка, и эта краска, и занавески, еле сходившиеся на окнах, — всё это низводило человека на степень ничтожества. Человек, конечно, думал, глядя на всё это: Сахара — пустыня, думал человек, и странно, что она захватила не весь большой свет, — просто удивительно, что этого не произошло; человек чувствовал себя неловко оттого, что на свете есть оазисы. Он прямо-таки багровел от стыда. Потом он вспоминал: «В Австралии имеется сто двадцать миллионов овец. Это потрясающая цифра…» Потрясающая цифра! Постыдились бы! Мало того, что сосчитали, ещё и воскликнули: по-тря-саю-щая цифра! Потрясающая мелочность! Такая мелочность, в результате которой землю при всей её неоглядной раздольности делят на крохотные лоскутки — здесь котем, тут самит, ах, убери свой хвостик с этой грядки, огурчик. Бог ты мой, да разве это земля, это же макет земли!
И достойный владелец этого макетного мирка служащий районного отделения банка Ерванд Царукян подошёл к шкафу и достал лимон. Одну штуку. Тщательно выковырял ножом тёмное пятнышко гнили — вчера ещё был цел, глаз да глаз нужен, чтоб за всем уследить, — потом отрезал две ровные тоненькие дольки.
— Чаю попьём.
— А я слышал, — несмело заговорил Завен, — что в банках иногда подтасовывают пачки денег: крупные деньги укладывают вперемежку с мелкими. Правда это? Я, например, не верю. — Завен откинулся на спинку кресла и улыбнулся — насмешливой улыбкой человека, не попавшегося на удочку. — Это у вас принято или только случается? Вы, например, такого не позволили бы себе, я знаю, но другие… — Завен и сам не понял, откуда взялась вся эта ложь. — Вы просто ошиблись, ну, вы не хотели, конечно…
И вдруг он понял, что это ложь, он вскочил с места, глаза его побледнели и приняли отчаянное выражение.
— Пачки подтасовываете! Деньги присваиваете… Нет, вы не ошиблись, не из таких! Это не случайность, вы обманываете всех! Да! Молчите! Ни слова!
— Извиняюсь, извиняюсь…
— За-мол-чи-те! Молчите! — Лицо у Завена задёргалось, и он закрылся руками.
— Здесь я хозяин!.. Понял? Не ты…
— Кончили разговор! — крикнул во всё горло Завен и задохнулся. Потом он долго молчал; время от времени его так и подмывало запустить чем-нибудь тяжёлым в крепкие надбровные дуги Царукяна, и он до боли сжимал кулаки. Кто это сказал, какой это дурак придумал, что ещё с детского сада нужно воспитывать в людях уважение к старшим? Чушь! Надо уважать только хороших!
Наконец он плюхнулся в кресло, подпёр руками голову.
— Вы обманули, ясное дело, обманули, всё равно, пусть даже орден у вас, всё равно… даже если всё до копейки выдали мне, всё равно обманули, — повторял Завен.
— Я тебя не обманул, слышишь, тут уж извини. Пропил, наверное, сотню-другую, а теперь — «обманули»… Я посчитал в банке твои деньги? Посчитал. Сказал тебе, посчитай и ты? Сказал. Заставил тебя даже пересчитать. В чём же дело? Опомнись, молодой человек… Но раз ты пришёл в мой дом — милости просим. Кто-нибудь здесь сказал тебе, зачем ты пришёл? Нет. Не говорили тебе этого. Больше того, я оставил свои дела и вот сижу в угощаю тебя чаем. С лимоном… Я старый человек, никому не мешаю, работаю себе. Если хочешь знать, ты, того, ошибаешься сильно насчёт меня…
И, поглядывая на сгорбившегося Завена, который, закрыв глаза, продолжал невнятно шептать: «Обманули… обманули…», Царукян подошёл к своему телефонному аппарату и позвонил в милицию. Милиционеру, явившемуся на вызов, Царукян рассказал о базальтовом камне, о дольках лимона, о выслуге лет… и чёрт его знает о чём ещё. Потом он вытащил и поставил на стол один из ящиков шкафа.
