Листья обвивших беседку плюща и вьюнка — этих двух честолюбцев из мира растений — уже пожелтели и теперь осыпались один за другим под сильными порывами осеннего ветра, а голые ветви и плети растений уже не могли скрыть от любопытного ока той, кто находился в беседке, ни от ее собственного взора — тех, кто был вне ее. Поэтому Эржи, делая вид, что она читает книгу, могла поглядывать украдкой на Марьянского.
Она видела, как там достали карты. Кёрмёци начал сдавать. Вот блеснула на солнце серебряная табакерка господина Планже. Но Марьянский не играет. Поднявшись, он прямиком направляется к ней, в беседку…
Эржи кажется, будто что-то заскрипело в воздухе; это ветви качнулись, а звук получился такой, будто тысячи саней тронулись вдруг и покатились по снежному насту. Он идет, идет к ней! Сейчас произойдет что-то страшное. Ой! Ей хотелось закричать, но тело охватила удивительная слабость, а сердце и горло сдавила какая-то незримая рука, и Эржи уже ничего не могла больше сделать, кроме как, закрыв глаза, ждать покорно, мечтательно, бессильно…
Вот в голове у Эржи проносится совершенно фантастическая картина: подлетает к ней верхом на коне Марьянский (и откуда он только взял коня?!), подхватывает ее к себе на седло и уносится прочь, только его и видели…
— Мадемуазель Эржи, уж не рассердились ли вы на меня? Или вздремнули немножко?
Девушка приоткрыла глаза. (О, так он все еще не на коне?!)
— Нет-нет, что вы! Я не дремлю. И на вас я тоже не сержусь, — холодно возразила она. (И как же эти девицы умеют прикидываться!)
— А я уж так подумал… Вы все избегаете меня, будто боитесь.
— Это тогда, — тихо, глуховатым голосом сказала Эржи, отворачивая в сторону красивую головку.
— Ну вот вы и сами признались, что испугались тогда.
— Очень. Пока вы не ушли, все боялась, — подтвердила Эржи и зябко запахнулась в платок, наброшенный на плечи.
— А позже — нет?
— Нет, я разыскала гайдука и поставила его на караул в сенник. Вилы железные — кверху зубьями.
— Ай-ай! Значит, вы не верили мне? — с упреком заметил Марьянский. — Нехорошо с вашей стороны. Вилы, да еще зубьями вверх! Какой ужас! А если бы я запоролся насмерть?
— И поделом, коли задумали бы вернуться!
— Вы настоящая Эржебет Батори *. Недаром вы ей тезка. Такая же беспощадная. Маленькая убийца.
Эржи рассмеялась, а затем, озорно, кокетливо всплеснув ручками, воскликнула:
— Боже правый, что за люди на белом свете! Он же меня еще и стыдит!
Словно кустам смородины и георгин да деревьям вокруг жаловалась: смотрите, мол, он же еще и недоволен!
Ах, до чего же мила была она в эту минуту!
Марьянский сел на пенек, служивший здесь стулом, напротив небольшой деревянной скамеечки и продолжал болтать все на ту же тему, пустяковую и никчемную. (Дорожка, ведущая к женскому сердцу, чаще всего посыпана вот такими бесцветными, никчемными камешками.)
— А что было бы, если бы я случайно упал, напоролся на вилы и умер бы на ваших глазах?
— Вероятно, вас похоронили бы, — весело отвечала Эржи.
— Но вы-то пришли бы хоть на похороны?
— Нет.
— Ну, во всяком случае, венок-то прислали бы?
— А вот и нет. У нас сейчас и так мало цветов. Посмотрите на наш сад.
— Ну хотя бы одну розочку?
На губах Эржи заиграла озорная, веселая улыбка.
— Ну, разве что одну-единственную!
Марьянский наклонился и, осмелев, вынул из прически девушки приколотую к волосам красную розу.
— Быть может, вот эту? — страстно прошептал он.
— Нет, нет. Отдайте мне мою розу.
— Не отдам, — сдавленным голосом проговорил Марьянский, поднося цветок к носу. Какой сладкий, пьянящий аромат! Видно, цветок вобрал в себя еще и запах ее волос!
Эржи сделала обиженную мину:
— Сударь, так не положено! Отобрать у меня мою бедную розочку. Это же грабеж. Вы…
В этот миг ее веселый голосок оборвался и мертвенная бледность залила лицо. Руки ее обессиленно упали на колени, а губы нервно задергались.
— Что с вами, ради бога?
Эржи уставилась в одну точку и, ничего не отвечая, только отодвигалась подальше от Марьянского.
— Ничего, ничего, — сказала она немного погодя. — Просто мысль мне одна пришла вдруг. Ну, хорошо… На чем мы остановились? Да, я просила вас вернуть мне мой цветок. — Личико девушки вновь обрело прежнюю окраску, ее высокое чело вновь прояснилось.
