губами выше по руке, но Зина решительно отодвинулась.
– Вставай, тебе уже два раза Владимир Гаврилович звонил. Что-то там стряслось у них, пока ты селянками любовался. Ванна готова. Свежая сорочка на стуле. Кофе будешь?
Выйдя из ванной, Маршал набрал номер участка, но Филиппов сказал, что все разъяснит на месте, лишь попросил прибыть не позднее полудня и не забыть револьвер. Пожав плечами, Константин Павлович посмотрел на часы, снова крутанул ручку, назвал телефонистке другой номер. Когда его снова соединили, надиктовал дежурному телеграфисту послание для Волошина и отправился завтракать.
– Что за ужасные валенки стоят в прихожей? – Зина намазала кусочек сайки маслом, передала мужу. – Это сувенир? Обменял на ботинки?
Вспомнив, при каких обстоятельствах обзавелся этой обновой, Маршал поежился.
– Да. Не смог устоять перед колоритом. Как ты провела эти два дня? Куда-нибудь ходила?
Зина прекрасно поняла, что муж уводит разговор в сторону, но настаивать и расспрашивать было бесполезно, все равно ничего не добьешься. Поэтому принялась рассказывать про свой вчерашний поход в «Пассаж», про заказанные новые сорочки для него и про чудесные пирожные, которые, несомненно, и он бы имел шанс попробовать, вернись, как и обещал, вчера вечером. Константин Павлович внимательно слушал, в нужных местах с интересом наклонял голову, демонстрируя пробор и внимание, на упрек развел сокрушенно руками, что означало «сам расстроен, но служба». И вдруг посреди этой милой болтовни Зина замолчала, нахмурила брови, чуть задумалась, будто собираясь с духом, и тихо спросила:
– Костя, скажи, может быть так, что человек считается мертвым, а он на самом деле жив?
Маршал чуть не подавился сдобой.
– Не понимаю. Что значит?..
– Мне кажется, я видела привидение.
Константин Павлович протянул руку, положил свою ладонь поверх Зининой, чуть сжал.
– Милая, ты же знаешь, я не верю в мистику. Ты увидела человека, который тебе кого-то напомнил? Надеюсь, не здесь?
Зина прикусила губу, высвободила ладонь.
– Нет. На улице. Да, наверное, ты прав. Просто показалось.
Маршал промокнул губы салфеткой, встал, обнял жену.
– Если в следующий раз увидишь призрака, просто ткни в него зонтиком. Правда, если он не рассеется, придется извиняться.
Зина улыбнулась, но мужа не отпустила.
– Сядь, пожалуйста. Судя по настойчивости Владимира Гавриловича, ты опять можешь не прийти ночевать, а у меня для тебя важная новость. Точнее, подарок.
– Подарок? – Константин Павлович опустился на стул, настороженно нахмурился. – Что за повод? Я забыл о какой-нибудь годовщине?
– Повод еще не наступил. И подарок будет позже. Думаю, к Покрову. Но ждать его мы будем вместе.
– К Покрову? Что за ерунда?
– Господи, муж! – Зина топнула под столом ножкой. – Я иногда думаю, что Владимир Гаврилович тебя перехваливает и вовсе ты никакой не сыщик!
Маршал нахмурился еще больше, недоуменно глядя на довольную физиономию жены. Потом вдруг резко встал, снова сел, взъерошил пробор, расстегнул пуговку воротничка, снова вскочил, повалив стул, шагнул к тоже поднявшейся жене, схватил ее за руки, прижал их к губам. Зина улыбалась, а глаза ее мужа подозрительно блестели. Треф втиснулся между ними и довольно высунул язык, глядя снизу вверх на хозяев. Он не понимал, что происходит, но был уверен, что это что-то хорошее.
