– Станция рядом. Я каждое утро езжу поездом в Сити, – расписывал брат. – Но есть и другой, до вокзала Виктория. Точнехонько Уэст-Энд. Ты доберешься от двери дома до Сэвил-Роу за час.
Герберт был прав насчет кашля. Лондонские туманы в последнее время сказывались на Перси. А если он собирался уйти от Тома Брауна и работать на дому, ему не понадобится ежедневно ездить в Лондон. Но все-таки переезд предстоял нешуточный, и Перси колебался.
Иногда он встречался с Гербертом по субботам – тот работал в Сити и заканчивал в два часа пополудни. Сегодня братья перекусили в пабе и решили пройтись, благо осенний денек выдался на славу. Но Герберт не заговаривал о будущем Перси, пока не указал на большое сооружение напротив Лондонского камня, что на Кэннон-стрит:
– А ну-ка взгляни! Ты знаешь, что это такое!
Железнодорожный вокзал «Кэннон-стрит» внушал почтение. Он занял бо́льшую часть места, где, когда дорога еще называлась Кэндлвик-стрит, проживали ганзейские купцы. А тысячу лет назад – да, именно так – здесь стоял дворец римского губернатора. Оживленный вокзал располагал собственным железным мостом через реку.
– Отсюда, Перси, я еду до Кристалл-Паласа. – И его прорвало. Они миновали Биллингсгейт, дошли до Тауэра, а Герберт все уговаривал. – Перси, ты очень бледен. Тебе нужно уехать. Мейзи и жену обещала найти. Она говорит, что знает несколько милых девиц. Но все они хотят жить там. Ты и заработаешь больше!
И наконец, когда братья вступили на Тауэрский мост, вздумал валять дурака.
– Ох, да ладно! – воскликнул Перси. – Поеду.
– Решился! – издал вопль Герберт. И обратился к зевакам: – Леди и джентльмены, вы свидетели! Мистер Перси Флеминг сию секунду пообещал оторваться от корней и перебраться в целительную среду… – Он перешел на опереточный стиль. – То есть в изысканный край, чистый и светлый, обитель сливок общества, где кисельные реки и молочные берега, венец творения. Я говорю, разумеется, о Кристалл-Паласе…
Спору нет, Герберт был еще тот шутник.
Перси огляделся и с облегчением увидел улыбки. Но Герберт еще не закончил.
– Мадам, – он направился к девушке, которую уже приметил Перси, – не могли бы вы засвидетельствовать, что мой брат, знаете ли, весьма уважаемый человек и, – театральным шепотом, – нуждается в супруге – согласился на проживание в Кристалл-Паласе и передумать не вправе?
– Пожалуй, – улыбнулась она, и Герберт издал короткий победный клич.
– Ну так пожмите с ним руки, – потребовал брат; девушка нерешительно протянула затянутую в перчатку руку, и Герберт позвал: – Иди-ка сюда, Перси. Вот так!
Затем он взялся за другого зрителя – поразительно, как легко у него выходило, и люди не возражали, – а Перси остался наедине с девушкой.
– Извините за моего брата. Надеюсь, он вас не задел.
– Ничего страшного, – ответила та. – Он просто забавляется.
– Да, с ним это бывает.
Перси не знал, о чем говорить дальше. Подумал, что у нее очень красивые карие глаза. Но никакого кокетства, как у некоторых, – тихая, даже, пожалуй, замкнутая. Возможно, у нее были какие-то неприятности.
– Я-то поспокойнее, чем он, – признался Перси.
– Да, это видно.
– Вы не местная? – поинтересовался он.
– Нет, – чуть замялась она. – Я из Хэмпстеда.
– Вот как.
– До Кристалл-Паласа не близко, – заметила она.
– Ну да. – Перси потупился. – Я часто приезжаю по субботам, гуляю, иногда захожу в Тауэр, – соврал он. – Обычно сам по себе.
– Как мило, – отозвалась она.
Герберт уже был готов уходить, а с ним и Перси. Прощаясь, он чуть не выразил надежду на встречу в будущем, но счел это немного преждевременным.
Эдвард Булл умел подобрать ключик. Короткая прогулка с внуком в окрестностях Чартерхауса – и все выплывало наружу. Подначки не прекращались: «Как поживает премьер-министр, Мередит?» А то и злее: «Маму еще не арестовали? Может, ей сослаться на невменяемость?» Однажды он обнаружил над кроватью внука огромный плакат, гласивший: «Избирательные права для женщин!»
– Скверно получилось, мм? – осведомился Булл.
– Пришлось подраться с одним, – горестно признал Генри, и хоть он этого не сказал, было ясно: не считал повод достойным.
Но когда Булл предложил четверым мальчикам чая, все согласились. В Чартерхаусе не отказывались от еды. И в чайной он дал им отвести душу.
Пробыв боктонским сквайром двадцать лет, Эдвард, фигура и без того внушительная, приобрел небывалый авторитет. Мальчики благоговели перед солидным кентским землевладельцем. Что касалось Булла, тот не напрасно управлял пивоварней и быстро разобрался в мальчишках. Имея обширнейшие знакомства повсюду, он мало кого не мог раскусить, а потому небрежно обратился к одному из мальчиков:
– Ты Миллворд, говоришь? Я знаю брокера по имени Джордж Миллворд. Не твой ли родственник?
