Архистратег принял рапорт и, не сходя с коня, заговорил с Парри вполголоса. На лице его вдруг изобразилась тревога. Ему подали мешок с ракетным составом. Подошел немецкий офицер Киндерман, повидимому, вступивший в спор с начальником артиллерийской миссии. Парри кипятился. Немец пожал плечами. – «Могу уверить вашу светлость, что большой беды нет, – сказал он с сильным немецким акцентом, – к тому же промокли только верхние мешки». Байрон ничего не ответил, видимо не желая становиться ни на ту, ни на другую сторону. Он соскочил с коня у самого крыльца и быстро вошел в арсенал, скрывая свою хромоту.
Там он оставался минут десять. Затем снова вышел, – лошадь подали к крыльцу, – пожал руку Парри и громко сказал: «Благодарю вас, майор». Начальник артиллерийской миссии просиял. – «Это он, что, чин ему пожаловал?» – спросил себя весело мастер-месяц. – «Впрочем, если сам он полковник, то почему пьянице не быть майором?» Байрон рысью выехал на улицу. Впереди и сзади его бежали сулиоты с мушкетами. И как мастеру-месяцу ни хотелось найти смешное в архистратеге, – кроме чина, ничего не нашел. Военный мундир Байрон носил прекрасно, точно носил всю жизнь: так, по крайней мере, казалось штатским людям; бывший же в Миссолонги английский офицер слегка улыбался. Держал себя архистратег с большим достоинством: очень просто, без чрезмерного величия, но и без фамильярности.
После отъезда Байрона, майор Парри собрал на дворе всех служащих и произнес краткую, энергичную речь, которую тут же переводил какой-то неизвестный мастеру-месяцу грек, – как оказалось, личный переводчик архистратега. Майор сказал, что готовится поход на Лепанто, что Лепанто должен быть взят и, чорт возьми! будет взят. Для этого в Миссолонги прислано все необходимое и в частности то, что нужно для изготовления ракет.
– Слышали об этой хитрой штучке, а? Не слышали? Изобрел ее мой друг, генерал Конгрев, недурной воин: самому Бонапарту отравил жизнь. Так вот эта штучка нас всех выручит. И не нас, а вас! Англию мы, что ли, освобождаем? Нет, Англия, слава Богу, всегда была свободна. Мы освобождаем вашу страну, ваш народ. Это для вас сюда приехал его светлость лорд Байрон. Ему и без вас было хорошо жить, Он, может быть, первый писатель в мире! – заявил майор несколько менее убежденным голосом. – И вот он для вас все бросил – жену, детей, родину, приехал освобождать Грецию, черт вас возьми! Поэтому нам надо взять Лепанто! Это я вам говорю! Поняли? И мы Лепанто возьмем! Вот при помощи этих ракет и возьмем. Они обращают в бегство самую лучшую кавалерию… И пехоту тоже, да. Они сжигают корабли неприятельского флота, производят взрывы и разрушения в крепостях, и черт знает что еще! Сам Бонапарт – знаете, что был за человек, а? – сам Бонапарт ничего не мог поделать против ракет, а? Как только мой друг генерал Конгрев изобрел эту штучку, сейчас же ничего от Бонапарта не осталось. Ну, так вот передаю вам приказ архистратега: вы должны работать с величайшим усердием! Я сейчас все вам объясню, какая это штука…
Майор Парри развернул большой лист с чертежом ракеты Конгрева. Он бегло объяснил ее устройство, велел подать из ящика составные части, приложил одну к другой: – «Это поддон. Это хвост. Это гильза… Теперь понимаете? Ну так, марш. Все по местам!»
Служащие и рабочие покинули двор, но едва ли кто понял объяснения. Мастеру-месяцу показалось даже, что сам майор Парри давал их не очень уверенно и что шведский офицер слушал майора с некоторым недоумением. «По местам» же рабочие разойтись не могли, так как не знали, где их место и что они должны делать. Приехавшие с майором англичане прошли по мастерским и только разводили руками. – «В такой грязи невозможно работать!» сказал один из них решительно. – «Первым делом надо заняться уборкой! Тут работы на три дня!»
Начальник арсенала сначала слышать не хотел ни о какой отсрочке работ. Но пройдя по мастерским, и он должен был признать, что так работать нельзя. С криками, с ругательствами, с проклятьями он разрешил потратить два дня на очищение сераля.
Мастер-месяц был вызван к начальнику арсенала. Майор поговорил с ним минуты три, тоже ни о чем не спросил и предложил должность счетовода и приемщика снарядов; тут нужен человек, говорящий по-гречески. – «Но это собственно две должности?» – полувопросительно сказал мастер-месяц. «А где же взять людей, понимающих по-английски, черт вас всех побери!» – ответил майор и назначил полуторное жалование. Принимать снаряды мастеру-месяцу не хотелось, но он подумал, что судя по всему, снаряды, в этом арсенале появятся не скоро. «Рыжий будет очень доволен».
