Это пройдет. Все станет на свои места. Ущербностью одной любви не умерить остальные. Вина, словно круги по воде, захватывает все большее пространство.
Он благодарен маме. Он виноват перед мамой. Какой хороший сын Иссакыч. Он-то лучше знает. Надо идти на следующую операцию. Надо позвонить… А маме нужен был не уход, а разговор. Не дело, а тепло. Иссакыч устал на операции и стал задремывать. Нет, это не усталость, а наступающий склероз мозга, наверное. А откуда незащищенность? Вышел на линию огня.
Теологи и крестоносцы
Основное я уже сделал. Оставалось зашить живот. Тоже ведь не один слой, не дыру на штанах залатать. Сначала брюшину, потом слой мышц, затем апоневроз, клетчатку жировую и, наконец, кожу. Я начал шить брюшину, заранее решив, что апоневроз и все дальше отдам ребятам, а сам пойду в отделение. Но тут я обратил внимание, что сестры операционной забегали, заметались прибирая какие-то тазики, задвигая по углам аппаратуру, проверяя какие-то ведра.
— Что за аврал у вас? Что случилось?
— Комиссия санэпидстанции. Проверка. Готовимся.
— А у вас что-нибудь не так?
— Да нет. Все в порядке, да ведь комиссия — они ж обязательно захотят найти какой никакой непорядок.
— Тогда вы, ребята, зашивайте, дошивайте, а я пойду в отделение. Там тоже надо последить, подсуетиться. У нас же тоже шорох наводить будут.
Я быстренько размылся: скинул халат, фартук, помыл руки и побежал вниз, в отделение.
У нас на этаже проверяльщики еще не появлялись. Девочки уже были в курсе дела, подготовились и находились на своих постах во всеоружии. Я пошел по этажам в поисках комиссии, разузнать, как и чего ищут, на что обращают внимание.
Каждая комиссия приезжает к нам со словами: мы хотим вам помочь. Да только, кроме неприятностей от любой проверки, никогда ничего не получалось. А помощь нам, какая нужна? Дали б денег — и вся недолга. Ведь известно, что медицина наша государственная абсолютно нищая. Чем блох искать, лучше б купить антиблошинный препарат какой.
Наконец, нашелся один из деятелей эпидстанции. Он был в другом хирургическом отделении, в перевязочной. Я, разумеется, потащился туда: что ж он там смотрит?
А ему просто помощь оказывают. Панариций на левой руке. И одна из хирургов наших вскрывала его. Это хорошо — во первых, доверился, во-вторых, глядишь, и пожалеет, лишнего не напишет.
Я подошел, как старший товарищ, так сказать, одобрил действия младшего. Чего ж мне еще оставалось!
Девочка, действительно, делала все правильно и хорошо. Крестик только на цепочке свисал с шеи и почти касался области ее действий. В общем-то, представитель санитарной службы должен обращать внимание на такие погрешности и делать замечания по этому поводу. Может, ему было не до того, а может, неловко делать втык, когда его ж и оперируют. Мне тоже неловко было занудствовать. А то бы взять мне да заправить крестик ей за пазуху, за ворот, ближе к телу, на грудь, где и положено быть кресту, коль он нательный. А то ж они делают из креста нательного украшение. И с точки зрения хирургии и с позиций соблюдения религиозных правил, девочка наша неправа кругом.
Я ободрил больного проверяльщика и пошел к себе на этаж успокоенный: не будет же он пакости нам делать, когда ему по ходу дела, еще и помощь оказали.
Ан, нет. Мужик-то оказался принципиальным. В отчете о проверке записал, что в перевязочной на столе лежали продукты. В той перевязочной, где ему нарыв вскрывали, на столе — не на перевязочном столе, не на инструментальном, а так стол для всякого-якого — лежали один апельсин и одна конфета. Я их тоже видел, да, разумеется, беды в том не углядел. А он засек, да и записал.
Продукты! Ведь вот как еще написал. Можно подумать, что там мясо иль картошка лежали.
Но что написано пером, то не вырубишь, как говорится, топором. Так и пошло по начальству в инстанции. Ну и шум, естественно. Общественность больницы возмущалась написанным актом с разными не всегда справедливыми обобщениями. Народ в больнице роптал: мол, какие нынче люди пошли, ни тебе Бога в душе, ни совестливости, не знают, что такое благодарность, а лишь пакость каждый норовит сотворить. Ведь даже, если тебе и ничего хорошего не сделают, так и то нельзя на такую мелочь внимание обращать, да еще и подавать ее так! Короче, общественное недовольство побудило нашу хирургессу на акцию: когда ее больной с разрезанным пальцем позвонил и попросил назначить время перевязки, она ничтоже сумняшеся ему отказала, сказав, что первую помощь ему оказали, а дальше пусть лечится по месту жительства в поликлинике.