– Это мой дядя, сэр.
– Так-так. Передай ему мои наилучшие пожелания, когда увидишь.
Было совершенно понятно, что любезность оказывал именно Булл.
Он немного порассказал о Чартерхаусе в его бытность, выяснил, что охотился с отцом другого мальчика в Западном Кенте, которым ныне владел совместно с собственным сыном; главный же ход припас напоследок. Когда пир подошел к концу, Булл откинулся на спинку, задумчиво улыбнулся и обратился к Генри:
– Я сильно тоскую по твоему отцу, Генри. – И пояснил для мальчиков: – Полковник Мередит был, знаете ли, отличным спортсменом. – И восхищенно кивнул. – А тигров настрелял, наверное, больше всех в Британской империи.
А для мальчиков это было несомненным геройством. Перед уходом Булл выдал каждому по полкроны, а Генри – целую. На ближайший семестр он избавил внука от неприятностей.
Дженни Дукет сошла в преисподнюю, сама себе удивляясь. Еще и в холодный день! Правда, в туннеле оказалось не холодно.
Арнольд Силверсливз не дожил до минуты, когда сбылась его мечта о системе электрических туннелей. Горэм Доггет, изыскивавший средства на них целый год, заключил: «Поторопились лет на десять». И был не так уж не прав. На заре нового века за дело взялся другой американский предприниматель, мистер Йеркс из Чикаго, который спроектировал и построил бо́льшую часть лондонской подземки. Как в точности и предвидел Арнольд Силверсливз, электрические поезда пошли под землей, а на возвышенностях станции вроде «Хэмпстед» находились так глубоко, что спуск в них напоминал спуск в шахту.
От станции «Хэмпстед» Дженни доехала до «Юстон», где ей предстояло пересесть на поезд до Английского банка. А уж оттуда можно дойти пешком. «Но я буду выглядеть полной дурой, разгуливая по Тауэрскому мосту, пока не отморожу задницу», – повторила она себе.
Миссис Силверсливз теперь выходила редко, но если случалось, то у нее было два излюбленных места. Первым являлось кладбище в Хайгейте, где похоронили в согласии с его волей Арнольда Силверсливза, где он обрел последний приют под чугунным надгробием собственного дизайна. Другим был Тауэрский мост, ибо на склоне лет Арнольд Силверсливз настолько гордился участием в создании ферм для этого массивного железного сооружения, что Эстер спускалась к берегу, подолгу смотрела и говорила: «Вот истинный памятник моему мужу!»
Однако на прошлой неделе она занемогла и попросила Дженни:
– Сходи за меня. Поезжай, погуляй там и расскажи потом, как он выглядит.
Этим и занималась Дженни, когда повстречалась с братьями Флемингами.
Милая старая миссис Силверсливз! В память Дженни навсегда врезалось ее первое появление в большом доме, увенчанном щипцовой крышей. Она отчаянно нервничала из-за новой фамилии Дукет и наставлений бабушки Люси, звучавших в ушах. «Но ты получишь кров, Дженни», – сказала бабушка, и это в известном смысле сбылось.
Прислуге жилось тяжело. Дженни часто приходилось вставать в пять утра и покидать свою каморку в мансарде. По молодости ей поручали самую черную работу: таскать наверх ведерки с углем, отскребать каминную решетку, начищать латунь и оттирать полы. К ночи она валилась без сил. Но это был рай по сравнению с жизнью в Ист-Энде. Чистая одежда, свежие простыни, приличная еда. По воскресеньям ее заставляли ходить с господами в церковь, но девушка не расстраивалась. И если поначалу было трудно делать книксен перед мистером Силверсливзом и выказывать необходимое уважение экономке, то она понимала, что так заведено и ничего не попишешь. «Все мы, Дженни, должны сидеть в своих санях», – мягко напоминала ей миссис Силверсливз.
И постепенно произошли мелкие перемены. На Рождество всегда был подарок. Старый мистер Силверсливз научил ее распоряжаться скудными сбережениями, которые время от времени пополнял гинеей. Что до миссис Силверсливз, то Дженни по мере возвышения до горничной и наконец до камеристки осознала, что старая леди очень ее любила. То и дело звучало: «Дженни, возьми-ка этот шелковый шарф, пригодится на выходных». Или перчатки. Или даже пальто, часто почти неношенные. А пару раз она заподозрила, что и вовсе специально для нее купленные. Овдовев, миссис Силверсливз постоянно просила ее посидеть с ней в гостиной, почитать газету – она не разбирала мелкий шрифт – или просто поговорить. Запретной была лишь одна тема. Ни слова не говоря госпоже, Дженни два раза в год отправлялась в Ист-Энд проведать отца и брата. Если же ей случалось о том обмолвиться, старая леди замыкалась и отрезала: «Мы не хотим об этом слышать, Дженни».
