взбивала подушки.
– От знай я, как он переменится, – негодовала Мария, притом что сил в ней и впрямь не было уж-то много, – сама бы давно и отравилась!
Агаша улыбнулась, радуясь такому оживлению государыни.
* * *
Малюта довольно улыбнулся, ибо явился не зря. Он успел застать Генриха в его кабаке. Григорий махнул Штадену, и тот встал из-за стола да кивнул Малюте, приглашая к себе.
– Я ненадолго, Андрюш, – молвил Скуратов.
Немец уж налил им обоим водки, протягивая чарку Григорию. Малюта всё же не стал отказываться от сего гостеприимства.
– За царя, – молвил Штаден.
– За царя, – кивнул Малюта.
Штаден довольно шикнул да сел за стол, указывая на место подле себя.
– Ты бы это… – молвил Скуратов, садясь напротив да точно собираясь с мыслями.
Генрих повёл бровью, точно и не догадываясь, о чём нынче неймётся потолковать Григорию Лукьянычу. Видать, то не сильно-то пришлось по сердцу Малюте. Он цокнул да мотнул головой, а пальцы его принялись стучать об стол.
– Ты оно что, – продолжил Скуратов. – Головушку-то свою на плечах имей. Всякое ж бывает.
– Бывает, – согласно кивнул немец, наливая ещё водки.
– От, положим, – молвил Малюта, – ты ж и впредь будешь за Фёдора Алексеича впрягаться?
– Впрягаться? – переспросил Генрих, точно не разумея смысла слова сего.
Малюта усмехнулся.
– Коли встрянете в неприятность, – произнёс Скуратов, – так будете каждый сам по себе. И Федька-то выслужится пред добрым нашим владыкою. А вот ты…
Генрих беспечно пожал плечами.
– Стало быть, я выслужусь пред Федькою, чтобы он словечко за меня замолвил пред добрым нашим батюшкой, – ответил немец.
Григорий косо посмотрел на Штадена. Всяко та беспечность – поди знай, напускная ли? – много позабавила опричника. И разразился Скуратов весёлым смехом, да и Генрих заодно.
* * *
Наконец болезнь оставила Марию. Женщина встала на ноги после долгого бездействия. Каменный пол был много теплее, нежели стоило ожидать от середины весны – за окном ещё не сошёл весь снег. Мария первым же делом прильнула к окну. Нежное солнце заливало всё вокруг – куда ни глянь, так и разливалась Божья благодать.
Она подставила своё лицо, бледное и измученное болезнью, навстречу ясным лучам. Их манящее золото расплывалось ласковым теплом. Улыбка никак не унималась на устах Марии. Сердце её радостно забилось совсем иной, светлой и простой радостью, когда она ощутила на плечах своих нежные, мягкие объятия.
– Наконец-то, – едва-едва прошептала она, исполненная сокровенного трепета.
* * *
Иоанн жестом велел пойти прочь, и крестьянка спешно удалилась. Фёдор глубоко вздохнул, опускаясь на колено подле трона своего владыки. Он осторожно обхватил руку государя и, смотря на то безмолвное дозволение, припал в коротком поцелуе.
– Соболезную, царе, – кротко произнёс он, и его слова отдались эхом под расписными холодными сводами.
Иоанн кивнул, принимая сочувствие и даже находя в том странное утешение.
– Во сне – в мире и покаянии – не самый скверный исход, – молвил Иоанн.
Отчего-то на сердце владыки было много больше скорби, нежели сам он ожидал того.
Глава 5
– Вовсе уж стыду не ведает, паскуда! – сплюнул опричник, бормоча полушёпотом. – Нет, вы видали? Сучёныш басманский гроб царицы нёс!
– Поди, по его-то недосмотру и отравили государыню! – кивнул второй.
– Али, – мужик прочистил горло, глухо прокашлявшись, – очень даже по досмотру, да по особому. Видать, из ревности.
– Коли не того хуже – с прямого дозволения государя, – мотнул головой второй.
– И что ж нынче? Смотрины царские затевать будут?
– Затевать-то будут, да знать бы – покуда невест сыщем, не припасти ль какого паренька безбородого аль двух?
– Ты ж, поди, сыщи ещё, да чтоб подлее был да блудливей, нежели басманский…
Не успел договорить опричник, как и смекнуть тех знаков, что подали ему мужики за столом, как резко ударился об стол лицом. Хлынула горячая кровь из сломанного носа, и к застолью подсел Василий Сицкий, хмуро ухмыльнувшись опричникам. Князь и не подал виду, как приложил мужика. За ним следовал и Алексей Басманов. Всякие толки стихли.
– Что ж сделалося с харей-то твоей? – вопрошал Басман-отец, будто бы и вовсе не видел, где побился языкастый опричник.
Мужик прикрывал нос рукой, откуда всё вновь и вновь выступала кровь, да отмахнулся ото всякого расспроса.
– От и славно, – бросил Алексей, озираясь по обедне, али кто ещё чего сострить удумал.
* * *
Глубокий вздох сорвался с уст Иоанна, и пальцы его медленно скользили по холодным подлокотникам. Фёдор поджал губы, остановив чтение. Он отложил письмо в сторону, да наклонивши голову вбок, всё ждал, как владыка заметит, что речь смолкла.
Несколько мгновений тянулась эта тишина. Царь всё оставался в своих раздумьях. Безмолвие, право, затянулось много более, нежели ожидал Фёдор. Опричник сложил руки перед собой замком, упёршись о них губами.
– Чего умолк? – вопрошал Иоанн, поднявши очи к опричнику.
Фёдор вскинул брови, будучи застигнутым врасплох голосом владыки.
– Мне почудилось, ты и вовсе не внимаешь мне, – ответил Басманов да бросил косой взгляд на письмо.
– Не почудилось, – просто молвил царь, чуть поведя плечом.
Басманов глубоко вздохнул, поджав губы. Он перевёл взгляд на Иоанна, на его плечи, опущенные в усталом безволии, на его лицо, обратившееся холодной маской. Иоанн прикрыл тяжёлые веки и откинул голову назад.
– Всё проходит, – произнёс Фёдор.
Горькая улыбка озарила взор Иоанна.
– Устал я, Федь, – признался великий государь.
* * *
Владимир глядел на озёрную гладь. Вдалеке плыли точки – какие-то птицы уж воротились с юга. Взгляд князя был опустошён и будто бы слеп. Он сжимал свои руки, не чувствуя боли на обкусанных костяшках пальцев. Как вернулся из столицы, так и ходил княже, поникший да нелюдимый, чурался всякого люда. От и нынче в час вечерний всё сидел подле озера да пялился бездумно, хоть тени сгустились уж давно.
А меж тем в боярском тереме своё шло. Евдокия явилась к свекрови. Уж изучившись, она не поднимала взгляда на старуху. Молодая княгиня ожидала застать Ефросинью в скверном духе да яростном. Сама же старуха указала на место подле себя, не мучая сноху никакой работою.
– Вавка-то наш совсем вгрустнул, – вздохнула Ефросинья, сокрушённо мотая головой.
Евдокия кротко кивнула, воочию видя, что делается с мужем её.
– Все мы нынче сами не свои, – вздохнула она.
Старуху аж перекосило от одного только голоса снохи. Ох и лют был, ох и ненавистен был тот взгляд, коим Ефросинья глядела на неё.
– Ты же, сука, в чёрный платок куталась по Бельскому? – желчно вопрошала старуха.
Евдокия не молвила ни слова в ответ, поджав губы, к коим подступала колотящая дрожь.
– Дура, – злобно процедила Ефросинья, ругая
