Ну и признаю, а что это изменит?
Как же я всё-таки устала! Сколько лет, а грязи если и становится меньше, то не намного. А я уже не та, что двадцать лет назад. Хотя я не стала хуже или лучше, я просто устала.
Хм. Знал бы кто-нибудь, да хоть Кэрт, о чём я сейчас думаю, точно бы решил, что я спятила. А может, я вправду с ума начинаю сходить?
Но она-то, ребёнок этот, Аня, здесь причём? Сама не знаю. Может, это одиночество доконало меня до такой степени что… А вот что именно, словами-то ты выразить не можешь».
М. С. так и сидела довольно долго. Вставать и уходить ей не хотелось. Ей некуда и незачем было спешить. Её никто и нигде не ждал. До завтра. А завтра снова тоже, что и всегда. Люди, бумаги, совещания. Всё это важно, всё это необходимо. Но это будет только завтра. А сегодня…
Она могла сидеть здесь сколько угодно. Случись что чрезвычайное — её найдут мгновенно. По мелочам беспокоить никто не станет.
На поясе запищал телефон. М. С. словно очнулась, и рванула его с пояса.
— Слушаю…
Через несколько минуть чёрный автомобиль мчался к зданию одного из министерств.
Генерал так и не сказала девочке ни слова, хотя сидела рядом с ней довольно долго. Но ребёнку почему-то стало… холоднее что ли, после того, как она ушла. Она не знала, что никто бы ей не поверил бы, если бы она сказала, что великая и страшная М. С. показалась ей очень усталой и доброй. И что ей хотелось бы, что бы она зашла снова.
Было уже за полночь, когда у мрачного дома в саду остановился чёрный автомобиль. Через минуту он отъехал. В прихожей большого дома зажёгся свет. М. С. прибыла домой. Если, конечно в её лексиконе существует такое понятие, как дом. Место, где она проводит ночь или иное время суток, домом назвать всё-таки сложно. Скорее, логово.
В прихожей было несколько стульев и шкафов с одеждой в чехлах — полный комплект всевозможных шинелей и пальто, которые имеет право носить генерал-полковник.
На один из стульев М. С. положила фуражку, на другой — портупею и сумку.
Хотя она и хромает, но на людях всё равно ходит довольно быстро. Сейчас же еле переставляет ноги. До лестницы шла, опираясь рукой о стену и закрыв глаза. На второй этаж поднималась минут пять, если не больше. Несколько раз останавливалась. Тот взгляд, который бросала на вершину лестницы, переполнен мукой и ничем больше. Вряд ли кто посторонний узнал бы сейчас в этой совершенно измотанной жизнью женщине, легендарную М. С… Но такой её видеть никто не мог.
Вот и комнаты второго этажа. В иных она не бывала лет по десять, если не больше, но две или три двери отперты. В одной из них, заставленной книжными шкафами, стоит кровать.
М. С. буквально доползла, иначе не скажешь до этой комнаты и повалилась.
Ей страшно хочется спать. Прошло пять, затем десять, затем пятнадцать минут. Сна не было.
Похоже, предстоит ещё одна длинная бессонная ночь. И уже далеко не первая.
Сколько раз ей приходилось вот так лежать, лежать и пустым взглядом смотреть в потолок. Лежать и ждать раннего утра, шести утра, того времени, в которое она обычно встает уже не первый десяток лет. Какие мысли вращаются в голове этими длинными бессонными ночами — это известно только ей.
Одной больше. М. С. поняла, что если не заснула сразу, то в эту ночь не заснёт вовсе и открыла глаза. Пустой белый потолок. Столь же пуст направленный в одну точку взгляд.
— Ну, что, что же с тобой не так — железка ты бессердечная?
Вставать не хочется вовсе. Вот так, пластом, может пролежать целую ночь. М. С. была удивлена, обнаружив в себе такую способность. И почти сразу создала объяснение: «Если полжизни жить на тонизирующих таблетках, да транквилизаторах — ещё не такое начнётся».
«Я опустошена. А что ты раньше этого не знала? Знала прекрасно. Отчёта себе не отдавала? Отдавала. Так в чём же дело? Тебе просто нужен кто-то, кого можно любить, о ком надо заботиться. Признай же ты это наконец. А ты всё одна. И скоро на луну будешь выть. Исчезни централь — исчезнешь ты. Моментально. Ты живёшь централью и живёшь в централи. Больше ничего. Вне её у тебя ничего нет.
Я так устала. Кто бы знал! Но никто никогда не узнает. Потому что ты символ. Символ государства, символ идеологии. И даже хребет этого государства в весьма значительной степени.
А то, что символ бывало не спит ночами или просыпается от кошмаров — никому дела нет. И так и должно быть, и это правильно. Мне только от этого нисколько не легче.
