— Ну и жуть, правда?
Я сказала, что да. Она спросила:
— Вы тут в первый раз, да?
Я кивнула. Тогда она предложила уйти отсюда куда-нибудь. Мы поднялись из подвала, где был клуб, на улицу и пошли в тихое кафе.
— В такие моменты жалеешь, что родилась лесбиянкой, — сказала я.
Она рассмеялась:
— Не стоит обращать внимание на эту кучу оторв. Это самый гнилой клуб на свете.
Мы разговорились, я ей почти всю свою жизнь рассказала. Между прочим я пожаловалась, что после развода теперь надо где-то деньги искать, чтобы жить. Это за границей только, где все как люди живут, муж бывшей жене за моральный ущерб платит до конца ее жизни. Я сказала ей, мне советовали купить контейнер на продовольственном рынке. Я уже у всех, у кого можно, одолжила денег, но все равно больше половины суммы не хватало. Шура выслушала меня. Потом говорит:
— Я тебе сейчас денег дам. Отдашь, когда сможешь.
Открывает дорогую кожаную сумку и дает мне пачку зеленых. Ровно десять тысяч. Я глаза вытаращила, а она смеется.
— Бери, бери, — говорит, — мне они легко достались. Легко достались, значит, надо потратить на хорошее дело.
— Не могу я так, — говорю, — когда же мне их вернуть тебе?
— Ну, когда сможешь, я же сказала.
— Нет, так не годится.
— Ларек твой — нелегкий хлеб. Продавцы воруют, черным отстегивать. Не скоро у тебя свободные наличные появятся.
— Ну, давай я тебе хоть расписку напишу.
— Пиши, если хочешь.
И я написала, что я, такая-то, взяла у нее тогда-то десять тысяч долларов и обязуюсь их выплатить в течение пяти лет, подпись поставила и ей отдала. Она бумажку так небрежно в сумку сунула. И я через неделю купила палатку. И хотя она права была, нелегкий это хлеб, но дела пошли хорошо, прибыль была. Я через три года как-то снова ее встретила, случайно. Я ей сказала, что о своем долге помню и верну ей деньги обязательно и в срок.
— А она что, не требовала их вернуть?
— Ни разу. Для нее деньги — все равно как не самое важное, даже странно. Теперь такие времена — за рубль к ангелочкам отправят, так друг у друга их рвут, что кровь из зубов, а она… Нет теперь таких людей. Настоящий она человек. Только плечами пожала: «Ну, вернешь, когда сможешь» — мне даже показалось, что она и забыла об этих деньгах. И недавно вдруг мы на этом катере вместе оказались, представляешь? Ты ее видела?
— Конечно, — отозвалась Овчарка и соврала: — Она мне еще так вроде как в шутку пальцем погрозила и сказала: «Отдыхай, отдыхай, но книжку про меня знай пиши».
— Я с ней тоже говорила. Мы в одной машине к причалу ехали. Тут я опять ей говорю — лет уже восемь прошло, с тех пор как она мне одолжила, — что, мол, помню о долге.
— А она что? Вернуть не потребовала?
— Нет, только вроде даже раздражалась: пристает, мол, тут все время с мелочами. А потом я пошла в кафе греться, а она на причале сидела, до того времени, как катер подошел. Мы с ней и не говорили больше. Я вот все думала, может, где ее на острове увижу, но ни разу ее тут не встретила. Наверное, уже уехала.
— А вы в машине о чем с ней говорили?
— Так, коротко.
Евгения затушила тонкую сигарету о край тарелки — пепельницы ни на этом столике, ни на других не было.
— Она была какая-то подавленная. Я еще спросила ее, помнит ли она клуб, где мы познакомились. Она ответила, что помнит, а потом добавила: «Какая я тогда была счастливая! Теперь только это понимаю». Кстати, сразу сказать хочу, у меня с Шурой никогда ничего не было. А то считают, что если лесбиянка, то готова с каждой женщиной.
— Я не считаю, — сказала Овчарка.
— Ты хорошая девушка, сразу видно. Порядочная. Ну вот, — продолжила Евгения. — Когда мы познакомились, в клубе с ней еще была девушка. Черненькая такая, с короткой стрижкой. Шура тогда и вправду очень счастливая была. Может, она мне и денег дала поэтому, не знаю. Хотела, чтобы и я счастливой была. Тогда она мне рассказала — раньше она была замужем, правда недолго, ушла к какой-то женщине. С ней прожила чуть не девять лет, а потом эта женщина умерла от рака. Шура тогда уже была очень известная. Очень она тяжело это перенесла. Рассказала мне, как она прямо на глазах у нее угасала, как она, Шура, сама ей колола наркотики в самом конце и прятала ампулы, потому что подруга думала, что ей колют лекарства. А на похороны приехала мать этой подруги, которая ее при жизни видеть не желала и из дома прогнала, когда узнала, что она любит женщин. Шура не хотела, чтобы эта ее мать приезжала, а когда та явилась, все-таки устроила жуткий скандал, чуть не избила ее, кричала, что она лицемерка, к живой носа не казала, а сейчас приперлась. Даже в газеты это попало. Потом она в депрессняк такой впала, из дома выходила только на съемки очередной передачи, да и там все так ее раздражало, что стала как долбаная звезда себя вести, капризничала, в ассистенток чашками швырялась. Это она так мне сказала: «как долбаная звезда». Шура-то, она вот ни на столечко не выпендривалась.
