– Как там, на дворе, снег еще не выпал?
– Да нет, поутру даже солнышко светило, это к вечеру стало холодать, – ответил Разгуляй. Тряхнув лихою головой, словно отгоняя наваждение, хорунжий бросился к двери.
– Эй, казаки, атаман очнулся, ходи сюда!
В тот же миг в горнице уже толпилась добрая половина хоперцев. Остальные под предводительством Луня отправились ловить Рябого, а Никишка, всего лишь несколько минут назад собиравшийся хоронить Ивана, как обычно, уверенно вещал:
– Я же говорил, одыбается. Заговоренный, он и есть заговоренный, это вам не абы что, а самая что ни на есть божья благодать.
– Хватит языком чесать. То пел за упокой, теперь запел во здравие, – оборвал его Разгуляй. – Волоки-ка лучше Бешененка, будем суд над ним вершить.
Возразить Никита не посмел и безропотно отправился исполнять приказ хорунжего. Вскоре на пороге появился юный злоумышленник. Вид его был жалок – левое ухо надорвано пулей, губы разбиты в кровь, а на тонкой шее болталась веревочная петля. Получив от Лысого пинок под зад, Максимка пролетел через всю горницу и повалился на колени возле Ванькиной постели. Однако, несмотря на связанные руки, проворно встал, смело взглянув в лицо чуть не убитого им человека. Много кой-чего увидел Княжич в раскосых по-татарски, но по-русски широких мальчишеских глазах. Была в них и тоскливая покорность судьбе, и даже запоздалое раскаяние, не было лишь страха за свою загубленную жизнь.
– Ты б, вражина, хоть покаялся, – строго изрек Разгуляй.
– Покаяться-то можно, только ни ему, – кивнул на есаула казачонок, – ни мне легче от этого не станет. Да и ты без покаяний моих как-нибудь проживешь.
– Молодец – Максимка, не в пример отцу, достойно держится, – подумал есаул, припоминая свою последнюю встречу с Бешеным, и искаженный страхом лик воровского атамана.
Впрочем, его друг хорунжий имел на этот счет совсем иное мнение. Угрожающе промолвив:
– Ах вот даже как, – Митька положил ладонь на рукоять пистоли и спросил: – Пристрелить его или по обычаю, в мешке утопим?
Еле приподнявшись, – Княжич несогласно покачал головой.
– Зачем так парня измордовали? Он же, вроде, сам во всем признался?
– А куда ему деваться было? Ухо пулей прострелено, в его доме мы колчан нашли, что у Рябого на стене висел, и стрелы в нем точь-в-точь такие же, – хорунжий поднял с полу срезанный Иваном наконечник. – Тут признаний особенных не надобно, так все ясно.
Разгуляй был шибко зол, и не столько на сопляка Максимку, сколь на воров, вдохновивших мальца на подлость.
– Твари подколодные. Не казаки – отребье чертово. Пока мы со шляхтой воевали, а Кольцо с Паном да Барбошей супротив царя бунтовали, эта шелуха поганая решила под шумок станицу к рукам прибрать!
А потому, услышав Княжичев приказ «Развяжи его», он матерно ругнулся, но перечить раненому другу не стал и одним взмахом засапожного кинжала разрезал путы на тонких мальчишеских руках.
– Тебя, кажется, Максимом звать? – спросил Иван. Бешененок не сказал ни слова, лишь кивнул в ответ. – Ступай домой да подумай на досуге, как дальше жить и с кем дружить. За отца захочешь расквитаться – приходи. От ответа уходить я не привык. Но знай, мы с ним в честном поединке бились и чего мне стоило Захара срубить – все знают.
– Это верно, – в один голос подтвердили казаки. Бешеный с Кольцо считались лучшими бойцами на Дону и, когда восемнадцатилетний есаул Ванька Княжич бросил вызов прославленному атаману, большинство станичников уже заранее сочли его покойником.
– А теперь уходи, – устало вымолвил Иван, повалившись на постель.
Максимка изумленно раскрыл рот, еще не веря до конца, что получил прощение. В чувство отрока привел все тот же Разгуляй.
– Чего губы развесил? Сказано тебе – катись отсель, – злобно рыкнул он. Затем, ухватив Максимку за воротник, отвесил ему такого пинка, против которого Никишкин показался парню просто ласковым шлепком. Отлетев обратно к двери, Бешененок распахнул ее своею дерзкой головой и покатился с крыльца.
– Шибко добрым ты стал, Иван, того гляди, Игната перещеголяешь, – сварливо пробурчал хорунжий.
Княжич снова приподнялся, окинув сотоварищей печальным взглядом, он сказал:
– Доброта тут вовсе ни при чем. Только, братцы, не вам и уж тем более не мне судить Максима, в этом деле бог ему судья.
– Поступай, как знаешь, на то ты атаман, – с недовольством в голосе согласился Митька, но по выражению его лица, как и лиц остальных хоперцев, Княжич догадался, что в глубине души все одобряют его поступок.
