— Какая же это могила?
— Конечно, могила, видишь, холмик. Просто заброшенная, неогороженная. Сойди.
Овчарка убрала с безымянной могилы какие-то засохшие ветки, тихо сказала:
— Извините, не разглядели.
— Пошли, Овчарка. Если ты тут будешь со всеми покойниками подряд болтать, мы часовни никогда не найдем.
— Я не болтала, я извинилась, — возразила Овчарка.
— Ему или ей в любом случае давно все равно.
— А я уверена, что они все чувствуют. И ему, тому, кто здесь, конечно, обидно, что про него все забыли, да еще кто-то по нему ходит.
— Пошли обратно на тропу, Овчарка, хватит шляться между могил. Господи, какое же оно огромное, это кладбище. Просто остров мертвых. Дай мне твою «мыльницу», Овчарка. Вряд ли что-то получится в этой полутьме, но попробовать надо.
Вышла луна, расплывчатая, чуть розовая из-за недавнего заката.
— Жутко, — прошептала Овчарка.
— Сама сюда рвалась. Тебя хлебом не корми, дай только по кладбищу пошататься ночью, и плевать, что только вчера тебя пытались убить. Ты у нас любишь могилы, погляди вон вперед.
Овчарка с Вассой подошли к старинному надгробию. Каменный ангел с отбитым носом, рыдая, обнимал погребальную урну.
— Васса…
— Что?
— Я знаешь что вспомнила… читала в одной книжке… — зашептала Овчарка. — В древности у каких-то там народов всегда после смерти царя какого-нибудь или царицы устраивали погребальные игры. Считалось, что покойник приходит и смотрит на них, а потом уже в царство мертвых отправляется. И вот на этих играх все соревнуются. А победитель знаешь какой получает приз?
— Ну?
— Его убивают и кладут в ту же могилу, что и царя. И все соревнуются, из кожи вон лезут, чтобы победить, представляешь! А мне вот сейчас пришло в голову. Каретная умерла, а мы все: ты, я, мой отец и все, кого мы еще подозреваем, и тот, кто убил, — играем сейчас в эти погребальные игры, а Шура спокойно так смотрит на наши дрязги сверху.
— Что ж, тогда надеюсь, что мы победим и не умрем. Погляди, Овчарка, вон, кажется, часовня.
По-прежнему держась за руки, подруги подошли ближе.
— Да, точно, она, — сказала Овчарка, — исписана от фундамента до крыши.
«Господи, сделай так, чтобы я каждое утро своей жизни просыпалась вместе с Леной. Оля», — прочитала она.
«Богородица, дай здоровья рабе Божией Наталии, она не будет с этой минуты больше грешить».
«Боже, помилуй моего мужа — воина Александра, сбереги его на войне и дай здоровья младенцу Анастасии, 1996-й год, июнь».
— Овчарка, сколько времени?
— Без пяти двенадцать.
— Тихо…
— Ты чего?
— Там кто-то ходит, Овчарка. Точно тебе говорю. Ветками хрустит.
— Где? Ничего не слышу. Хватит меня пугать, Васса, я уже свою вину осознала. Еще скажи, что гроб с покойничком летает над крестами, а вдоль дороги мертвые с косами сто…
Тут из-за кустов боярышника, что росли за часовней, раздался какой-то удушаемый всхрап, а потом кто-то завыл, как мучимый в аду грешник. Васса инстинктивно заслонила собой Овчарку. Овчарка ее отпихнула, схватила приличный булыжник и запустила им в кусты со словами:
— А ну хватит шутки шутить! Нас на понт не возьмешь! Пошел вон, скотина!
Камень поломал несколько веток, а из куста выскочили два худых кота и бросились наутек.
— Господи, ну и выли же они. Мне и в голову не пришло, что это коты сцепились, — сказала Васса и вытерла лоб, — и откуда они тут взялись?
— Этого добра везде хватает. Привез кто-нибудь в лодке пару, они и расплодились.
— Что же они тут едят?
— Рыбу тухлую, морем выброшенную, мышей ловят, наверное. Время, Васса.
Овчарка взглянула на часы — без двух минут.
— Давай пока желания напишем. Ты не знаешь, одно можно писать или несколько?
— Люди несколько пишут, вон как про воина Александра и младенца Анастасию.
— Что ж, и я напишу несколько, не тащиться же сюда еще раз. Дай ручку, Васса.
— У меня нет.
— Как нет?
— Так. Нет, и все.
— Приплыли!
— Вечно ты на меня надеешься, — заметила Васса, — надо на свою голову рассчитывать, а не на чужую.
— Хватит препираться, Васса! Одна минута осталась, надо что-то делать.
— Вон сколько одуванчиков, напишем их соком.
Подруги стали рвать одуванчики. Овчарка обошла часовню, отыскала чистое место на стене и стала писать. Васса выводила свое желание у входа в часовню, у старой кованой решетки, запертой на большой амбарный замок.
Овчарка написала: «Господи, хочу, чтобы я, мама, Васса и ее Катька — все мы были здоровы. И еще чтобы Васса развелась, и чтобы Катька с ней осталась, и вышла бы Васса замуж за хорошего человека. И чтобы мой отец захотел еще раз встретиться со мной».