Да, но ты ведь много сделала чем не слишком-то станешь гордиться. И не надо стараться отвертеться с помощью стандартной фразы, что всё-де делалось на благо государства. Да, государство сильно. Тут во многом твоя заслуга.
Ага, беги в каменоломню. Постамент заказывай. И бронзу на памятник закупай. Только площадь сначала подбери попросторнее.
С властью-то проблем у тебя действительно нет. Других, зато масса. И сегодня зачем-то новую отыскала. Ну, кто тебе эта девочка? Как там её? Анна… Зачем она тебе вообще?
Просто она ребёнок, которому очень плохо. А какая-то сотая доля процента от человеческих чувств у меня ещё сохранилась. И признай сама себе ты, железнобокая, что тебе её просто жалко… Или она напомнила тебе Марину тогда…
Марина — Елизавета. Точёное личико, точёная фигурка, остро отточенный язычок. «Идеализированный вариант великой меня» — как ты сама про неё острила в узком кругу.
Но копией молодой М. С. Марина никогда не была. Придётся признать, что она была лучше, чище и добрее меня. Может, даже и умнее. И была она горда и отважна. И она всегда ходила одна. Это её и сгубило.
Как все знали твой чёрный мундир, так всем было известно и её кожаное пальто. Её иссиня-чёрные волосы, ибо потемнела она с годами, её ясный, и вместе с тем слегка суровый взгляд. Она походила на тебя… На ту, которой ты была в пятнадцать лет.
Дочь часто похожа на мать. И она была похожа на тебя. Но не нынешнюю. А ту, кристальную Марину Саргон, о которой ты сама думала, что её не вернёшь. Но она вернулась в твоей дочери.
Ты ведь прекрасно знаешь: ту, кристальную Марину Саргон не смогли убить у Младшего Тима. А старик испугался. Он понял, что ты сильнее его. Сильнее их всех. Это он хорошо понял. Смалодушничал. И тебя не убили. Хотя его сторожевой пёс этого хотел. Очень хотел. Но не вышло по его.
А свою кристальную сущность ты сама загнала в самые недра собственной души. Но не смогла уничтожить. Стальная М. С. с языком острее жала змеи и хваткой страшнее, чем у когтей дракона. Такая М. С. всем хорошо известна. А другая, вернее не М. С., а Марина Саргон тоже ведь здесь. Подмятая другим твоим образом, но всё равно живая. Но в чистом облике она не смогла бы выжить. А Марина слишком была похожа именно на этот облик.
Марина была прекрасна. Идеализированным портретом М. С. она не являлась. Она была собой. Как тогда…
Она стоит у огромного зеркала- подарка Бестии. Даже в полувоенной форме изящна. Стройный, гибкий стан, легкие, плавные движения — от недоучившейся балерины грация осталась…
Она никогда не ездила на пляж, и всегда, в любую погоду ходила в сапогах. Никто и никогда не должен был заподозрить, что у неё нет ног.
Она стоит. М. С. бесшумно подошла и стала рядом. Марина немного повыше и куда стройнее… Старой М. С. себя тогда не ощутила, нет, ощутила себя просто страшно измотанной.
Взгляд Марины ясный и открытый, хотя и отливал немало сталью. А взгляд М. С… Тяжёл, ох как тяжёл взгляд смотрящих исподлобья зелёных глаз. Если бы камень мог смотреть, он смотрел бы также.
Марина показалась М. С. стройным деревцем. Сама же она — ломаным переломанным жизнью корявым сучковатым пнём. Фигура почти мужская, руки- все в следах от скверно залеченных ожогов.
Только в лицах сходство.
Разговоры с ней. В последний год. Тяжёлые разговоры. Разговоры двух сильных личностей. Пытающихся понять друг друга. Сильна, очень сильна правительница огромной империи, от имени которой остались две буквы — М. С… Но не менее сильна и молодая Марина Саргон. Дочь. Но не наследница. К сожалению. А спорить с ней было тяжело. И даже тебе, опытнейшему политику, не удавалось переубедить её.
— Мещанки и глупенькие дурочки из всех социальных слоёв ждут не дождутся принца. По теории вероятности, такое изредка, но бывает. Только, зачем он им нужен? Стенка, за которой можно сидеть? Неиссякаемый кошель? Какие-то особые чувства? Или просто потрясающие физиологические данные?
Ах он вырвет меня из этой будничной рутины! Ах, как я мечтаю о большой любви! Ах да ох, ох да ах! Послушаешь или прочтешь такое — право же, на всех известных языках материться хочется.
М. С. усмехается.
— Чему ты смеешься?
— Представила тебя матерящейся.
— И получилось?
— Не очень, ты взглядом иногда больше скажешь, чем иной словами.
