Услышав такое заявление, Марьянский гордо вскинул голову и выкатил колесом свою широкую, крутую грудь:
— Ну, это мы еще посмотрим!
Старик совсем рассвирепел. Лицо его сделалось красным, как мак. Ни слова не говоря и только сердито размахивая руками, он выскочил из комнаты, так хлопнув за собой дверью, что затрясся весь дом. И только, уже сбегая вниз по лестнице, он смог выдавить из себя хриплым голосом:
— Ну погоди, ты увидишь! Увидишь!
Вскоре следом за дядюшкой вниз спустился и Михай; он нашел старика в столовой уже немного успокоившимся. Кёрмёци ел и пил торопливо, как это делают рассерженные люди.
Михай хотел присесть рядом с ним, но дядюшка рявкнул:
— Убирайся отсюда. Не хочу с тобой даже за одним столом сидеть!
Племянник, ни слова не говоря, пересел за соседний столик.
— Еще бутылочку, официант. Чего-нибудь получше, — приказал старик.
Официант принес ему бутылку вина. Кёрмёци, попробовав, прищелкнул языком. Затем, наполнив до краев объемистый бокал и выпив его залпом, он уже дважды прищелкнул языком. Тем временем на лице его происходила смена декораций. Краснота переместилась со всей физиономии на поверхность носа, где ей, по-видимому, больше нравилось. Но с лица исчезла не только краска гнева, со лба пропали морщины, а после третьего бокала старик вновь обрел разговорчивость.
— Гм, — забормотал он себе под нос, — а эта Эржике и впрямь хорошенькая кошечка! Клянусь честью, она мне нравится. Что правда, то правда…
— И какая непритязательная, скромная! — подхватил неожиданно Михай.
Старый управляющий влил в себя еще один бокал, окинул строгим холодным взглядом непрошеного собеседника, но из его напускной суровости ничего не вышло.
— Да, конечно. Если бы только не «Букашечка». И снова Михай бросил от своего столика:
— Хватит с меня и «Пальфы».
— Конечно, хватит, — согласился вдруг дядюшка, разглядывая на свет отливающее рубином вино в бокале. — Вот такого же цвета у нее ротик… А, Михай?
— Такого же, милый, добрый дядюшка. Можно мне, дядюшка, к вам пересесть?
— Нет, нет, сиди лучше там. Так мы скорее поймем друг друга. А то я чертовски зол на тебя. Но когда же ты успел втрескаться в эту перепелочку? Просто уму непостижимо! А это ты верно говоришь, что с тебя и «Пальфы» довольно. Честное слово, довольно. Официант, еще бутылочку!
И тут-то Михай обратился к нему со своей главной просьбой:
— Сходите, дядюшка, к ним, посватайте ее за меня.
— Как? Чтобы я еще и сватать пошел? Не раздражай меня, слышишь?! Пусть лучше у меня ноги отсохнут. Молчи и не требуй от меня невозможного! — вспылил старик.
— Не упрямьтесь, милый дядюшка. Отчего же невозможно, если вы захотите?
— Невозможно, потому что… потому что… — Тут Кёрмёци, не сразу найдя аргумент, запнулся. — Потому что мой фрак уже запакован.
— Ну, если только это, — весело подпрыгнул со своего стула Михай и обнял старика, — то такой беде легко помочь. Я сейчас же открою ваш чемодан. Дайте мне ключ.
И Марьянский проворно помчался наверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки. На душе у него было удивительно легко от сознания, что он одним-единственным решительным словом отрекся от «Букашечки», пусть великолепной, как сам рай, земли, но со вчерашнего дня словно камень давившей его сердце.
— А ведь и в самом деле — довольно с него «Пальфы», — пробормотал Кёрмёци, оставшись наедине с собой. — Ведь еще и я завещаю ему все свое имущество. И он, плут, знает это. Потому так и поступает. Кому же мне еще, как не ему, оставить?
Тут и он поднялся в свой номер, натянул на ноги шевровые сапоги со скрипом, надел новый черный фрак, нанизал на пальцы все свои золотые перстни: со смарагдом, топазом, аметистом, кольцо-змейку с бриллиантовым глазом, перстень с рубином сердечком, и они отправились под руку, не говоря друг другу ни слова, словно так все и должно было быть.
Михай проводил дядюшку до полпути. Возле кафе «Золотой молот» они расстались.
— Иди выпей чего-нибудь подкрепляющего и дожидайся меня там, — приказал старик.
Лицо его сделалось очень серьезным, но потом он, словно пожалев об этом, еще раз обернулся и крикнул:
— Gluckauf![17]
На дряхлой колокольне бухнул колокол, словно говоря: «Аминь! Аминь!»
У трактира «Три яблока» пел молодой шахтер, да так печально и заунывно, что сердце разрывалось:
Когда на шахту уходил,Дома я ее забыл —Свою трубочку.Пришел домой и вижу вновь:Вот ты где, моя любовь, трубочка!