* * *
26 февраля 1912 года. Санкт-Петербург, Казанская полицейская часть. 11 часов 42 минуты
Встретив по пути к кабинету Филиппова аж трех «волкодавов» из «летучего» отряда[15], Константин Павлович понял, что оружие его попросили захватить неспроста – явно намечался нескучный вечер. У начальника он застал ротмистра Кунцевича, который чистил револьвер прямо на разложенном на столе для посетителей носовом платке.
– Вот, Константин Павлович, – кивнул на ротмистра начальник, – показал Роману Сергеевичу свой наган, так слышали бы вы, как он меня ругал. Говорит, в нем чуть мыши не завелись.
Маршал молча вытащил свой револьвер, положил на стол перед Кунцевичем, а сам уселся на своем любимом подоконнике, закурил и спросил:
– Я так понимаю, есть вероятность сегодня пострелять?
– Надеюсь, что не придется, голубчик. Но лучше быть готовыми. Вот, читайте. – Филиппов протянул помощнику желтоватый листок.
На нем в три строчки довольно ровным почерком было написано: «Тот каво вы ищити беглай матрос с Патемкина кличут Жоржик. Он с Матушкиным и татарином Хабибуллиным грабют дачи. Словить их сможите в трактире Муром на Петроградской стороне они там кажный вечер заседают часов с восьми бражничюют».
– «Муром»? Трактир, в котором Боровнин работает? – Константин Павлович вернул записку Филиппову.
– Он самый. Довольно сомнительное место. Вполне подходит и для сходок бандитских, и для сбыта награбленного. Сегодня навестим сие заведение. Если не застанем поименованных в этой депеше господ – потрясем хозяина. Он хоть и крестится поминутно, но глаза не сильно богомольные. Вполне себе может вещичками ворованными приторговывать. Выдвигаемся в шесть. Возьмем в кольцо. – Филиппов повернулся к висящему на стене плану столицы. – Вы, Роман Сергеевич, черный ход перекроете. Возьмете с собой Бубнова и Андронникова. Вяжите по-тихому всех, кто выходит. А мы с вами, Константин Павлович, постоим у входа, посмотрим за дверью. Как поймем, что основная масса постоянных посетителей уже внутри, так и заходим. Само собой, с поддержкой агентов. Что вы хмуритесь, Константин Павлович?
Маршал кивнул на записку.
– Странная записка. Слишком малограмотная для такого почерка. Как будто специально слова коверкали.
– Соглашусь, – с готовностью кивнул Филиппов. – Но эту тайну оставим на потом.
– Откуда появилась?
– Мальчишка принес дежурному. Говорит, какой-то дядя за гривенник на улице попросил отнести.
Константин Павлович нахмурился.
– Дядя? Какой дядя?
– Цитируя курьера – «обнакновенный дядя, с усами». Мальчишка тоже самый «обнакновенный», разве что козырек на картузе на честном слове держится.
* * *
26 февраля 1912 года. Санкт-Петербург, Петроградская сторона. 18 часов 34 минуты
На месте Маршал с Филипповым устроились с комфортом: первый отыскал дворника из дома напротив трактира, тот впустил полицейских в парадную и даже притащил откуда-то два табурета. Так что Владимир Гаврилович и Константин Павлович уселись в эркере между этажами у лестничного окна, как раз над вывеской «Муромъ», предварительно погасив свет. Чтобы уменьшить угрызения совести из-за оставшихся на морозе агентов и ротмистра, решили ущемить себя в курении.
До семи было тихо – пару раз выходил Николай Боровнин, поднимая клубы густого пара, выливал из ведра что-то в проулок. Однажды показался сам хозяин, постоял, посмотрел на небо, перекрестился, вернулся внутрь. Часов с семи стало оживленнее. Сперва из заведения шумной толпой вывалились ломовики, которые затем разъехались в разные стороны со смехом и руганью. А новая публика прибывала тихо, с оглядкой, по одному, много по двое. Руки в карманах, воротники подняты, походка пружинистая, будто ноги готовы в любой момент сорваться на бег, хулигански
