– Да, и Мэри, и тетя Нэн. Ну, еще могу понять тетю Нэн – она сильная духом женщина, но Мэри... Она так же, как и я, не любит убивать оленей. Ну, я-то, понятно, выполняю свой мужской долг – добываю мясо для семьи... А что понесло в лес Мэри – убей, не пойму!
Елизавета внимательно поглядела на него. Нет, он и вправду ничего не понимает, подумала она. Покуда она размышляла, что бы ему ответить, Джон опустился на траву у ее ног и улыбнулся ей, щурясь от солнца.
– Что это ты господинишь? Твои руки не знают покоя – ты все время чем-то занята...
– Это просто кружево, мальчик. Для детской рубашечки. – Она невольно вздохнула, а Джон на мгновение прижался лицом к ее коленям с искренним сочувствием. Она продолжала: – Скорее бы шло время – через два-три месяца я снова смогу выезжать с тобой верхом. Ты не понимаешь вполне своего счастья, Джон, – ты мужчина, и ты свободен...
Он поднял на нее глаза, и она поняла, как ее слова расстроили его.
– Мой отец... – начал было Джон, но благоразумно замолчал. – Да, я знаю, – овладев собой, произнес он. – Всякий раз, когда я выезжаю верхом, я знаю, что это величайшая радость – и от всего сердца благодарю Господа и Пресвятую Деву. Мне больно видеть, что ты словно в темнице, как пленница, осужденная вот так... – продолжать он не мог. Елизавета всем сердцем услышала то, что сын не посмел произнести вслух: «Быть пленницей отцовской похоти». Мальчик отчаянно ненавидел за это отца – ведь не было в этом прямой необходимости: он вполне мог удовлетвориться теми детьми, которых она уже родила ему, и оставить ее в покое. Лицо Джона словно потемнело от этих мучительных мыслей.
Елизавета изумленно глядела на сына. Он скорбел о ее утраченной свободе вместе с ней. Он восставал против законного права отца на ее тело – это было нечестиво, странно, преступно, и вместе с тем ее это почему-то радовало. Как он красив, думала она, глядя на него сверху вниз, и ему так идет этот медово-золотистый загар... Ей нравились тени от ресниц, падающие на щеки, когда он глубоко задумывался, опуская глаза, и губы, изогнутые, словно лук, – нежные и одновременно по-мужски твердые... Ей нравилось, как солнце играет на его длинных ржаных волосах, оставляющих открытым чистый высокий лоб. Нет, она не чувствовала себя его матерью – она просто не могла произвести на свет это чудо! Ей так необходима была его любовь – и вместе с тем она была настолько в ней неуверена, словно он был не сын ей, а мужчина, которого она только вчера узнала и полюбила... Неудивительно, что Мэри Сеймур...
Он вдруг взглянул ей в лицо – и Елизавета залилась краской. Словно продолжая последнюю свою мысль, она проговорила:
– Тебе не приходило в голову, что теперь, когда все девочки пристроены, отец станет подыскивать для тебя жену?
Джон вскинул брови:
– Я чересчур занят. Кто станет заниматься делами в поместье, если я вдруг начну волочиться за девушками?
– Нет ли у тебя кого на уме? – будто невзначай спросила Елизавета. Если ему нравится Мэри Сеймур, она постарается убедить Пола выбрать именно ее – хотя это было бы нелегко. Ведь у девушки не было ни семьи, ни состояния – разве что небольшое приданое, подарок Джеймса и Нанетты... Но Джон лишь потрепал Китру за ушами.
– Ну уж нет! – беспечно ответил он, и Елизавета женским чутьем поняла: это сущая правда. – Мне все девушки нравятся одинаково – они словно нежные птенчики, которых приятно держать в ладонях. В моем сердце безраздельно царит единственная женщина – та, которая сейчас подле меня. – Он нежно потерся лицом о бархат ее платья, ласкаясь, как котенок. Она склонилась, чтобы погладить его по волосам, – и вдруг почувствовала, что ей стало плохо: какое-то резкое жжение в груди... – Нет уж, – продолжал Джон. – Я не хочу ни на ком жениться. Я вполне счастлив и так!
– И все же тебе придется жениться – рано или поздно, – сказала Елизавета. – Ты еще не женат только потому, что твоему отцу не удалось пока подобрать для тебя подходящей невесты. Подумай: если ты не женишься и жена не родит тебе сына, кто унаследует все имения Морлэндов?
– Да любой из моих братьев! – ответил. Джон, поднимаясь на ноги. Он склонился, чтобы поцеловать ее и вдруг положил теплую ладонь на ее живот: – Может быть, этот самый малыш, – прошептал он ей на ухо. Смущенная Елизавета рассмеялась, а Джон продолжал: – А теперь мне пора – я должен распорядиться, чтобы Клемент управился с тушей, а потом встречусь с управляющим и с кем там еще, кому невтерпеж побеседовать со мной. Благослови тебя Господь, мама. Поди сюда, Китра, к ноге!
– Господь с тобой, Джон, – рассеянно отозвалась Елизавета. Ей постепенно становилось все хуже, уже кружилась голова, и она выпрямилась, борясь с тошнотой. И тут внезапная и острая боль пронзила все ее тело – она судорожно вздохнула и схватилась за грудь. Это не схватки, подумала она – и тут разом все мысли улетучились. В ее грудь словно вонзилась раскаленная стрела – и жгучая боль мало-помалу подбиралась к самому сердцу. Она не в силах была дохнуть – попыталась подняться и рухнула на колени, а потом упала на бок, распростершись на траве...
Все вокруг плыло куда-то, она хотела крикнуть: «Джон!», но не сумела. И все равно он услышал ее! Дойдя уже до самых ворот, он вдруг обернулся – и огромными прыжками кинулся к ней. Оттолкнул Китру и перевернул ее на спину своими огромными сильными руками. Он положил голову Елизаветы себе на колени и кликнул слуг.
– Скорее, за помощью! Позовите отца и капеллана Филиппа! Быстрее! – услыхала Елизавета, как он отдает приказания слуге. Затем он склонился к ее уху, но голос его доносился словно бы издалека: – Мама, что с тобой? Ты можешь говорить? Что-то с ребенком? Мама!
Она открыла глаза: их взгляды встретились – она всеми силами пыталась заговорить с ним... Железный наконечник стрелы словно разрастался у нее в груди, лишая возможности дышать, по капле выдавливая из нее жизнь. Руки Джона гладили ее лицо, сдернув чепчик, откинув со лба волосы. Как сладки были эти прикосновения – и все равно они были ничто перед невыносимой болью, до краев переполнившей все ее существо, заслонившей весь мир... Она снова силилась что-то сказать. «Он понимает, – вдруг подумала она. – Я умираю».
– Мама! – отчаянно закричал Джон. Ее губы посинели. Пошевелились, словно что-то шепча... Что? Он прижимал ее к себе, словно сила его любви могла вернуть ее к жизни. К ним уже бежали из дома потревоженные слуги, что-то крича – но было уже поздно: широко раскрытые синие глаза невидящим взглядом смотрели в небо.
Глава 6
Смерть неотделима от жизни – она незримо стоит за плечами каждого, подобно тому, как вечер стоит на страже у исхода дня. Морлэнды скорбели – и эта скорбь была подобна благословенному ливню, изливающемуся на иссохшую почву, омывая ее, успокаивая боль, чтобы они могли продолжать жить, словно ростки, пробивающиеся на пепелище, залечивающие раны земли и тянущиеся к солнцу.