Воцарившееся молчание нарушил Лысый.
– И вы ступайте по домам, станичники. Неча атамана зря тревожить. Ему сейчас скорее поправляться надо, а покой да сон от раны – первое средство.
Попрощавшись с предводителем кто поклоном, кто рукопожатием, казаки стали расходиться. Митька было вознамерился остаться, но Никита и его стал выпроваживать.
– Ты что расселся? Все, что хорошего мог сделать, уже сделал, а теперь с тебя одна лишь суета. Нашел время, судилище устраивать, до завтрева не мог обождать.
– А что тянуть-то? – чуток оторопев от напора Лысого, растерянно спросил Разгуляй.
– Чего тянуть? – язвительно переспросил Никита. – Человек едва глаза открыл, а ты лезешь со всякой чепухой. Ничего б с Максимкой не подеялось, каб еще ночку в конячьем стойле просидел, разве что ума чуток набрался.
– А ты сам сидел когда-нибудь в застенке?
– Да нет, не доводилось, как-то миловал господь.
– А вот мне доводилось, – тяжело вздохнул Митяй и с виноватою усмешкою добавил: – Казаку неволя, братцы, хуже, чем петля.
Как ни чудно, но, будучи отважным воином и развеселым пьяницей-гулякой, хорунжий, подобно Новосильцеву, принадлежал к той самой редкостной породе людей, умеющих болеть душой за ближнего. Вот и сейчас, несмотря на то, что первым пришел на помощь Княжичу, услышав его выстрел, он чувствовал себя в ответе за приключившуюся с другом беду, а потому не стал перечить Лысому и, понурив голову, направился к выходу.
– Митяй, – окликнул друга Иван. Разгуляй поспешно оглянулся, словно ждал, что Княжич позовет его. – За конем моим присмотри, я еще денек полежу да поедем.
– Не сомневайся, все, как надо, сделаю. И Лебедя, и остальную справу в лучшем виде к походу приготовлю.
– Да вы, похоже, оба спятили, – возмутился Никита. – Чуб уже погарцевал на коне, царствие ему небесное. Ты, гляжу, вослед ему собрался. Ну уж нет, раньше чем через неделю даже не думай встать и на этого баламута не надейся, разве что через мой труп перешагнете.
– Да будет тебе, ишь, распалился, как казан на костре. Время покажет. Только медлить нам нельзя. Надо ж понимать, любовь у Ваньки, – попытался успокоить его Митька.
– Любовь? Вот любви, как и темницы, мне познать пока не довелось. С блудницами грешить доводилось, а так, чтоб по любви, пожалуй, нет, – мечтательно промолвил Лысый, но тут же строго заявил: – Все одно, хоть и с любовью, раньше, чем через неделю, рана не затянется. Вот как прихлынет к жилам свежая кровь да лихоманка кончиться, так и поедем.
– А ты что, тоже с нами в Москву собрался? – в один голос спросили Ванька с Митькой.
– Должен же средь вас, шальных безумцев, хоть один умом не обделенный быть, – с достоинством ответил Никита.
– Не криви душой, признайся лучше, никак за бабой в белокаменную решил податься, – блудливо ухмыльнулся Разгуляй.
Умом не обделенный муж густо покраснел, но ничего не ответил.
– То-то же, старый греховодник, не ссорься раньше времени со мной, – не унимался Митька. – Я вон атаману уже помог шляхетскую княгиню окрутить, а тебе уж, так и быть, купчиху Московскую сосватаю.
– Не такой уж я и старый, только лысый чуток, – смущенно вымолвил Никита. Все дружно рассмеялись: и двадцатилетний, едва живой полковник, и бравый, тридцатилетний хорунжий, и сорокалетний, любви не ведавший, казак.
– Ладно, мне и впрямь пора идти, – с трудом превозмогая смех, сказал Митяй. – Надо ухо востро держать, как бы Рябой с дружками не нагрянул. Пойду, братов предупрежу.
– Наконец-то унесла нелегкая, – облегченно вздохнул Лысый, крестя хорунжего в широкую спину. – А ты, Ваня, спи давай. Чем крепче заснешь, тем скорей свою княгиню встретишь.
9
Проснулся есаул как раз в ту пору, когда поздний, осенний рассвет начал робко заглядывать в окна. Откинув укрывавшую его овчину, он поглядел по сторонам и, увидев сидящего возле стола Никиту, вопросил:
– Никак утро уже? А ты что, так и не ложился, всю ночь возле меня просидел?
– Ну и просидел, это вам, молодым, в диковину, а поживешь с мое, тоже спать не будешь по ночам, особенно когда есть, о чем подумать, – ответил Лысый и участливо осведомился: – Пить хочешь?
Иван согласно кивнул. Никита было потянулся к винному бочонку, но передумал.
– От вина кровь может разыграться, не дай бог, опять из раны потечет. Я вот тут отвар сготовил, лучше его испей, – подойдя к печи, в которой еще тлели угли, он наполнил кружку каким-то зельем.