Потом Овчарка подумала и приписала: «… И обещаю не то чтобы не грешить совсем, но делать это как можно реже».
Дописав, Овчарка расстроилась, увидев, что слов, выведенных одуванчиковым соком, почти не разобрать. Она сказала об этом Вассе. Подруга ответила:
— Я ничего своего тоже не могу прочесть. Но мы-то ведь не для людей пишем, а для Бога. А он разберет любой почерк, в какой угодно темноте. Иди сюда, Овчарка, сейчас узнаем о своем будущем. Хотя я и уверена, что все это ерунда.
Они встали рядышком, спиной к решетке.
— А что надо делать? — спросила Овчарка. — Какой-то про себя вопрос задать?
— Понятия не имею. Прежде всего не трещи, Овчарка.
Овчарка стояла, стояла у решетки, пока не заскучала. Она даже закрыла на минутку глаза, чтобы сосредоточиться на своем будущем. Но мешали всякие посторонние мысли и звуки. Где-то далеко коты опять затеяли свалку, море шумно вздыхало у берега. Овчарка открыла глаза, когда об ее висок со всего хода врезался серый ночной мотылек. Мотылек упал в траву, потом влез неторопливо на лист одуванчика, потоптался там и полетел дальше.
Овчарка вздохнула.
«Что же, у меня и будущего, что ли, нету никакого? — подумала она. — Нет, наверное, есть. Все дело в том, что я не умею сосредотачиваться».
Овчарка поглядела на Вассу. Васса стояла крепко зажмурившись, можно было подумать, что подруга спит стоя. Вдруг Васса охнула и схватилась за голову обеими руками.
— Что с тобой? — перепугалась Овчарка.
— Что-то голова заболела. Да так резко, неожиданно. Давай выбираться отсюда.
Подруги, никуда больше не сворачивая, вернулись к морю. Спихнули лодку на воду. Огни Бабьего, казалось, были совсем близко. Море, черное, будто покрытое нефтью, успокоилось. Овчарка гребла до самого берега. Бабий, такой освещенный, большой, безопасный, все приближался, темный Успенский удалялся. Овчарка гребла все быстрее, словно остров-кладбище мог сорваться с места и погнаться за их лодочкой. Васса сидела на корме, опустив руку в воду. Иногда она вынимала руку и как бы гладила море. Васса крепко задумалась, это было видно.
— Чушь это все, конечно, — заговорила Овчарка, когда показался причал, — нечего было и ездить. Будущее… Что ж, каким оно будет, таким и будет.
— Нет, не чушь, — отозвалась Васса.
— Так ты что-то увидела?
— Не знаю. Даже не увидела. Но мне почему-то вдруг стало так страшно и холодно. Будто я прыгнула в студеное море, и оно везде, подо мной, над головой… А внизу чернота, и никого вокруг. Хрень это все, Овчарка. У меня из-за этих котов нервы разгулялись. Развела страхи на пустом месте, да?
Овчарка увидела, что Васса растерянна и перепугана, и сказала:
— Не бери в голову. Я так вообще ничего не видела. Не означает же это, что у меня нет будущего. Я ведь помирать не собираюсь. Слава богу, причал.
Мужик-катерщик притянул их лодку багром, подруги вылезли. После такого длинного плавания ступать по твердой земле было как-то странно. Васса шла молча до самого дома. Она умылась, легла на свою кровать и, кажется, сразу уснула.
Через несколько часов Васса с трудом расталкивала Овчарку.
— Вставай! Уже полчетвертого.
— А почему темно? — удивилась Овчарка, которая все напрочь забыла во сне.
— Потому что сейчас полчетвертого ночи, а не дня. Нам на остров надо.
Овчарка все вспомнила, с трудом разлепила глаза и поплелась на кухню. Васса предложила ей кашу быстрого приготовления. Однако Овчарке есть не хотелось — только спать. Она выпила кофе, но ей легче от него не стало. Васса сновала по кухне. Она приготовила бутерброды, завернула их в пакет, достала из сумки пачку печенья, оставшуюся еще с Москвы, заварила в термосе чаю на дорогу — ведь им предстояло пробыть на Мефодиевском острове весь день. Потом они потеплей оделись и пошли на причал. Овчарка тащилась, отстав от Вассы и спросонья спотыкаясь.
— Овчарка, проснись и приготовься притворяться! — приказала Васса.
— Есть, шеф, — сказала Овчарка, зевнула и оглядела темную бухту.
В поселке не горел ни один фонарь, непонятно почему. Только в монастыре прожекторами были красиво подсвечены купола главного собора. На причале уже толпились паломники. Отец Панкратий тоже был там, уткнувшись в список экскурсантов, и женщина, которая ехала с ним на Бабий остров, стояла рядом. Все прошло без сучка без задоринки. Отец Панкратий даже на них не взглянул. Подруги назвали свои фамилии, отец Панкратий поставил две галочки в своем списке. Васса и Овчарка по трапу прошли на катер. Когда все погрузились и судно отошло от причала, Овчарка подмигнула Вассе: ну вот, мол, дело сделано.
