– Всё Маришенька, всё милая, не бойся, всё кончилось. Мы сейчас с тобой к дедушке поедем, он нас внизу ждёт. Ты там успокоишься, заснёшь. Давай одеваться.
Надежда представила, что пережила дочь, когда услышала звук выдавливаемых стёкол, страшный грохот рушащихся панелей взорванного рядом дома, этих гигантских костяшек домино. О том, что эти «костяшки» попутно давили, ломали… людей, ей в голову как-то не приходило, ей сейчас более всего было совестно перед дочерью…
Документы, деньги, ценности… самые необходимые вещи. Всё это заняло у Надежды не более четверти часа. Увидев состояние своей кухни, она тоже поверила, что дом вот-вот рухнет. Как ни странно, но закрыть дверь оказалось намного легче, чем открыть, во всяком случае, к посторонней помощи прибегать не пришлось. Об оставленных дома вещах, она почти не думала, хотя в квартире было что взять. Она спешила скорее увести дочь, да и сама нуждалась в срочной смене «декораций».
Нервное напряжение, которое до сих пор едва не полностью отключало её сознание от всего постороннего, концентрировавшее её внимание на стремлении в свою квартиру, к дочери… Это напряжение спало только тогда, когда Надежда, держа в одной руке руку Марины, а в другой туго набитую большую дорожную сумку, оказалась на улице. Вокруг стоял невообразимый шум, состоявший из криков, плача, стонов, ругани, воя сирен пожарных и санитарных машин, тарахтение передвижных энергоагрегатов. Рухнувшую часть соседнего дома освещали несколько десятков прожекторов. До Надежды, наконец, со всей жуткой очевидностью дошло, что под руинами погребены, погибли люди, фактически её соседи, которых она не знала, но встречалась много раз, мимоходом, их дети, учившиеся в рядом расположенной школе, где училась и её дочь…
– Мама, что это!? – Марина, широко открыв полные ужаса и недоумения глаза, указывала на развалины.
– Пойдём доча… пойдём скорее, нас дедушка ждёт, – Надежда буквально потащила Марину к оцеплению, откуда им уже призывно махал рукой отец.
– А Люда… Люда Костикова… её окна напротив наших были… Сейчас их нет… Она где сейчас жить будет?…
Надежда старалась не смотреть на развалины, над которыми, казалось, из-за прожекторов светился радужный нимб. Там копошились люди в оранжевых комбинезонах.
– Мариша, внученька… ты цела, слава Богу, – отец кинулся к Марине.
– Дедушка пойдём к тебе скорее… я так испугалась… я телевизор смотрела, а тут как загрохочет, стёкла как полетят!..
Марина шла между дедом и матерью и уже не казалась напуганной, она даже с некоторым увлечением рассказывала о пережитом. Зато дрожь всё более и более охватывала Надежду. Она вдруг подумала, что взорвать точно так же могли не соседний, а их дом и… Как бы она тогда смогла жить!? Молния ударила рядом, уничтожив других… лишь обдав смертельным дуновением.
– Пап… сядь за руль. Я… я не могу, – стуча зубами, попросила Надежда.
Пока отец, по-старчески кряхтя, забирался в машину, тыкал, не попадая ключом в замок зажигания… Надежде словно обручем сдавливало голову, всё смешалось, и плачь, и причитания, и гневные проклятия… команды, переговоры по рации, шум подъезжающих и отъезжающих машин. Далёкая от веры, она про себя твердила какие-то подобия молитв, ибо настоящих не знала. За спасение дочери, своё… за души тех в кого ударила молния.
Письмо
Дроздов не мог привыкнуть к гаубицам. Даже бьющий скорее по нервам, чем по ушам протяжный звук залпов «ГРАДа» не так на него действовал, как эти тяжкие ухающие выстрелы. Голова непроизвольно втягивалась в плечи, туловище само собой сжималось, и оставалось в таком положении, пока грохот уносящегося вдаль снаряда не затихал, напоследок возвестя о себе едва слышимым всплеском далёкого разрыва.
– Не ссы сынок, это пока ещё не по тебе панихида, – с ухмылками прошли мимо, неся перед собой в согнутых руках по несколько буханок хлеба двое контрактников. – Наберут детей на войну, а сопли утирать… – дальше Дроздов не расслышал – подошла его очередь получать первое.
– Заснул… какая рота!? – кричал стоя на металлической подножке походной кухни нарядчик с черпаком в руке.
– Вторая, я из дозора, на двоих человек, – Дроздов подал котелки.
– Из дозора?… На, держи, поешь на последок. Сегодня ночью «духи» к тебе в гости придут, яйца резать, завтра петухом запоёшь, – нарядчик издевательски заржал.