И вот после этого всего встретила эту девушку черненькую, она была моложе Шуры, но похоже, что ее любила. А Шура уж ее любила точно, говорила, что она просто жизнь ей спасла. У этой черненькой, у нее еще такое чудное имя было… — Евгения потерла переносицу, — нет, сейчас уже не вспомню… красивое имя, древнее такое… Ну, в общем с ней тогда в клубе Шура и сидела. Видно было, что они не просто так вместе и что это у них надолго. Шура, конечно, на людях это никак не показывала. Она всегда раздражалась, когда две девушки на людях целовались или обнимались, явно чтоб позлить пенсионеров в метро, а прочих вокруг просто шокировать. Но видно было, что у них всерьез все. Я ей даже позавидовала. По-доброму, конечно. Мы когда в машине ехали, с вокзала в Кеми, я спросила, по-прежнему ли она с этой девушкой. Она сказала: «Сама не знаю», так что, видимо, какие-то у нее с ней были проблемы. Потом так говорит, вроде как шутит, но печально: «Знаешь, как в песне: «Когда любовь прогорит, останется лишь пепел. Кто знает, почему любовь проходит». Хорошая песня, в этом сезоне везде ее крутят». И затем спросила вдруг: «Знаешь, кто такая была Кассандра?» Я сказала, что не помню, кажется, какая-то дама из древней истории. «Она была пророчица. Все о себе знала — и когда умрет тоже. А что сделаешь, если так судьба указывает? И очень она мучилась, ее в плен взяли и повезли из дома. Она знала, что ее там убьет ревнивая жена того, кто ее в плен взял. И хотя знала уже, как именно умрет и когда, все равно очень ей было страшно. Вот и я вроде нее». И больше Шура ничего не сказала. Молча у причала расплатилась и вылезла из машины. Я еще долго под впечатлением была — так она грустно говорила. Ничего, если они расстаются, этим переболеть надо, как гриппом. Вот, думаю, она и болеет.
Евгения замолчала. Овчарка спросила:
— А вам не показалось, что она кого-то боялась? Кого-то, кто на катере был?
— Нет. Да она больше грустила, чем боялась. Хотя немного вроде и боялась тоже.
— А на катере больше вы не разговаривали?
— Нет. Я вышла покурить, постояла у борта. Видела, как она на корме сидит в таком еще красном пледе в клетку. Задумчивая такая, я к ней даже и не подумала подойти. Когда так переживает человек, его всякие с бесполезными советами и жалостью только раздражают. «Им хорошо рассуждать — у них-то все нормально, их любят» — так обычно думаешь и только бесишься, когда с разговорами пристают.
Овчарка от такой истории загрустила. У нее даже голова стала болеть.
— Спасибо, — автоматически сказала она, — вы мне очень помогли.
— Хорошая ты девчонка, Овчарка, — сказала Евгения и попросила счет.
— А что, вы теперь не одна? — спросила Овчарка. — Нашли ту домашнюю девочку?
— Да, представь себе.
— А что же вы тут одна, без нее?
— Я так думаю, что надо иногда отдыхать друг от друга. А то получится, как вот у Шуры с той.
— А вы еще на острове долго будете?
— Неделю точно. Если какие-нибудь вопросы, ищи меня в Арт-ангаре. Я там каждый вечер бываю.
— Это что?
— Это ангар, под клуб переделанный, всякий тебе его укажет. Туда не только «розовые» ходят, там элита всякая творческая собирается из приезжих москвичей. На гитаре играют, болтают. Ты ездила уже на Маяковую гору?
— Ага. Стоящая экскурсия, — ответила Овчарка, — вот только не знаю, где бы еще побывать.
— На Успенский остров плавала?
— Нет, а где это?
— Его отсюда видно, если погода ясная. Небольшой островок. Я не была, но мне рассказывали о нем. Можно лодку нанять, а можно катер. Катер, конечно, дороже. К тому же, если плывешь на лодке, есть риск, что отнесет куда-нибудь в сторону. Там никто не живет, там хоронят людей. Весь остров — одно большое кладбище. Есть очень старые надгробия. Раньше одних монашек хоронили на нем, теперь всех, кто умирает на Бабьем. Туда лучше плыть с Тамариного причала. Все, собственно, за одним плывут — свое будущее узнать.
