Они стали встречаться регулярно, сигналя друг-дружке ночью фонариками и ползком добираясь до условленного места в воронке от авиабомбы. Между ними установились деловые, бартерные отношения. У немцев большим спросом пользовалась советская тушёнка и шерстяные вязаные вещи. Ну, а Володя получал от Курта зажигалки, губные гармошки, шоколад, шнапс… Потом Володя выгодно обменивал свои «трофеи» у полковых старшин, начальников вещевой и продовольственных служб. О его «торговле» прознал командир полка. Он вызвал разведчика и потребовал прекратить сношения с противником. Он был хороший мужик тот подполковник, и «закладывать» своего разведчика не хотел – просто за себя боялся.
Володя в очередной раз встретился с Куртом и как обычно на полурусском-полунемецком языке, с помощью жестикуляции объяснил ситуацию. Явно расстроенный Курт, поразмыслив, предложил «задобрить» володиного командира. Для этого он «организовал» Володе «языка», оберлейтенанта, который в свою очередь «не давал жизни» самому Курту. Он провёл Володю прямо к отхожему месту своих офицеров и подал знак когда «обер» пошёл облегчиться…
За «языка»-офицера Володя получил свою первую «Отвагу», но командир не «подобрел». Тогда Володя рассказал ему всё как есть про «языка». Командир схватился за голову, не зная как поступить – не дай бог всё вскроется. Это грозило трибуналом не только разведчику, но и ему лично… Впрочем, вскоре и самому командиру понадобились услуги Курта…
В полк с проверкой приезжал командующий армией и командир, зная генеральские слабости, захотел перед ним предстать в выгодном свете. Володя срочно «вызвал» Курта и заказал ему ящик коньяка. За него немец запросил полушубок с валенками – крепнущие день ото дня морозы определяли спрос… Командующему так понравился французский коньяк, что он недопитую половину ящика забрал с собой, пообещав «толкнуть» понравившегося ему командира полка на бригаду. Ну, а командир на радостях представил так услужившего ему Володю аж к «Красной звезде»…
Тем не менее, всё это могло очень плохо кончиться, потому что полковой особист через своих осведомителей дознался таки про нежелательные контакты разведчика Сытинова, и неблаговидную роль во всём этом командира полка. И не миновать бы Володе штрафной роты, а командиру ещё похуже, если бы… не двадцать восьмой литерный.
Когда командир вызвал Володю в свой штабной блиндаж, разведчик подумал, что подполковник заведёт свою старую «песню» про «монастырь» под который они оба будут подведены в случае… Но командир был не один, а с каким-то нездешним офицером. Незнакомец держался уверенно, по-хозяйски, а командир напротив заметно волновался.
– До нас дошли сведения, что вы имеете регулярные связи с немцами? – сразу начал допрос приезжий, чьих знаков различия Володя не разглядел, так как тот был в телогрейке одетой поверх гимнастёрки. Несмотря на успокаивающие знаки командира, Володя так растерялся, что буквально застыл в ступоре, не говоря в ответ ни слова. Ему уже мерещился трибунал…
– Так имеете или нет? – спокойно, без выражения переспросил приезжий.
– Боится он, товарищ полковник, имеет, но как я уже вам объяснял, это всё с моего ведома. Он сумел втереться в доверие к противнику и благодаря этому добывает сведения. Таким образом, он даже сумел взять ценного языка, офицера, за что представлен к награде…
– И ящик коньяка он тоже благодаря этому вам добыл? – перебил приезжий, показывая что он в курсе «теневых» дел полка.
Все эти подробности, конечно же, изложил в своем докладном рапорте полковой особист. Но судьбе было угодно распорядиться так, что володин неофициальный «канал» на ту сторону фронта оказался в тот момент нужен кому-то на очень большом «верху», и вместо трибунала разведчика ожидал очередной орден.
– Ваш знакомый с той стороны может организовать мне встречу с кем-нибудь из офицеров АБВЕРа? – перешёл тем временем к «делу» полковник.
– Не знаю… А что такое АБВЕР? – изумился Володя.
– Ну, а ещё разведчик… Что же вы не знаете, как называется армейская разведка немцев? Могли бы у своего приятеля осведомиться, а не только валенки на вино менять.