По должности приемщика работы не было почти никакой, так как арсенал еще ничего не изготовлял: ни ракет, ни снарядов. Больше времени отнимали занятия счетовода. Мастер-месяц каждый вечер расплачивался с рабочими. Хотел было платить раз или два в неделю, но греки запротестовали: по своей бедности, они не могли ждать ни одного дня. Выдача денег занимала ежедневно часа полтора; отчасти он умышленно затягивал дело, чтобы проявить усердие; кроме того, боясь ошибиться в греческих деньгах и передать лишнее, по три раза проверял счет каждого рабочего.
Платили рабочим по местным ценам очень хорошо. Нанято было немало лишних людей. Вообще денег в Миссолонги не жалели. Мастер-месяц не сомневался, что почти все тут крадут, хоть ни малейших данных для таких предположений у него не было. «Деньги у лондонского комитета, верно, шалые: шутка ли сказать, сколько дураков в Англии! Контроля никакого. Кто просто кладет в карман, кто наживается на поставках: он заказывает, он, верно, и комиссию получает». Относительно того, ворует ли сам Байрон, мастер-месяц все же не имел твердого мнения: может, этот полоумный и не ворует. На таком деле, по его мнению, было бы скорее позором не наживаться. Чем дольше мастер-месяц находился в Миссолонги, тем яснее ему становилось, что ничего тут не будет – ни ракет Конгрева, ни снарядов, ни похода на Лепанто: разве только появится на свете несколько новых богатых или зажиточных людей. Эта мысль его раздражала: почему они разбогатеют, а он – дай Бог вывезти какие-либо крохи?
Начальству он, разумеется, ничего этого не сообщал, хорошо зная свое дело. Напротив, в первом же докладе рыжему подполковнику написал, что приготовления в Миссолонги делаются огромные, что поход против Лепанто назначен на 14-ое февраля (так действительно говорили все в городе), что турецкой крепости грозит очень серьезная опасность: ракеты Конгрева. Давал понять, что в меру возможного он затягивает производство: без него дело шло бы гораздо скорее. Впрочем знал, что рыжего обмануть не так просто.
В арсенале он старался все время попадаться на глаза майору, ходил по мастерским, которые, после приезда англичан, стали, наконец, принимать приличный вид, часто предлагал свои услуги для перевода (поэтому знал почти все дела). Таким образом за день утомлялся порядком и даже похудел, хоть ел, как всегда, много и со вкусом: греческая кухня сначала ему не понравилась; потом он к ней привык, а кое-что даже очень оценил, особенно рыбные блюда. Недурна была и местная фруктовая водка, подкрашенная жженым сахаром. И вино было вполне сносное, хоть, разумеется, не марсала. Пил он несколько больше, чем следовало, но уж очень было скучно в арсенале. Мастер-месяц был человек весьма общительный. Между тем по своей должности он почти не имел на службе равных: с одними не мог болтать потому, что они были гораздо выше его по рангу, а с другими – потому, что они были гораздо ниже.
В арсенале была устроена кантина, ставшая чем-то вроде клуба. В виду установленного в Миссолонги демократического духа, в нее разрешалось входить и лицам среднего персонала (так они именовались в штатах). Мастер-месяц пользовался своим правом с достоинством, но скромно, как лицу среднего персонала полагалось: выпивал у стойки наскоро, по возможности незаметно, рюмку-другую, заедал маслиной и тотчас уходил, – разве только велись интересные разговоры, тогда старался немного задержаться. За единственный столик кантины он никогда не садился, зная свое место. Тем не менее офицерам появление приемщика, видимо, не нравилось, хоть он всегда почтительно им кланялся и никогда не пробовал разговаривать. Приехавший освобождать Грецию офицер одной из немецких армий Киндерман, человек видимо очень гордый, несмотря на незнатную фамилию, не замечал низших служащих и не отвечал на их поклоны ни в кантине, ни в мастерской, ни в коридоре гарема. Их комнаты находились почти рядом. В коридор выходила и комната шведского офицера Засса.
Это было очень удобно мастеру-месяцу. Офицеры говорили между собой обычно по-немецки, не стесняясь его соседством. Он никому и вида не подавал что знает, кроме английского, еще другие иностранные языки, – азбука ремесла. В первый день после приезда Парри мастер-месяц, медленно проходя по коридору, слышал обрывок разговора: – «Да он не офицер! Голову на отсечение даю, что не офицер!» – сердито говорил Киндерман. – «Мне сказали, что майор служил низшим клерком в гражданском отделении Вульвичского арсенала», – с усмешкой ответил Засс – «умники Лондонского Комитета, очевидно, признали, что это достаточный артиллерийский ценз. Во всяком случае о ракетах Конгрева он не имеет ни малейшего понятия». – «Unerhoert!» – сказал с возмущением немецкий офицер.
