Джэн прямо и честно взглянул ей в глаза:
– Но разве я могу ревновать тебя к королеве, мама? В конце концов, ты узнала ее задолго до того, как у тебя появился я – и, возможно, она нуждается в тебе сильнее...
Джон, стоя у окна и неторопливо застегивая пуговицы камзола, задумчиво взглянул на Джэна – и вспомнил вдруг темные, полные отчаянного одиночества глаза, обращенные к нему с немым призывом. Говорили, что у королевы материнские глаза – тогда неудивительно, что тетя Нэн посвятила свою жизнь вначале матери, а затем и дочери...
– Я люблю тебя, Джэнни. Ты единственный мой сын, – произнесла Нанетта, – но ей я необходима. Королевой быть так тяжело – она бесконечно одинока. У нее хорошие и мудрые советники, верные и преданные подданные – но иногда ей нужен просто друг. Так ты прощаешь меня?
– С одним условием, мама: ты будешь приезжать домой в любую свободную минуту. Но ты все же жестока ко мне...
– В чем же заключается эта моя жестокость, цыпленок? – Нанетта напустила на себя притворную серьезность.
– Лишь в том, что ты разлучила меня с госпожой Мэри, разумеется... – он не глядел на девушку, но краешком глаза все же заметил, как она мучительно покраснела – с ее золотисто-рыжеватыми волосами и необычайно светлой кожей она мгновенно заливалась краской до самых ушей. Джэн устыдился, что задел ее за живое, и быстро продолжил: – И в том, что ты скрываешь от меня то, что я так давно желаю узнать.
Вот тут уж Нанетта стала непритворно серьезной.
– Медвежонок, я сто раз говорила тебе, что скажу тебе все, если это будет возможно...
Дело не двигалось, и Джэн был в отчаянии.
– Да, я знаю, мама... Погляди, снова выглянуло солнышко. Не пойти ли нам в сад поискать на грядках позднюю клубнику? Джон отвез бы корзинку домой кузине Елизавете. Женщины в ее положении любят лакомства.
Он предложил Нанетте руку, и они вышли, сопровождаемые борзой Нанетты по имени Зак. За ними устремилась и собака Джэна, Фэнд – мать Китры, величественно оставлявшая без внимания намерения сына напрочь отгрызть ей ухо. Джон предложил руку Мэри, и они направились вслед за Джэном и Нанеттой. Дойдя до дверей, Джэн обернулся – и успел увидеть озаренное улыбкой лицо Мэри, запрокинутое вверх – рядом с Джоном она казалась и вовсе малюткой. Спускаясь по лестнице, Джэн прикрикнул на разрезвившихся собак чересчур сердито...
Когда Джон возвратился домой к ужину, он тотчас же понял – произошло нечто из ряда вон выходящее. Даже слуги были крайне возбуждены. Его встретила мать и знаком пригласила пройти в зимние покои. Вид у нее был крайне смущенный.
– Что, мама? Что у нас произошло? – спросил он. Она повернулась к нему, все еще очень грациозная в просторном платье, несмотря на округляющуюся талию.
– Хвала небу, ты здесь, Джон! Джейн... У Джона сжалось сердце.
– Боже всемилостивый, что с ней стряслось?
– Нет-нет, с ней все в порядке. Иезекия час тому назад привез ее домой. Он... Иезекия... он, кажется...
Она смешалась, взволнованно глядя на своего высокого сына. А Джон, вспомнив хорошенько, как он расстался нынче с Иезекией и сестрой, начинал уже смутно понимать, к чему клонит мать.
– Он все еще здесь? – спросил Джон.
– Они разговаривают с твоим отцом в комнате управляющего.
– А Джейн?
– С сестрой наверху. Джон...
– Мне кажется, я понял, мама. Иезекия попросил руки моей сестры?
– Так ты знал? Не очень-то хорошо с твоей стороны было молчать, сынок. А что ты об этом думаешь?
– А Джейн уже ответила ему? Она примет его предложение?
Елизавета развела руками:
– Да они, кажется, уже все между собой уладили там, в парке, в Шоузе!
В воображении Джона живо нарисовалась эта сцена. Тихоню Джейн так легко было представить себе в тенистом парке, в обществе силача Иезекии...
– Я ничего об этом не знал, мама, но сейчас, когда ты сообщила мне эту новость, меня поразило, как это мы прежде не догадывались. Ведь он всегда обожал ее – с тех самых пор, как впервые взял на руки. Лучшей жены для него я не могу и представить – а если она согласится, то будет совершенно счастлива: ведь у Джейн здравого смысла, словно у тридцатилетней! Но что скажет отец?
– Думаю, он даст согласие – ведь Леттис при пюре. Ему по душе придется идея присоединить Шоуз к нашим землям. Я думаю, сейчас они уже улаживают мелкие детали.
Джон кивнул, подошел к Елизавете и коснулся ямочки в основании шеи – там, где отчетливо видно было биение пульса.
– Что с тобой, мама? Тебе это не по душе?
– Она так молода... А он так редко бывает дома... – ответила она – и вдруг взорвалась: – Мне страшно представить ее, такую юную, замужней и... и беременной!
Джон в ужасе глядел на мать – жилка у нее на шее бешено пульсировала, а в глазах было полнейшее отчаяние. Он осторожно усадил ее на скамеечку.
– Тебе нехорошо? – спросил он. – Голова болит?
Она кивнула и прикрыла глаза. Из-под опущенных век неудержимо заструились слезы. Джон положил ладони ей на лоб и принялся поглаживать его по направлению к вискам, чтобы снять боль – и вскоре почувствовал, как она расслабляется и успокаивается. Потом она открыла глаза и улыбнулась дрожащими губами:
– Теперь мне куда лучше. Боль утихла. Джон, все будет хорошо?
Он взглянул на нее, пытаясь понять, что именно ее беспокоит.
– Я в этом уверен, – ответил он. «Все будет хорошо, мама, и неважно, о чем ты спрашиваешь», – мысленно добавил он. В эту минуту двери распахнулись и вошел Пол – внезапно, как и всегда, чтобы сразу оценить обстановку в комнате.
– Ах, вот ты где, Джон. Мать уже наверняка рассказала тебе о визите Иезекии? Я ответил ему, что даю согласие на их помолвку – если Джейн вправду хочет этого. Она доверяет тебе, Джон. Не пойти ли тебе к ней? Спроси, что она думает обо всем этом. Она чересчур молода, чтобы выдавать ее замуж против воли. Опасаюсь, что мне она скажет то, что я хочу услышать, а вовсе не то, что у нее на сердце...
– Да, разумеется, сэр, я тотчас же пойду к ней. – Джон охотно отправился исполнять поручение. Джейн сидела в верхних покоях в обществе сестры Мэри и служанки Зиллы, ожидая приговора, и шила. Ничто не обнаруживало ее волнения – кроме разве что на удивление крупных и неловких стежков. Джон отвел ее в сторонку и заслонил от любопытных взоров сестры и служанки.
– Ну что, Джейн? – мягко спросил он. Она подняла на него лицо – на нем было написано такое искреннее счастье, что можно было больше ни о чем и не спрашивать.
– Мы прогуливались в парке, – начала она. – На лавандовом лужке мы остановились, он взял мою руку и спросил, не смогу ли я полюбить его, когда стану чуточку постарше. А я ответила, что уже всем сердцем люблю его и стану его женой, как только он захочет.
