Однажды, посмотрев, как работает потомственный михайловский кузнец со странной фамилией Ганадырь, он сказал Сергею:
— Каждый человек должен быть в жизни таким кузнецом, как Федор Кондратьевич.
Сергей не понял. Тогда Данилов заметил и пояснил:
— Вот так работать надо на любой работе, вдохновенно, с упоением.
А позже, уже в кабинете, словно продолжая разговор, признался:
— Работаешь, крутишься и не замечаешь, как начинаешь черстветь, как на душе что-то вроде накипи образуется, сковывает чувства. А посидишь в кузнице у такого, как Федор Кондратьевич, полюбуешься, с какой легкостью он работает, с каким подлинным художеством делает свое дело, и словно в твоей душе сразу ототкнули множество дыр и ты услышал и почувствовал то, что еще недавно не замечал.
Кто же лучше других в районе знал Данилова, кто был самым близким его другом здесь? — спрашивал себя Сергей Григорьевич. Я. Я и должен сейчас стараться работать, как он. Сама судьба поставила меня на его место. Справлюсь ли, хватит ли уменья?
Сергей Григорьевич бегло перебрал в мыслях каждый из своих поступков, совершенных им за три дня секретарства в районе. С улыбкой вспомнил, как удивились работники аппарата, когда он в первый же день сказал, что они могут обращаться к нему в любое время суток — днем и ночью — будь он на работе или дома. Он видел — это очень их удивило, по лицам видел, не привыкли к такому. Так что начал вроде по-даниловски. А коль по-даниловски, значит, должен справиться, должен поднять район… А начинать надо непременно с председателей…
8
Первое, что он сделал, вернувшись в райком, это вызвал прокурора.
— Райзо начнет ревизию во всех колхозах, — сказал он ему. — Поднять документы за все годы войны. А ты, не дожидаясь результатов, начнешь с Михайловки и с колхоза «Путь к социализму» в Николаевке. Там Лопатин пропил полколхоза. Потом доложишь.
Затем он слушал отчеты вернувшихся из колхозов. Доклады инструкторов, заведующих отделами, — все, увы, сводились к одному: к проверке готовности хозяйств к уборке. Секретарю райкома сообщили, сколько раз этот вопрос обсуждался на заседании правления, имеется ли в колхозе план и график уборки, выкладывали ворох фактов и причин, из-за которых не работают комбайны. Сергей Григорьевич слушал и морщился.
— А что сделали лично вы, чтобы уборка шла полным ходом? — спрашивал он каждого.
Ему отвечали:
— Звонил в эмтээс, чтобы привезли механика.
— К комбайнам прикрепили лошадь, чтобы быстрее возить детали на ремонт в мастерскую.
— Провел с комбайнерами беседу…
— Совещание провел с бригадирами…
А заведующий сельхозотделом Комов развел руками:
— А что мог я сделать, Сергей Григорьевич? Нажал на председателя, чтобы организовал уборку.
— Мда-а, — протянул Новокшонов. — Интересно, как это вы нажали — коленом или плечом?..
Комов виновато моргал глазами и с жалобной преданностью заглядывал в глаза секретарю. «Гнать! Гнать его в шею из райкома», — пришел к твердому убеждению Новокшонов. Он еще больше укрепился в этом, когда вечером Комов, осторожно ступая по ковру (наследству Переверзева), вошел в кабинет, елейным голоском спросил:
— Как вы устроились с квартирой, Сергей Григорьевич, как с продуктами? Может, в чем нуждаетесь?
— А ваше какое дело? — вытаращил на него глаза Новокшонов и, забывшись, что он уже не в армии, в ярости заорал:
— Кругом! Вон отсюда!
Потом, успокаиваясь, долго шагал по кабинету.
Последней пришла с докладом пропагандист Вера Ивановна Величко, черноволосая молодая женщина, с белыми-белыми зубами. Она была гибка и стройна. И, может быть, поэтому Сергей Григорьевич не ждал от нее сколько- нибудь серьезного анализа колхозных дел. Перед ним была женщина — не более. Сергей Григорьевич по-мужски, привычно окинул взглядом ее фигуру — ничего, не дурна, — машинально отметил про себя и, вполуха прислушиваясь к ее ровному, мягкому голосу, стал обдумывать решение бюро, которое завтра необходимо принять по уборке.
— Для того, чтобы быстрее ликвидировать такое положение, — говорила Величко, — я решила посоветоваться с коммунистами. В тот же вечер мы собрались во второй бригаде. Пригласили комсомольцев.