Володя вновь тревожно взглянул на своего командира, но тот тут же успокоил его:
– Так надо, товарищ полковник из Москвы, у него важное правительственное задание. Ему надо неофициально встретится с каким-нибудь немецким офицером-разведчиком…
Пришлось полковнику из Москвы ползти в «заветную» воронку вслед за Володей. С той стороны Курт также сопроводил немецкого офицера, правда, не столь высокого чина. Полковник после нескольких минут «стыковочных» переговоров, потребовал чтобы Володя покинул воронку и обождал вне её, пока он переговорит с немцем. То же немецкий офицер приказал Курту. Разговор наедине продолжался всего минут десять-пятнадцать… Володя неслышно подполз к воронке с другой стороны и вторую половину разговора кое-как сумел подслушать, благо говорили больше по-русски – немец лучше знал язык противника, чем полковник. Тем не менее, что-то уразуметь из доносившихся обрывков фраз оказалось трудно…
Полковник упорно втолковывал немцу, что двадцать восьмого ноября с такого-то вокзала в такое-то время отправится литерный поезд, под тем же что и дата отправления номером… Потом он сказал, что такое же сообщение будет передано и на других участках фронта. Немец уточнил время отправления эшелона, поинтересовался почему выбран столь странный способ сообщения. На что полковник раздражённо предложил вспомнить, какой сейчас день, и что таким образом намного быстрее… Потом… потом полковник не то попросил, не то пожелал, чтобы всё произошло где-нибудь в поле, подальше от населённых пунктов. Что именно Володя не понял. При расставании немец удовлетворённым голосом произнёс:
– Это большая ошибка, недоразумение, что мы воюем друг с другом, у нас же есть общий враг, о чём свидетельствует этот замечательный поступок вашего руководства…
Когда ползли назад, с лица полковника не сходило выражение, которое бывает у карточного шулера, удачно сыгравшим спрятанным в рукаве фальшивым козырем.
3
Скептическая с прищуром улыбка Захара Фёдоровича по мере рассказа гостя постепенно гасла, и ближе к концу повествования его морщинистое лицо выражало что-то вроде сострадания.
– Иш ты… – он покачал головой. – Тебя звать-то как?
– Владимир Карпович.
– Вот что, Карпыч, ты как насчёт того, чтобы пропустить по стакашку? У меня самогон старуха гонит чистый «Абсолют», ей бо…
– Благодарствую, не могу я… сердце, и почки барахлят, да и вообще здоровье… гнилой весь.
– Ну-ну… извини… понимаю… Здоровье-то на фронте оставил?
– Да как сказать… Может и там. После сорок первого меня из-под Ленинграда перебросили. О той встрече, что я организовал, начальство строго-настрого приказало молчать, а ещё лучше забыть… и наградили, «Красное знамя» дали, – гость ткнул в четвёртую по счёту планку, сразу за орденами Славы. – За «языка» всего «Отвагу», а за то что полковника с немцем свёл, аж «Знамя» отвалили. Потом я уж докумекал, что мне как бы отступного дали, чтобы молчал и перевели на другой фронт, с той же целью… Правда, перевод кстати оказался. В полку том мне уже не вмоготу стало. И особист волком смотрел, видит око да зуб неймёт, и зависть кругом. Награждали-то тогда в начале войны очень редко, а я быстро два ордена и медаль отхватил, и все как-то не по делу, дуриком… Потом мне уж так не везло. Я и под Орлом был, и Днепр форсировал, и под Балатоном… Но за следующие награды уже кровью, здоровьем платить пришлось. Ранен был три раза, правда не тяжело, а вот при переправе, зимой в воду упал, воспаление лёгких схватил, еле до госпиталя довезли… Но демобилизовался вроде относительно здоровым, слава Богу не калекой, да и молодой ещё был. В общем можно сказать повезло.
– Ещё бы, не повезло, на передовой ведь воевал, да ещё разведчиком, – уже с уважением произнёс хозяин.
Но гость в ответ снисходительно улыбнулся:
– На передовой не разведчики в первую очередь гибнут, а рядовые пехотинцы… те, кто в атаки ходит, и атаки отражает… Ладно, это я к слову. Так вот, когда у меня дети ещё малые были, всё спрашивали, а сейчас внуки. За что дед этот орден, а этот? Это же всё враньё, что у них одни дискотеки да компьютеры на уме, они и интересуются, и поверишь, гордятся, что дед у них герой. Как до этого «Знамени» доходит, не знаю, что и говорить… Чую умирать уж скоро, а так и не знаю, о чём там говорили, зачем встречались, что за эшелон? Ерунда вроде, а как заноза в голове сидит, и сердце гложет. Понимаю, верно ты говоришь, правду мне никто не скажет, ни в министерстве, ни в архиве, только на вашего брата железнодорожника надежда.
– Ну, Карпыч, ты даёшь… У тебя как в той поговорке, седина в бороду, бес в ребро, только у тебя другой бес. Вона сколь лет жил и ничего, а тут на старости, вынь да положь… правду. А внукам… Соврал бы чего, ведь у тебя, поди, сколько случаев было за что надо наградить, а не наградили. Вот ты бы такой и прицепил к этому ордену, – хозяин скрипуче засмеялся. – Вона, сколь сейчас ветеранов, которые передовой и не нюхали. Повесят тоже планки эти медалей юбилейных и прут везде без очереди, все в льготах по уши. Они не стесняются, врут про подвиги свои направо-налево… Ты эт извини Карпыч, ты-то, конечно, заслужил, а эти?… Да рази ж это можно… да хоть бы два года в окопах, под пулями, в холоду, в сырости, и потом столько жить?… Они, брехуны эти за ваш счёт, настоящих фронтовиков, тех, что в земле давно, кто не дожил, сейчас жируют, их льготами пользуются. Таких как ты, сколь осталось то, раз-два и обчёлся, а тех, здоровье сберёгших? Ты эт… не обижайси. Разве не прав я? – хозяин вопросительно воззрился на гостя.