Старый Кёрмёци шел, а берущий за сердце припев, с каждым шагом все отдаляясь, неотступно следовал за ним:
Вот ты где, моя любовь, трубочка!
«Пожалуй, и Ромео не приветствовал с такой нежностью Джульетту, как этот рудокоп свою «носогрейку», — думал про себя старик. — Но смешного тут нет ничего: под землей — другой мир, другие и песни».
Между тем Михай тайком шел за дядюшкой по пятам: разве мог он усидеть в такую минуту в кафе? Остановился он только, когда старик достиг увитых диким виноградом ворот. Да и то неподалеку от них, на первом же углу.
Старик прошествовал по двору, где, как и вчера, ворковали и целовались голубки: «Гурр… гурр… — словно говорили на своем голубином языке: — А, за Эррржике пррришел? Гурр… За Эррржике?»
А навстречу ему вышла сама Эржи, с зонтиком в обтянутой перчаткой ручке. В другой руке она держала небольшой черепаховый кошелек. На голове у нее красовалась пастушья шляпа с приколотой веточкой сирени. И такая она была вся миленькая, — просто глаз не оторвать, да и только. Лишь бродивший под тутовницей взъерошенный индюк бормотал: «Пло-ха, пло-ха!»
Молчи ты, глупая птица!
— Добрый день, дядюшка!
— Добрый день, куколка! Куда это вы?
— Иду в лавку купить немножко полотна.
Кёрмёци ущипнул ее за подбородок и пошутил, видя, как на этом месте зарделась нежная кожа:
— До чего же красивая алая красочка у меня на пальцах! Ну, ладно, ступай, доченька, покупай полотна, да побольше! Похоже, скоро оно тебе понадобится.
Тут уж не только подбородок, а все лицо девушки вспыхнуло алым цветом, так что Кёрмёци сразу же поправился:
— Э-э, нет, видно, не с моих пальцев эта краска-то?! А Эржике наивно полюбопытствовала:
— На что, дядюшка, понадобится мне много полотна?
— Ишь ты, узнать захотела? Ну, недолго это тайной останется. А впрочем…
У старика уже на языке была новость, но девушка, сообразив вдруг, о чем идет речь, бегом скрылась за калиткой. И Кёрмёци отправился на поиски Борчани.
— Добро пожаловать! — весело и приветливо встретил его хозяин, только что пробудившийся от послеобеденного сна. — Как хорошо, Петер, что ты сам пришел. А я как раз хотел письмо тебе отправлять. Сегодня вы ведь у меня ужинаете.
— Это еще вопрос, — отвечал Кёрмёци загадочно.
— Ого! Уж не пообещались ли вы куда в другое место? Да ты садись, дружище, и перестань строить такую торжественную рожу, не то я не вытерплю, да и расхохочусь. А у меня и без того в боку колет.
Но Кёрмёци, несмотря на приглашение, остался стоять, словно монумент, и, решительно отстранив чубук, который Борчани попытался всунуть ему в рот, заявил:
— Не нужны мне ни твой ужин, ни твой чубук, — тут его голос зазвучал совсем патетически. — Но, как один поток, струящийся среди цветущих берегов, встречается с другим потоком и сливается с ним воедино… так и…
Борчани не мог больше удержаться, всплеснул руками и перебил приятеля:
— Бог мой, уж не тайный ли ты правительственный комиссар по вопросам водоустройства? О, бедный мой бок! Говори скорее, чего тебе надобно, пока я не умер со смеху!
И в самом деле, что-то необычайно комичное было в этой торжественности Кёрмёци, нараспев декламирующего свою речь. Но выбитый замечанием хозяина из взятого тона, старик уж не мог попасть в то же русло.
— Погоди! На чем я остановился? Ну чего ты сбиваешь человека? Я уж и рассказал бы все по порядку. Да, так ты спрашиваешь: что мне надо? Дочь твою. И точка. Для моего племянника Марьянского. Сватать пришел. И точка. Теперь: или да, или нет. И точка.
Тут уж и отец невесты посерьезнел, как это подобало моменту: он отложил в сторону свою трубку и, обняв старого приятеля, тихим спокойным голосом так ответил на его предложение:
— Дело серьезное, друг мой! Не собираюсь обманывать ни тебя, ни твоего племянника. Почитаю твое предложение за великое счастье, потому что и род ваш хороший, и племянник твой — отличный человек, добрый хозяин. Наслышан о нем и из молвы, и из твоих писем. Думаю, что и Эржи он понравился или, по крайней мере, понравился бы. Но знаете ли вы, что дочь моя — бесприданница, что она не получит от меня ни гроша?
— Да, знаем, — с сияющим лицом ответил старик. Борчани опечалился, впервые за все время этого разговора, придя в замешательство.
