Разговор проходил на странной смеси русского и таджикского языков, дополненной жестами. Радченко показал Ибрагиму атлас автомобильных дорог десятилетней давности, купленный на душанбинском рынке в ряду, где торговали орехами, и старался втолковать, что ему нужен небольшой поселок Измес, рядом с которым начали строить фабрику по выделке кожи. Ибрагим, кажется, ничего не понимал в атласах и картах и никогда не слышал об Измесе. Однако сказал, что ближайший отсюда поселок Устунчак всего в двадцати километрах, если по прямой. По дороге выйдет дальше, но зато с пути не собьешься. Грунтовка проходит всю равнину наискосок, поднимается вверх, а затем начинает спускаться. Ибрагим задрал руку выше головы, потом опустил ладонь до колена, поклонился и уехал.
Температура поднялась до сорока, ветер совсем стих. Грунтовка взбиралась на холмы и спускалась вниз, потом пошла вдоль русла высохшей реки. Из знойного марева выплыли приземистые дома поселка с плоскими крышами.
Через узкую улицу Радченко выехал на площадь, остановился возле глиняного домика. Над дверью повесили лист жести, на котором по трафарету вывели слово «Почта» на русском и таджикском языке. А на дверях огромный замок и объявление, нацарапанное на куске бумаги: «Почта не работает». Бумага пожелтела, буквы выцвели.
Площадь оказалась почти пустой, только возле магазина топтались две женщины в длинных платьях, на головах темные платки с кистями. По соседству с магазином темнела витрина, на стекле которой были нарисованы ножницы и расческа и что-то написано по-таджикски. Радченко подумал, что в стрижке он не нуждается, а вот побриться и смыть с лица въевшуюся пыль можно. А в магазине он закупит воды и чего-нибудь перекусить.
В парикмахерской, которая делила помещение со скобяной лавкой, скучал молодой человек по имени Эльдар. Сегодня, впрочем, как и все предыдущие дни и недели, работы почти не было.
Когда бритый наголо мужчина вошел в душное помещение и о чем-то попросил, Эльдар не сразу понял, что чужаку нужно. Только когда тот поскреб пальцем подбородок, стало понятно, что делать дальше. Эльдар усадил приезжего на табурет, поставил на тумбочку круглое зеркальце, намазал щеки пеной и раскрыл опасную бритву. Через несколько минут работа была сделана, Эльдар лишь в двух местах слегка порезал кожу незнакомца, но тут же протер порезы тряпочкой, которую обмакнул в денатурат.
Дима достал мелкую купюру, подумав, что за такое, с позволения сказать, бритье, с глубокими порезами, не мешало бы по морде добавить и, злой на себя и парикмахера, вышел.
Под вечер Людмилу Зенчук выдернули из камеры изолятора временного содержания на Петровке, заковали в наручники и обыскали. Длинным коридором провели к следственному кабинету, приказали сесть на табурет возле стола и ждать следователя.
Девяткин появился через десять минут, включил верхний свет и настольную лампу, разложил перед собой какие-то бумажки. Он весело посмотрел на подследственную, отметив про себя, что трое суток, проведенных в изоляторе, старят женщину на десять лет, не меньше, поинтересовался, нет ли жалоб, и, не дожидаясь ответа, сказал:
– Обычно жалобы начинаются, когда из нашего маленького изолятора человека переводят в настоящую большую тюрьму. У нас кормят прилично, конвой не бьет, сокамерники не обижают. В Бутырке условия хуже. Впрочем, человек ко всему привыкает. Курить хочешь?
– Сам травись, умник. А потом сходи к врачу. Пусть он тебе очки посильнее выпишет, тогда увидишь на моем лице два синяка и еще один на скуле. Со мной сидят три бабы, похожие на мужиков. Две – убийцы, третья принимала участие в разбоях. Садисты чертовы, сволочи!
– Можете написать жалобу, – сухо проговорил Девяткин. – Но для нашего изолятора это случай нетипичный.
– Я жалобу напишу, а ты ею подотрешься? Спасибо, воздержусь.
– Ну, зачем же так грубо?
– Какой нежный мент попался… Наверное, в свободное время ходишь в ботанический сад цветочки нюхать?
– Людмила, я не устаю повторять, что человек – сам кузнец своего счастья…
– Ты это рассказывай знаешь кому? Сопливым девчонкам с умственными отклонениями. Если есть что добавить, давай по теме. И в телеграфном стиле. Если нет, отправляй обратно в камеру.
