Проводники сели и стали закусывать припасами из своих котомок. Собаки тоже получили свою долю. Аякс и Пан время от времени ворчливо переговаривались друг с другом, а Кари, которая приходилась матерью Аяксу, Пану и Донне, была более придирчива к дочери.
Глядя на них, Нильс начал прикидывать: что, если он не станет покупать часы, а купит щенка овчарки? И что, если детеныша Кари, который станет еще проворней своей матери?
Нильс попытался осторожно задать этот вопрос, но ответ не обрадовал его:
— Те, у кого не лежит душа к собакам, не должны их держать, в особенности овчарок, — сказал один из проводников и погладил Кари, которая лежала у его ног. — Овчарке нужен хозяин, знающий толк в собаках и располагающий временем, чтобы ими заниматься.
— Я буду любить щенка, очень любить, — клялся Нильс. — И не стану его обижать.
— К сожалению, этого мало, — услышал он в ответ. — Если ты хочешь испытывать радость от собаки, ты никогда не должен злиться. Собаки все помнят, будь уверен. Это все равно что на тебя разозлился бы взрослый.
— Гм, — буркнул Нильс. — Никогда не злиться? Только потому, что у тебя есть собака?
Он-то, Нильс, часто злился так, что хотелось зубами грызть. Все-таки не лучше ли стать ему моряком, когда он вырастет? Он всегда мечтал о чем-либо подобном. Хотя, пожалуй, нет. Лучше пойти в полицию и получить овчарку? Вот здорово будет, когда мама увидит на первой странице газеты фотографию, а на фотографии — полицейский Нильс Хауге и его непревзойденная овчарка… Да, а как ее назвать? Надо что-то грубое, суровое — никаких там Леди и Рексов[74], это слишком обычно. Серолап! Его будут звать Серолап! Вот так!
— А вы можете быть ужасно строги и при этом не злиться? — спросил Нильс.
— Мы должны приноравливаться к нашим собакам, — ответил проводник и опять погладил длинную морду Кари. — Понимаешь, если собаке предназначено стать спасателем, если ее нужно учить выкапывать людей из снега, она должна любить людей, а иначе ей не захочется вытаскивать их из снега. Ты можешь классно выдрессировать собаку, и она будет делать множество редкостных вещей, если ты будешь строг. Но чтобы она полюбила людей, ты должен быть добр!
И вот опять начались учения. Кто-то должен был прятаться в лесу, а собакам надо было его отыскать, не зная предварительного его запаха. Тетя Бетти спросила, не пойти ли в лес ей, и проводники сказали «да, спасибо». Они обрадовались, что нашелся новый человек, которого собаки не слишком хорошо знали с прежних времен.
Тетушка заколыхалась на дороге в своем пестром платье. Она исчезла за деревянной казармой, потом направилась наверх, в лес. Десять минут спустя на поводке появились Томми и Кари.
— Кари, ищи!
— Томми, ищи!
Кари огляделась и вдруг припустила наверх, в заросли можжевельника.
— Нет, этого не может быть, — сказал проводник, который вел ее. — Нет на свете таких дам, которые добровольно лезут в заросли можжевельника, когда на них нейлоновые чулки.
«Не знаешь ты мою тетушку», — подумал Нильс.
А тетя даже не видела, что впереди заросли можжевельника, она просто ринулась напролом. Она прошла вдоль небольшого болотца и промокла насквозь. Затем повернула чуть направо, потом чуть налево и наконец, выйдя к скале, уселась на ее каменистом выступе. «Боже ты мой, как здесь прекрасно и уютно», — щурясь от солнца, думала она.
Пахло нагретой сосной, подмаренником и вереском, и тетя мечтала о том, чтобы это никогда не кончалось.
— Интересно, куда подевалась эта женщина?
Голос раздался прямо под ней, у подножья крутой скалы, где она сидела. Слегка наклонившись вперед, она увидела, как по обе стороны горы рыскают собаки. Они еще не почуяли тетин запах и метались то туда, то сюда. Кроме того, тетя делала большие крюки, прежде чем пришла сюда. Тетя Бетти подумала: вот будет забавно, если ей удастся спуститься незаметно вниз на дорогу, и она тихонько, словно ящерица, скользнула вниз по скале. Ей самой казалось, что движения ее беззвучны, но вот уже перед ней стоит Томми и тычется мордой прямо ей в лицо! А чуть подальше неуклюже мчится к ней сломя голову взявшая ее след Кари.
Занятия закончились. Собак погрузили в патрульную машину — им надо было ехать в город. Тетя Бетти с Нильсом сели в ее маленький славный автомобильчик и помчались на большой скорости — им надо было в Уру.
