– Почему люди всегда делают поступки, не думая о последствиях? – Вдруг спросил Вернер.
– Что ты имеешь в виду?
– Могут избить, убить, искалечить, но при этом ведь понимают, что может наступить ответственность, и все равно на них это не действует.
– Эмоции, наверное, или ощущение безнаказанности. Помню, у нас на ферме была собака. И сколько ее не ругай, она все равно будет гадить и сгрызать вещи, хотя при этом будет знать, что ее накажут.
– Но ведь мы люди, а не собаки.
– Мы – такие же животные, как и они. То, что происходит здесь, я не могу назвать человечностью. А к чему ты спросил?
– Да так, просто интересно стало. Почему люди, зная, что придет расплата, все равно делают необдуманные вещи?
– На то они и необдуманные, – ответил Франсуа с отсутствием интереса к теме разговора.
Вернер уловил эту незаинтересованность и решил перевести тему разговора:
– А я вот думаю, как бы отреагировала Агнет, если бы я отправил ей письмо отсюда, – мечтая, сказал Вернер. – Рассказал бы о том, что воюю здесь.
– Агнет? Твоя девушка или родственница?
– Нет, она встречается с другим, с Хайнцем, он – «гроза» нашего университета, центр всего внимания, даже один раз смел кокетничать с моей мамой ради оценки, она у меня преподаватель. Именно он со своими друзьями стал причиной того, что я здесь. Точнее, последней каплей.
– В смысле? – дернув головой, спросил Франсуа, на этот раз показывая полную заинтересованность.
– Однажды он, будучи в пьяном состоянии, избил меня. Все это происходило при нескольких десятках людей и для меня явилось несмываемым позором. Он решил покрасоваться и побил меня только за взгляд в ее сторону. После этого все, кто там присутствовал, ухмылялись надо мной, а я свирепствовал от бессилия. Я устал жить изгоем, объектом для насмешек, врагом для собственного общества, которое я теперь еще и вынужден защищать, у меня даже друзей нет, оттого что я – белая ворона, ошибка природы, как говорят мне в университете многие. А я люблю Агнет, она такая прелестная, такая милая. Кожа у нее чуть смуглая и придает ей ослепительную и божественную красоту. Но она для меня недосягаема, а вот для Хайнца она, наверное, подходит.
– Этот Хайнц служил в армии, и ты решил покорить ее тем же? – спросил Франсуа.
– Нет, когда был добровольческий призыв, он только в коридорах университета призывал всех встать на защиту Родины, но сам не записался.
– И никогда этого не сделает, – дернул плечами Франсуа, – такие ребята – трусливы, а смелые они только на словах и перед публикой, которая их знает, дабы покрасоваться. Твой Хайнц только на гражданке способен быть героем, а попади он сюда, его богатая семья и весь его туман высокомерия испарился бы в одночасье. Я же работал со студентами, и тоже пошел сюда добровольцем. Вместе со мной были мобилизованы около ста студентов из того университета, в котором я преподавал немецкий. Я всех их знал. Из этих ста в одну часть со мной попали шестеро, они все уже погибли. Была компания из трех друзей, которые вечно унижали и избивали одного своего сокурсника, попавшего в одну роту к ним. Он был тихим, спокойным молодым человеком, учился, никого не трогал. Я смотрю в твои глаза и вижу в них его, настолько вы похожи и речью и взгляд у тебя столь же наивен, как и у него. Поэтому они выбрали его жертвой, как и тебя твой Хайнц, а выбрали от трусости, потому что на сильного поднять руку не позволит хилый характер. Тело может быть сильным, но душа сломается при первом надавливании. Это нереализованность, собственная злость таким способом выходит из людей. Думаешь, если человек улыбается и ходит со всеми девушками университета, он счастлив? Вряд ли. Вероятнее всего, такой человек глубоко внутри несчастен, но в силу глубоких психологических препятствий не осознает своей проблемы и всеми способами компенсирует внутренний конфликт такими способами, как это делает Хайнц и многие другие, кто в противники выбирает заведомо слабого.