Дроздова передёрнуло, схватив котелки со щами, он поспешил к следующему котлу за вторым. Здесь «банковал» сам повар, «дед» – сержант. Каши с тушёнкой в поданные крышки от котелков он положил явно мало. Дроздов не отходил.
– Чего встал, разводягой по лбу захотел? Двигай дальше, нечего очередь задерживать! – повар кривил красное лицо в угрожающих гримасах.
Дроздов бросил исподлобья недобрый взгляд и нарочито неспешно отошёл.
– Чего зыркаешь!?… Сейчас слезу по горбу настучу… салабон! – ругался ему вслед повар, принимая следующие крышки от котелков.
Даже прослужив шесть месяцев Дроздов и его однопризывники вновь оказались самыми «молодыми» в полку. Ещё во время боёв в Дагестане погибло несколько «молодых» из Татарии и по этому поводу подняли шум… В общем, когда начались бои в Чечне, прослуживших менее полугода в боевых подразделениях уже не оказалось. Таким образом, молодость «черпаков», солдат прослуживших по шесть месяцев, продлялась ещё на полгода. А это означало, что основная тяжесть службы опять ложилась на них: наряды, тяжёлая грязная работа – разгрузки-погрузки, рытьё траншей и окопов… Не контрактники же всем этим будут заниматься, не «деды», даже «годки» имели некоторое моральное право увильнуть.
В дозоре, муторном суточном дежурстве на выдвинутом за позиции батальона посту, тоже, в основном, службу несли «черпаки». Нагруженный обедом, Дроздов уже собирался идти на свой окопный пост, где его ожидал напарник, когда к нему подбежал Галеев. Однопризывник Дроздова, он по штату числился в их взводе, но благодаря умению писать плакатным пером и немного рисовать, сумел пристроиться при передвижном полковом клубе. В руках у клубного работника белела пачка конвертов. Они были в неплохих отношениях, и Галеев обратился к нему по-свойски:
– Толян, тебе письмо, толстое, с фоткой наверное. От бабы?
– Сунь в карман, – Дроздов подставил бок, отводя руку, занятую котелками.
Галеев сунул толстый конверт в карман бушлата и побежал дальше раздавать почту.
«От бабы… какой бабы, у меня и бабы-то никакой нет», – тоска от предчувствия охватила его, когда он мельком увидел адрес, написанный материнским почерком. Толщина конверта подсказывала, что мать, узнав, наконец, куда «загремел» её единственный сын, разволновалась, расплакалась… вот и накатала. Что-что, а писать-то она умеет, как-никак более двадцати лет русский и литературу в школе преподаёт. Дроздов, словно ощущая тяжесть материнских слов в своём кармане, сгорбившись как старик, шёл вверх по склону пологой горы, мимо КУНГов, палаток… В одной из палаток контрактников шёл гудёжь. Там располагались батальонные разведчики, они единственные в полку «соприкасались» с противником почти ежедневно. Им многое позволялось: они общались с офицерами до майора включительно на ты, у них всегда имелись спиртное и план… они несли самые настоящие потери… убитыми и ранеными. В палатке наверняка находился и Лунёв, тридцатидвухлетний разведчик, воевавший и в Афгане, и в первую чеченскую. Лунёв тоже пензенский, земляк, у него Дроздов пару раз просил заступничества, когда двадцатилетние «старики» чрезмерно его «напрягали».
Зона ответственности их взвода, это примерно двести метров на склоне горы, являющейся господствующей высотой, которую оседлал дивизион «ГРАДа». Дальше, до следующей высоты, где базировались самоходки, располагались позиции других взводов, рот и батальонов полка. Перед пехотными подразделениями стояла задачу не допустить «духов» в тыл, на позиции артиллеристов, которые в этой, пока ещё не очень контактной, войне являлись главными действующими лицами. Именно они, выдавливая огнём не обладавшего тяжёлым вооружением противника с позиций, вынуждали его отступать всё дальше вглубь Чечни, к Грозному. На следующем рубеже всё повторялось: захват господствующих высот, артиллерийский прессинг, разведрейды…
Дроздов спрыгнул в траншею хода сообщения и, пригнувшись, пошёл по нему к посту.
– Что так долго?! Тебя только за смертью посылать!.. Что там на рубон? – в углу окопа полулежал на разостланной шинели Бедрицкий, крупный, но рыхлый уралец.
– Щи и каша рисовая.
– А третье?
– Кисель.
– Каши чего так мало?… Тебя всегда нажмут!
– Сам бы шёл! – беззлобно огрызнулся Дроздов и стал очищать полбуханки хлеба от попавшего на неё окопного мусора.
– Разве это жратва… – привычно запричитал Бедрицкий. – Сволочи… На смерть, гады, посылают, а ни мяса, ни свежатины… осень вон стоит, овощи, фрукты везде, а тут концентратами давят… воюй за них…