У тети было серьезное дело — следить за рулем, а Нильс сидел и мечтал. В мечтах он болтал с огромной, доброй овчаркой. Это был сынок Кари или, во всяком случае, из той же самой семьи, он был серый, и звали его Серолап. Послушен, как солдат, ласков, как кот, и так терпелив, что только чуточку ворчал, когда ребенок дергал его за уши.
Длинная извилистая дорога шла вдоль фьорда. Над ними высились горы, горы были на другом берегу фьорда, горы — впереди, горы — позади. Под ними, словно длинная коричневая змея, двигался поезд. На станциях- попеременно мерцали зеленые и красные огоньки. Все было как обычно, но все же не совсем так, как всегда. Ведь Нильс пережил нечто необыкновенное, он был занят этим нечто, ему исполнилось двенадцать лет, у него, быть может, хватит денег купить часы, а когда он вырастет, он станет полицейским, проводником самой лучшей овчарки в стране.
Рядом со станцией автомобиль скользнул на дорогу, почти похожую на городскую улицу, и Нильс сказал, что хочет выйти здесь.
— У меня есть дело, — сказал он.
— Хорошо, — согласилась тетя и выпустила его из машины. — Спасибо за сегодняшний день!
— И тебе спасибо! И еще спасибо за поездку, — ответил Нильс. — Можешь сказать маме, что я скоро приду. И про себя произнес: «Идем, Серолап!»
Серолап последовал за ним на неуклюжих своих лапах, прижавшись головой к его левому колену. Серолап стоял рядом с ним, когда он вошел в часовую лавку Монсена.
— Сколько стоят часы, которые бы мне подошли? — спросил Нильс.
— А сколько у тебя денег? — спросил Монсен, не поднимая глаз. Он решал кроссворды.
— Шестьдесят три кроны[75] и пятьдесят эре.
— Приходи, когда у тебя будет еще двадцать пять, тогда поглядим.
— Идем, Серолап!
Нильс и Серолап вместе спускались с холма, но когда Нильс увидел, что дома у него поднят флаг, он забыл про собаку. И Серолап тут же исчез.
Исчез совсем. И не возвращался до самой Пасхи.
Подхалим и Расмус также празднуют день двенадцатого августа
Подхалим и Расмус быстро обошли дом и только тогда остановились и улыбнулись друг другу.
Они — свободны! Им удалось бежать из Бергенской[76] Окружной тюрьмы!
Никаких шагов за спиной! Никаких шагов вообще на всей улице — рассвет, тихо и пусто!
Расмус еще раз доказал, что когда речь идет о замках, он — мастер номер один. Ни одна дверь не могла устоять перед Расмусом, если только у него было время и какой-нибудь ладный инструмент! Сейчас он, прихватив с собой Подхалима, вырвался из самой тюрьмы, хотя лучшего инструмента, чем старая пружина от матраца, у него не было!
Расмус и Подхалим пустились на поиски в районе вилл, расположенных на вершинах восточных холмов. Спящие сады с розами и астрами мирно благоухали. Но беглецам было мало, что в домах стояла тишина, а люди спали, им нужен был совершенно пустой дом — дом без людей.
Им не встретилось ни души — желанная ситуация для двух личностей, кормившихся, как они, охотой и рыбной ловлей. Дом, который они избрали, был что надо, лучше не придумаешь! На пороге лежала пожелтевшая от солнца и дождя газета, а поперек дорожки, ведущей в сад, — ветка, которая, должно быть, валялась там уже неделю или две, так она высохла. Кровати были не застелены, все занавеси — спущены. Никого не было дома.
Расмусу не понадобилось и двух минут, чтобы открыть замок от двери, ведущей в погреб. Подхалим стоял на стреме на дороге, но никто не прошел мимо, и вскоре на пороге появился Расмус и пригласил его войти. Они пошли прямо на кухню, чтобы отыскать немного еды и, что важнее всего, немного хорошего кофе. Потому что там, откуда они явились, кофе был не совсем таким, какого бы им хотелось.
— Сходи-ка в молочную лавку и купи сливки, — велел Расмус, который меж тем уже варил кофе и жарил консервированную ветчину.
— Шкаф у них не больно ломится от припасов, — сказал Подхалим и, взобравшись на стул, заглянул на верхнюю полку и тут же снова спустился вниз с кувшином варенья и банкой сардин.
К счастью, нашлись хрустящие хлебцы и масло, так что они вкусно поели.
— Ну, а теперь за работу, — объявил Расмус.
Они поднялись наверх, в спальню, где обнаружили большой шкаф, битком набитый мужской одеждой, брюками, куртками и носками. Оставалось только выбрать то, что нужно.
Подхалим нацелился на белую рубашку, синие брюки, черный галстук и жесткую шляпу. Легкое пальто на руку, сумка в руки, серые перчатки — больше ничего не понадобилось для того, чтобы Подхалим превратился в по-настоящему почтенного и скромного господина.
