Но Елизавета избегала этих мыслей. Ее родная сестра Джейн, вышедшая замуж за Джозефа Купера Лондонского, в январе умерла родами, а ее сестра-близняшка Руфь умерла при таких же обстоятельствах пятнадцать лет тому назад... И хотя Нанетта утверждала, что в подобных несчастьях повинны неумелые повитухи и нездоровая атмосфера города, с ней мало кто соглашался. Быть женщиной – очень опасное занятие. Беременная Елизавета чувствовала себя очень скверно – страдала от несварения желудка и изжоги. А нынче, затянутая в богато расшитый корсет, чувствовала себя и вовсе из рук вон плохо. Платье ее было из черного модного шелка с высоким воротником в стиле Медичи, выбранным специально, чтобы оттенить блеск фамильной драгоценности Морлэндов – бесценного ожерелья из черного жемчуга. Но, тем не менее, это было много удобнее, нежели круглый плоеный жесткий воротник, особенно модный сейчас...
Праздник удался на славу, со множеством развлечений – тут были и акробаты, и жонглеры, и маленький оркестр, и певцы. Затем все с удовольствием посмотрели аллегорическую пантомиму. Потом начались танцы. Иезекия протанцевал гальярду со своей миниатюрной женой – а потом Джейн, словно затем, чтобы продемонстрировать всем, как она мала и изящна, прошлась в танце с гигантом Джоном, а потом с Джэном, который, хотя и не мог тягаться с кузеном, все же был значительно выше среднего роста. Потом Джон пригласил на танец Мэри Сеймур, чья фарфоровая бледность уступила место ярчайшему румянцу. Иезекия танцевал с Нанеттой, а Джэн бережно вывел и круг танцующих Елизавету. Тесная дружба между Джоном и Джэном заставила ее, наконец, преодолеть давнюю неприязнь к юноше – она вынуждена была признать, что ее антипатия, в сущности, ни на чем не основана: он был с ней неизменно учтив и ни разу ничем не оскорбил ее чувств. Хотя он, с его черными кудрями и вьющейся густой бородой, завитками и блеском напоминающей каракуль, озорными темно-синими глазами и ровными белыми зубами, которые гак часто обнажались в улыбке, был все же чересчур проказлив – и Елизавета ощущала в общении с ним некоторую неловкость. Он также был в черном бархатном камзоле, расшитом небесно-голубым шелком, в черной же бархатной шляпе, на тулье которой красовались сверкающие сапфиры – а шею его стягивал очень высокий шелковый воротник, не дававший возможности наклонить голову: он глядел на Елизавету сверху вниз сквозь густейшие черные ресницы, и это было несколько вызывающе. Елизавета искренне обрадовалась, когда танец окончился – она смогла, наконец, перевести дух и присесть рядом с сестрой.
Последняя оставшаяся в живых сестра Елизаветы – близняшка покойной Джейн, Мэри, приехала на свадьбу со своим супругом Томом Беннеттом и единственным сыном Даниэлом. Мальчику исполнилось уже шестнадцать лет, и он должен был унаследовать усадьбу Хар Уоррен после смерти отца Елизаветы и Мэри, старого Люка Морлэнда. Этот день был не за горами – старику уже стукнуло шестьдесят пять, и хотя Морлэнды были долгожителями, он частенько покашливал и задыхался. Елизавета была старше Мэри, но старый Люк передавал поместье Мэри, так как считал, что дети Елизаветы и так достаточно обеспечены. К тому же Даниэл воспитывался в Хар Уоррене, а его отец, Том Беннетт, до женитьбы на Мэри служил там управляющим.
Беседуя с Мэри, Елизавета увидела, что Пол, увлеченный разговором с Томом Беннеттом, ведет его в комнату управляющего. Он, видимо, хотел побеседовать с ним без свидетелей – и Елизавета тотчас же мысленно прикинула, каков может быть исход их переговоров. Несомненно, речь пойдет о браке. Пол, как она знала, всеми силами старался прибрать к рукам как можно больше земель, сделав их собственностью Морлэндов – и его всегда бесило, что старый Люк завещал Хар Уоррен сыну Мэри, а не Елизавете.
Даниэл Беннетт идеально подходил в качестве жениха. Для кого? Нет, только не для Леттис – у Пола на ее счет были куда более грандиозные планы, поэтому-то ее и отослали ко двору. Хар Уоррен и мальчик Беннеттов – нет, этого слишком мало для гордячки Леттис. Ну, тогда Мэри. Елизавета улыбнулась своей догадке. Пол, разумеется, преподнесет ей свое решение как величайшую новость, надеясь поразить и изумить ее – но, увы, до сих пор ему ни разу не удалось удивить жену... Но, конечно же, ей будет приятно. Настало время выдать Мэри замуж – она была чересчур энергична и горда, чтобы прозябать в девичьей. Елизавета будет только рада, если ее дочь – дочь, более других детей походящая на мать – поедет на ее родину.
Уже через месяц после свадьбы Джейн установилась чудесная теплая погода. В доме стало удивительно тихо после того, как разъехались все девочки – Джейн жила теперь в своем новом доме, а Мэри отправилась в Хар Уоррен с тетей и дядей, и, конечно же, с женихом – чтобы получше ознакомиться с обычаями их дома. Было так тепло, что показались, наконец, первые весенние цветы. В первый по-настоящему теплый день Елизавета вышла в парк в сопровождении служанок и сидела там, лениво плетя кружево. Она отправила одну из девушек в дом за лимонадом – и тут появился Джон, вернувшийся с ранней охоты.
– Доброй была охота? – спросила она, отталкивая любопытную морду Китры, тотчас же ткнувшуюся в ее рукоделие.
– Да, насколько можно вообще называть охоту доброй... Джэн подстрелил, наконец, красавца оленя, за которым так долго гонялся – и теперь страшно беспокоится за Фэнд: у собаки на боку небольшая рана – олень, защищаясь, поддел-таки ее рогом.
– Послушай, дорогой, – рассудительно сказала Елизавета, – олени ведь обгрызают, кору с плодовых деревьев и губят сады.
Джон улыбнулся:
– Ты совсем как тетя Нэн. Но все равно они имеют право жить! Мэри говорила...
– Мэри Сеймур ездила на охоту вместе с вами?
– Да, и Мэри, и тетя Нэн. Ну, еще могу понять тетю Нэн – она сильная духом женщина, но Мэри... Она так же, как и я, не любит убивать оленей. Ну, я-то, понятно, выполняю свой мужской долг – добываю мясо для семьи... А что понесло в лес Мэри – убей, не пойму!
Елизавета внимательно поглядела на него. Нет, он и вправду ничего не понимает, подумала она. Покуда она размышляла, что бы ему ответить, Джон опустился на траву у ее ног и улыбнулся ей, щурясь от солнца.
– Что это ты господинишь? Твои руки не знают покоя – ты все время чем-то занята...
– Это просто кружево, мальчик. Для детской рубашечки. – Она невольно вздохнула, а Джон на мгновение прижался лицом к ее коленям с искренним сочувствием. Она продолжала: – Скорее бы шло время – через два-три месяца я снова смогу выезжать с тобой верхом. Ты не понимаешь вполне своего счастья, Джон, – ты мужчина, и ты свободен...
Он поднял на нее глаза, и она поняла, как ее слова расстроили его.