– Вам предъявят обвинение по серьезной статье: хранение оружия и боеприпасов. По опыту знаю: судьи намотают пять лет. Молодость и красота останутся за колючей проволокой. И ради кого впрягаться? Ради человека, который тебя предал? Жора Тост разболтал о себе много лишнего. А потом испугался, что ты узнала нечто очень важное, то, чего знать не должна, и, может быть, станешь его шантажировать или ментам сдашь. Вот и прислал по твою душу старого приятеля, трижды судимого Варакина. Мы дежурили у дачи, хотели с Тостом поговорить. Короче, чудо спасло тебя от пули.
– Не загибай, мент. Я на эти сказки не куплюсь. Что у нас с Жорой было, то было. Это наши дела. Кто в кого на улице стрелял, я не видела. Рано или поздно адвоката ко мне пустят, и любой приготовишка из юридического института докажет, что того оружия я в глаза не видела. Дом, где его нашли, не мой, даже арендован другим человеком. Моих пальцев на том пистолете нет. Все. Точка. И до свидания.
– Я думал, ты домой торопишься.
– Ничего, мент, я уж лучше посижу, дождусь, когда дадут адвоката и освободят подчистую. А на будущее запомни: я своих близких людей, как пустую посуду, не сдаю.
– Уже запомнил, – кивнул Девяткин и неожиданно заявил: – Что касается эпизода с хранением оружия и боеприпасов… Возможно, ты права, и доказать в суде, что ты держала на даче пистолет, помповое ружье, да еще и боевую гранату, будет… совсем непросто. И пальцев твоих на оружии нет. Поэтому мы это обвинение предъявлять не станем.
Зенчук настороженно взглянула на Девяткина, понимая, что теперь надо ждать большой гадости, и сказала:
– Значит, отпускай.
– С этим успеем, – усмехнулся Девяткин. – Послушай историю, занимательную и в какой-то степени поучительную. Действие происходит в наше время в нашем городе. Так вот, жила-была одна симпатичная женщина, которая полюбила нехорошего мужчину. А вот взаимности не наблюдалось. Мужчина играл в карты, иногда спускал все, что заработал неправедным трудом. У своей подруги, бывало, кольцо с камушком возьмет или цепочку золотую – и с концами. А наша героиня его любила и так хотела замуж, что решила не рассказывать кавалеру о своем ребенке. Мальчик хороший, крепкий, зовут Илья, живет вместе с престарелой матерью нашей героини в Раменском. И женщина, работая парикмахером в Москве, тайком от сожителя ездила к сыну пару раз в неделю.
– Чего ты лепишь? – с ненавистью посмотрела на Девяткина Зенчук. – Моя личная жизнь тебя не касается.
– Подожди, я сказку еще не закончил. Так вот, однажды наша женщина влипла в скверную историю. На съемной даче нашли пакетик с ее «пальчиками», а в нем – тридцать пять грамм афганского героина. Это триста пятьдесят доз. Да, на оружии «пальцев» не было, но на пакете были. Он принадлежал любовнику женщины, тому самому нехорошему мужчине, который в карты проигрывался. Жора умеет прятать ценные вещи, поэтому при первом обыске дурь не нашли. Произвели второй обыск – и в дровяном сарае обнаружили рабочую рукавицу, свернутую трубочкой. Ее засунули в поленницу дров. В рукавице – пластиковый пакет с героином. Вот такие дела. Любовник смылся. Но кому-то надо ответить за хранение наркотиков в особо крупных размерах… А из кандидатов у нас – только ты.
– Не лепи понты! Съезди в какую-нибудь «дурку» и расскажи эти басни местным идиотам. Я пока еще не спятила.
– У тебя все впереди, – ответил Девяткин. – Вот копия протокола обыска, подписанная вашими знакомыми, семейной парой Дуловых, снимавшей дом номер сто два по той же улице. Подписи, паспортные данные… Сама смотри, если мне не веришь. А вот заключение нашей криминалистической лаборатории. Ну, что порошок белого цвета – это героин, а на пакете твои пальцы.
Несколько минут Зенчук изучала листки, отпечатанные на серых казенных бланках. Наконец бросила копии на стол и сказала:
– Бумажкам у меня такая же вера, как и ментам. Вы за полчаса любой протокол напишете. От балды. Любое обвинение придумаете…
Девяткин достал из внутреннего кармана листок, положил на стол перед собой.
– Я долго разговаривал с твоей матерью, ребенка твоего видел. Мать на словах передала, что сил у нее больше нет, чтобы одной управляться, Илью нянчить, пока ты по мужикам бегаешь и ищешь разные приключения. У нее сто одна болезнь. И Софья Петровна надеется, что государство позаботится о ребенке. Короче, она понимает сложившуюся ситуацию. Ну, что дочь под следствием в СИЗО и вряд ли в обозримом будущем выйдет на волю. А если и выйдет, то уже лишенная родительских прав. Старуха готова хоть завтра передать мальчика в дом малютки. Пока он такой маленький, симпатичный, приемные родители найдутся.