— Не могу вернуть, потому что он мне принадлежит по праву. Вы же все равно отдали бы его мне.
— Если бы вы умерли. Но этого бы не случилось.
— Интересно, отчего же?
— Потому что я всю ночь не спала, чтобы, если послышится шорох, крикнуть вам: «Не прыгайте, сударь, там вилы!» Потом я хотела даже убрать эти противные вилы, но вы сами видите, какая я лентяйка.
— В самом деле, хотели убрать? — счастливо сияя глазами, спросил Михай.
— В самом деле, — прищурившись, кивнула головой Эржи.
— Выходит, пожалели меня?
Девушка стыдливо зарделась и в смущении начала обрывать листья с ветки плюща.
— Конечно, — подтвердила она мягким, усталым голосом. В этот миг по саду пронесся пронзительный женский визг.
Эржи и Марьянский бросились на крик. Визжала госпожа Маржон. Вскочили из-за стола и картежники.
— Что такое? — спрашивали они все наперебой, окружив пострадавшую.
— Ой, конец мне! Застрелили меня.
Странно: выстрела никто не слышал, крови тоже не было видно. В конце концов выяснилось, что подстрелил ее сорванец Мицу из своей пращи-рогатки. Ну погоди же ты, пострел!
— Мать ему нужна, — машинально пробормотал господин Планже.
— Прежде всего ему нужна плетка, господин Планже, — сердито заметил Кёрмёци. — Ну-ка, где здесь можно нарезать розг?
Розг не было, да и не нужны они были, поскольку мальчишку найти не смогли, хотя всего еще миг назад он шелестел ветвями в небольшом ельничке неподалеку. Зато отыскали шишку на голове у старушки, куда угодил выпущенный из пращи камень.
— Холодной водой надо, — посоветовал Борчани. — Иди, доченька, сделай холодную примочку бедной тетушке.
С этими словами он и господин Планже под руки увели все еще причитавшую тетушку в комнаты.
Марьянский же, оставшись наедине с Кёрмёци, судорожно схватил старика за руку и отвел его под густые деревья сада.
— Что ты хочешь мне сказать?
— Признаться вам хочу, что дома у меня накоплено пять тысяч форинтов.
— Ну и Гарпагон! Так что же?
— Значит, нам только двадцать пять понадобится на «Букашечку». Может быть, у старика наберется столько-то? Может, он припрятал часть денег, вырученных от продажи дома?
Кёрмёци только плечами пожал.
— Ты великодушен. Но боюсь, что и этого у него нет.
— А все же давайте, прежде чем уезжать, попытаем его?
— Хорошо, хорошо. Ради тебя останемся здесь и на завтра. Только я тебе заранее говорю: нет у Борчани денег.
— Есть, есть! — раздался вдруг над ними тоненький, словно загробный голосок.
Дядюшка и племянник озадаченно переглянулись: что бы это могло означать?
— Есть у него деньги, есть! — снова прозвучал тот же голос.
Кёрмёци, будучи человеком суеверным, вздрогнул и принялся испуганно оглядываться по сторонам. Однако вокруг он не увидел ни души, пока наконец на вершине огромного ясеня не заметил сорванца Мицу, который забрался туда в страхе перед трепкой.
— Ах ты, маленький головорез! Ты еще смеешь голос подавать!
— Смею, потому что знаю, есть у него деньги! Я сам видел у него сегодня утром сорок крейцеров… *
— А ну слазь, негодник.
— Слезу, если вы пообещаете, что не будете меня бить… Старому Кёрмёци было очень неприятно, что парнишка подслушал их разговор.
— Видишь, как везет этому сорвиголове, что я в свое время не женился на Жуже. Сейчас бы я должен был этому головорезу шкуру спустить, а так я отпускаю его восвояси, да еще и помогаю ему скрыться и вынужден подтверждать, что его здесь и не было. Потому что, если его не было, значит, он и не мог ничего слышать. Не правда ли?
Разбойник Мицу с проворством обезьяны сполз с дерева, оставив, правда, на нем несколько лоскутов от своих штанов, и, прежде чем партнеры по картам вернулись в сад, он давно уже преспокойно играл в шарики с несколькими такими же, как он, сорванцами возле дома Фиалки.
Триумвират картежников снова принялся за пагат *, поскольку бросить игру было невозможно (за господином Планже числился один «соло»), Марьянский же в одиночестве бродил по извилистым тропинкам, между цветочными грядками. Камень из пращи угодил в тетушку Маржон, а убил его милую идиллическую болтовню с Эржикой. Провалиться бы этому постреленку в преисподнюю!
Выйдет ли теперь Эржи? Удастся ему еще раз повидать ее нынче? Подле куста крыжовника Марьянский заметил белую ромашку. Вот кого нужно бы спросить: «Увижу — не увижу?»