Внутри каждого из нас сидит мечта, и только от нас зависит, добьемся мы ее или нет. Неважно, сколько раз ты будешь падать по жизни, нужно все равно вставать и идти, и только тогда ты начнешь выигрывать и добиваться своих целей, побеждать самого себя. А когда ты добьешься того, чего хотел, ты будешь знать цену этой борьбы, и попрекать других уже не захочется, поверь. Большинство людей отказываются идти вперед, в гору, преодолевая сложнейшие жизненные препятствия, для них лучше искать оправдания, а потом, ближе к старости, начать упрекать каждого прохожего в том, что он не добился того, чего хотел, – это удел трусов. И трус – это каждая знаменитость университета или школы, очередной Казанова и Дон Жуан перед всеми девушками. Но все кокетство исчезает на глазах, когда жизнь бьет по тебе. Те трое друзей, что издевались над этим бедным мальчишкой, позже поплатились за это. Мне тогда дали под командование именно этот взвод, где была эта троица. Я наблюдал за ними, когда мы ехали на фронт: пока мы находились в тылу, они все трое храбрились, кричали, что перебьют всех немцев, показывая на этого парня, смеясь над ним, всячески старались доказать ему, что он трус. Когда мы пошли в атаку, этот мальчуган пусть с боязнью, но шел, а эти так и не смогли заставить себя подняться из окопа. Случайный снаряд так и накрыл их в траншее, словно жизнь наказала их за все. И такая же участь постигла бы твоего друга с его смелой «гвардией мушкетеров», окажись они здесь. А Агнет твоя, она поймет это только, когда вырастет, что этот Хайнес, или как его там – это только красивый костюм, с которым классно пройтись по улице, но будет уже поздно.
– Вы ее не знаете. Она хорошая, слишком хорошая, чтобы делать ошибки.
– Ты еще слишком полон романтики.
– Разве в романтике есть что-то плохое?
– Романтика – это прекрасно! Но порой люди предаются ей слишком глубоко, забывая суровую жизнь, в которой слишком много предательств.
– Что вы имеете в виду, мсье?
– Многие влюбленные с головой окунаются в пучину ванильных поцелуев, цветов и прогулок по ночным аллеям. Они всецело доверяют своим вторым половинкам, идеализируют их и всем своим сердцем растворяются в этой любви.
– Так и что же тут ужасного? Ведь это настоящая сказка! – Вернер сладостно промычал, словно он вкусил самый вкусный в мире плод.
– Сказке суждено заканчиваться, когда один из влюбленных по щелчку пальцев теряет интерес к другому. Безусловно, бывают те, кто живут всю жизнь и в горе и в радости, но это лишь один процент из огромного числа горьких и подлых расставаний, принесших людям слишком много слез. И вся боль в том, что человек доверяет свое сердце второму, а тот бессовестно разбивает его на мелкие осколки, не жалея ничего. Поверь, нет границ людскому цинизму, и больше всего этот цинизм проявляется именно в потухших любовных отношениях. Нет более жестокого человека, чем тот, который когда-то тебя любил.
– Мне никто кроме мамы не говорил этих слов.
– Каких слов?
– Меня никто никогда не любил… никто и никогда. – Взгляд Вернера замер и был устремлен в одну точку. Это был потерянный взор в бесконечность.
– Чувствуется мне, что ты здесь оказался не по причине мобилизации и не из патриотических соображений.
– Да, я доброволец.
– Хотелось чем-то заполнить внутреннюю пустоту?
– Да… – Вернер отвечал очень тихо и спокойно, но в голосе слышался легкий надрыв, будто это был его последний ответ перед расстрелом. Взгляд по-прежнему был сосредоточен в одной точке.
– И как, заполнил?
– Я… я не знаю, мсье, внутри очень странные ощущения. Такое чувство, что все пережитое до этого дня было чем-то тусклым и каким-то неестественным. Будто до войны моя жизнь была ненужным существованием. Мне кажется, я растратил слишком много времени на бесполезные вещи. Я придумывал сотню оправданий, вместо того, чтобы сделать один шаг вперед, который в корне бы изменил мою жизнь. А я…
Беседу прервал громкий скрежет в нескольких десятках метрах от Франсуа и Вернера. Казалось, что кто-то гремит посудой или чем-то металлическим.
– Видимо, кто-то еще остался жив, – шепотом сказал Франсуа, заползая наверх воронки и чуть высунув голову для ориентира.
– А кто это может быть? – прошептал Вернер, торопливо дожевывая ломоть хлеба.
– Не знаю, или немцы, или французы, или – на крайний случай – крысы лазают.
– Крысы? – с выпученными глазами спросил Вернер, резко дернувшись от противных судорог. – Они же такие страшные, противные.
– Зато вкусные, – с ухмылкой заметил Франсуа.
– А мы на них сначала капканы ставили, но они из них вырываются. А потом просто дубинками их убивали и все, но есть их… это кошмар!
– Да, сразу видно, что ты новичок. Ничего, через месяц тебе это покажется деликатесом.