«А я вот не додумался поговорить с партийной организацией, — отметил Сергей Григорьевич. — Даже не спросил, кто и секретарь у них…» Он внимательнее стал прислушиваться к ровному голосу этой женщины.
— Коммунистов там трое, — продолжала она. — Работают они: один председателем, другой животноводом, а третий рядовым в бригаде. Тут же распределили обязанности между собой. Председателя обязали во что бы то ни стало обеспечить работу обоих комбайнов. Больше, кроме своих служебных обязанностей, мы ему ничего не дали. За животноводом Леонтьевым закрепили вторую полеводческую бригаду. Дали ему в помощь трех комсомольцев и обязали, чтобы любыми средствами бригада ежедневно убирала двадцать гектаров — это кроме комбайнов.
— Ну и как они выполняют? — перебил ее Новокшонов.
— В первый день бригада убрала пятнадцать гектаров, — ответила она. — Сразу же вечером мы провели в полевом стане по этому поводу бригадное собрание. Стали выяснять, почему не выполнили график. Причин оказалось до того много, что у меня голова пошла кругом, — Вера Ивановна улыбнулась, сверкнув ослепительными зубами. — Я даже растерялась. Спрашиваю колхозников: что будем делать? С общественным питанием, говорю, мы вопрос уладим… Я, знаете, Сергей Григорьевич, разрешила из нового урожая размолоть три центнера на общественное питание.
Сергей Григорьевич ничего не ответил, а про себя подумал: «Смела! За это можно и партийный билет выложить».
— Так вот и говорю: с общественным питанием уладим, — продолжала она, так и не услышав ничего от секретаря. — Отбивку кос организуем. Задержки не будет. Стариков в селе много. Наряды обяжем бригадира давать с вечера. Но вот что касается позднего выхода на работу, тут, говорю, правление и парторганизация ничего сделать не могут. — Величко опять улыбнулась. Сергей Григорьевич слушал ее внимательно, не пропуская ни одного слова. — Тут, говорю, только вы сами можете навести порядок. И собрание само тут же определило персонально, кто должен ночевать на полевом стане, а кому по семейным обстоятельствам разрешить ночевать дома. Обязали бригадира выделить две подводы возить женщин на работу и обязательно с работы — чтобы не бросал каждый, когда кому вздумается. Этим колхозницам разрешили кончать работу на полчаса раньше и являться на час позже. — «Вот этого бы я не разрешил, — отметил про себя Новокшонов. — К часу они еще два прибавят без разрешения». — И дело у нас пошло лучше. Вечером мы с комсомольцами выпустили стенную газету, избач привез журналы. Девушки шторы развесили на стане.
— Даже шторы! — с оттенком недоверия переспросил Новокшонов.
— Да, шторы, — не поняла удивления секретаря Вера Ивановна. — Из дома принесли. Попросили сторожа разломать нары и сделать из них топчаны. — Вера Ивановна снова улыбнулась. — Дед только начал, а делать потом стали все.
— Все это хорошо… Вера Ивановна, — сказал Новокшонов. — А все-таки как с графиком?
— С графиком лучше стало. На следующий же день восемнадцать убрали, а вчера уже двадцать один.
— И все-таки не это главное.
— Вы хотите спросить, на сколько дней уборки рассчитан график?
— Да-а. Это главное.
— На сорок дней, — ответила и добавила — Если не будет дождей.
— А дожди будут определенно, — как бы сожалея об этой определенности, заметил Новокшонов. Он глянул прямо в глаза пропагандисту, спрашивал: что тогда вы будете делать?
— Если будут дожди, то, несомненно, дольше протянется уборка. Но хлеб уберут весь.
— Это вы так думаете?
— Не только я. Весной колхоз сеял сорок дней. Поэтому перестоя хлебов не будет.
«Ого! А ты разбираешься. Молодчина… Вот и быть тебе заведующим сельхозотделом вместо этого прощелыги Комова!..»
Сергей Григорьевич уже не видел больше в ней только женщину — смотрел ей в лицо не мигая, как смотрят, когда хотят и еще не решаются сказать человеку что-то важное и неожиданное, когда думают: сейчас сказать или еще погодить? И он ничего не сказал, а только спросил:
— Вы до райкома где работали?
— Нигде не работала. Училась в средней школе.
— А как в пропагандисты попали?
— Машинисткой здесь была. Потом — в партучете. Всю войну в райкоме проработала.
— А почему я вас не помню по школе?
Вера Ивановна улыбнулась:
— Я не здесь училась. Приехала в сорок первом в эвакуацию.
— Одна?
— Нет, с матерью. Вот и живем здесь.
— Не собираетесь возвращаться?