Когда Главный врач ее ругал за это, она с сознанием своей правоты объяснила:
— Он не нашего района. И мы не обязаны. А он вместо спасибо сподличал.
— Это его проблема! А теперь, что он нам напишет? Да и вообще! Партбилеты повыкидали, кресты нацепили, а душа осталась большевистская! Да ты хоть Евангелие прочитала? Христианка. Не христиане вы, а крестоносцы. Большевичка ты! Сказано: до семью-десятижды семь раз прощать. А ты!
— Почему же? — Девочка решила удариться в религиозный диспут — Сказано и «Зуб за зуб».
— Вот и видно, что нацепила христианские одежды, а душа большевистская. Это в Ветхом Завете, у иудеев, что и подхватили большевики: кровь за кровь. А мы христиане. А это у евреев так! Поняла? Я прав, Борис Исаакович?
— Да не совсем.
— Как это не совсем? Мстительность и нетерпимость это характерно для вашей части Библии. Это там и «Зуб за зуб» и «Око за око».
— Во-первых, Библия и ваша: не могло быть Нового завета без Ветхого. «Зуб за зуб» из Ветхого и «Не убий» из Ветхого. Что ж христиане должны отказываться от канонических нравственных правил из Ветхого завета?
— Да вы не обижайтесь, Борис Исаакович. Я только про месть и нетерпимость. Конечно, из евреев вышло христианство…
— Да и я не про это только. В притчах Соломона сказано: если враг голоден — накорми его, если он пить хочет — напои его сначала. Тем ты и смутишь его. Не надо тому, кто тебе сделал больно так же… Не делай другому, чтобы ты не хотел, чтоб сделали тебе. Так что это общее место о нашей еврейской нетерпимости. Больше миф, чем факт.
— Да я, Борис Исаакович, не хотел ничего…
— Да и вообще, я хочу сказать, отвлекаясь от теологических дискуссий…
— Да ведь и я не большой знаток текстов. Просто к слову пришлось в злобе на эту девчонку.
— Вот и я без текстов и догматов. Когда нашкодившему не ответишь тем же, он будет чувствовать себя в долгу, а так вы квиты. Он написал, ты, девочка, ему отказала — квиты. Он тебе ничего не должен. Просто месть чаще невыгодна.
— Правильно, Иссакыч. Выгодным оказывается нравственное, а не так, чтобы нравственно то, что выгодно.
Я рассмеялся:
— Это положение уже из другой религии. Это мы тоже проходили.
Главный врач резюмировал:
— Да. Запомни, дурочка. Евреи там, христиане, Ветхий Завет, Новый, большевики не большевики, а крест на груди это еще не христианство. Крестоносцы! Извини, Иссакыч. Что для них, что для нас — для всех: нравственным быть выгодно. Он сейчас еще и тебя ругает, а в следующую комиссию все припомнит. А так, сделала бы ему всё, глядишь и следующая проверка была бы нам спокойнее… И… Эх… Подруга! Крестоноска.
Четверть века
«Уже не нужен никому. Уже давно светло. Ни одного звонка». Такая мысль заворочалась в голове Бориса Исааковича сквозь легкое головокружение. Результат вчерашнего празднования юбилея их хирургического корпуса. И вдруг ясность в голове: «Да я ж не дома! Бог ты мой!» Иссакыч приподнялся на локте и огляделся. Ну, конечно. Он у Риты. Уже три года она работает у него в отделении. Не сегодняшней молодости, но очень симпатична. Легка, приветлива, смешлива. Хорошие руки. Неделю назад сдала тесты — подтвердила первую категорию хирурга. Одинока. Пожалуй, незаслуженно. Вчера они хорошо отпраздновали юбилей. Борис Исаакович, хоть и был пьян, но разумно решил за руль не садиться. Наверное, и сегодняшнее утро не время ещё для вождения самому. Прошло часа три только, как они вышли из-за стола. Рита живёт рядом с больницей. Спит. Рядом. М-да.
Вроде бы он её не клеил, как говорят его молодые помощники. Да и она никаких слов прямого действия не произносила. Но он же чувствовал — отказа не будет. Иссакыч чувствовал молчаливое приглашение, поощрение. Конечно, прав он: бабник тот, кто не может отказать. Да и не хочет. Не бороться, не отпихивать, что идёт в руки само. Он и ребятам своим говорил. «Цену за операцию не назначать. Не вымогать, не намекать. Но, если после операции принесут, не отпихиваться, не отказываться. Берите. Это благодарность, подарок. Да и лучше, чем пресловутый коньяк». Это до рыночной экономики их заваливали коньяком. Тогда деньги он не разрешал брать. А сейчас… А собственно, причём тут Рита. Бабник он бабник и есть. Разглядел — и не отпихивался. Само в руки шло. В руки!
