– Да не равняйся ты на старика, – произнес андат. – Из меня учитель куда лучше. Взять хотя бы ту девчонку. Я тебе расскажу, как…
– Спасибо, Бессемянный-тя, но я беру уроки только у Хешая-кво.
– В этом деле он тебе не поможет. Если не захочешь узнать, как сторговаться со шлюхой.
Маати отмахнулся от него, и в этот миг из арки показался Хешай-кво. Рассерженно хмуря брови, он что-то бормотал, точно споря с воображаемым собеседником. Подняв глаза и увидев Маати, застывшего в приветственном поклоне, он улыбнулся, но улыбка вышла поспешной и вымученной.
– Я встречаюсь с Домом Тиянов, – произнес поэт. – Эти идиоты упросили хая устроить частную церемонию. Что-то по поводу договора с западниками. Точно не помню.
– Я бы хотел присутствовать, если можно, – вставил Маати. В последние дни это стало чем-то вроде клише, и Хешай-кво, как обычно, ответил рассеянным согласием.
Поэт повернул на юг и стал спускаться с холма к нижним дворцам. Маати и Бессемянный шли позади. Перед ними расстилался город: серые и красные крыши, улицы, ведущие к морю, чтобы слиться у набережной, а за ними – мачты кораблей, само море и громада неба. Казалось, эта картина родилась в воображении художника. Мир не бывает настолько совершенен и ярок. А рядом, почти неразличимо на фоне невольничьих песен и скрипа гравия под ногами, бубнил себе под нос Хешай-кво, поводя пальцами.
– Он был у хая, – пояснил еле слышно андат. – И встреча прошла неудачно.
– Почему?
Ответил, как ни странно, Хешай-кво.
– Потому, что хай Сарайкетский – жадный, мелочный и тщеславный засранец, – проронил он. – Точнее всей сути наших бед не выразить.
Маати оступился и не то хихикнул, не то поперхнулся от неожиданности. Когда поэт посмотрел на него, он попытался изобразить хоть какое-то чувство, но руки не слушались.
– Что? – испытующе спросил Хешай-кво.
– Хай… Вы только что… – пролепетал Маати.
– Он всего-навсего человек, – сказал поэт. – Ест, пьет, справляет нужду и бредит во сне, как всякий другой.
– Да, но он же хай!
Хешай-кво отмахнулся и снова пошел впереди. Бессемянный подергал Маати за рукав и дал знак наклониться. Маати подставил ему ухо, продолжая следить за тропой и поэтом.
– Он просил хая отменить одну сделку, – прошептал Бессемянный. – А хай посмеялся над ним и велел не капризничать. Хешай несколько дней готовил это прошение, а ему даже не дали озвучить все доводы. Жаль, тебя там не было. Я чуть не прослезился. Наверное, поэтому старый хрыч не хотел брать тебя с собой – ему не нравится, когда его унижают при учениках. Подозреваю, сегодня он основательно напьется.
– А что за сделка?
– Гальтский Дом взял на себя посредничество в скорбном торге.
– Скорбном торге?
– Это когда нас используют, чтобы извлечь плод из утробы матери, – пояснил Бессемянный. – Способ более безопасный, чем травяные настои, подходит даже для поздних сроков беременности. И, к хайской радости, весьма дорогостоящий.
– Боги. Неужели мы это делаем?
Бессемянный принял позу с оттенком похвалы шутке.
– Что нам велят, мальчик мой, то и делаем. Ты да я – такие же марионетки. И те, кто нами правит – не исключение.
– Я был бы очень признателен, – проворчал Хешай-кво, – если бы вы не так громко трепались за моей спиной.
Маати тут же принял позу извинения, но поэт даже не взглянул на него. Маати побрел дальше, уронив руки. Бессемянный ничего не сказал, только поднес ко рту руку и откусил от чего-то темного. Слива! Маати пошарил в рукаве – и точно, тот был пуст. Он принял позу недоумения и упрека: «Как?». Андат улыбнулся. Его безупречное лицо просияло озорством и чем-то еще.
– Ум и ловкость рук, – ответил андат и бросил ему надкушенный фрукт.
В нижних дворцах их приветствовал юноша в желто-серебряном одеянии Дома Тиянов и отвел в приемный зал. Они устроились за столом мореного дерева, где, попивая родниковую воду и угощаясь финиками (чьи косточки предварительно удалил андат), приступили к переговорам. Маати следил за беседой вполуха, думая не о словах, а об интонациях – едва прикрытой ярости и боли в голосе учителя и потаенном ликовании андата. Ему казалось, что их чувства уравновешивают друг друга: Хешай никогда не улыбнется, не вызвав у Бессемянного досады, а андат обрадуется только его отчаянию. Маати представил, как принимает власть над андатом, ввязывается в эту пожизненную брань, и ему стало не по себе.
Заведение Ови Ниита пережило безалаберность предыдущих счетоводов только благодаря огромному денежному обороту. Амат потрясло количество золота, серебра и меди, разбазариваемого в этих стенах, и потрясало бы до сих пор, не проработай она до упада. Никто из ее знакомых не заключал кабальных договоров с домом утех, не считая сестры – а с сестрой к тому времени они уже не разговаривали. Услуги проституток стоили дороже, нежели она предполагала, а отчислялось девицам совсем немного. И это, как стало понятно потом, была только верхушка.
Игроки за столами большей частью проигрывали, да и за вход приходилось платить. Вино стоило дешево, а дурманящие травы, в него добавляемые – лишь немногим дороже, но за эту смесь деньги брали заоблачные. Даже если бы женщины здесь отдавались задаром, притон все равно процветал бы!
Она взяла трость, прислоненную к столу, и поднялась на ноги. Убедившись, что стоит твердо, Амат взяла со стола листок с расчетами, сложила и сунула в рукав. «Нельзя оставлять его на виду до разговора с Ови Ниитом», – рассудила она. Того, что ей довелось узнать, вполне хватит, чтобы ответить на его первый вопрос. Амат подошла к двери и отправилась в общую комнату.
Все там вызывало у нее брезгливость. На полу, который, похоже, не мылся со дня постройки, возились дети вперемешку с собаками; отдыхающие девицы сидели за столами, курили, сплетничали и вытаскивали друг у дружки клещей. В нише у правой стены женщины, обезображенные болезнью или насилием, мастерили непотребные изделия из тряпок и кожаных лоскутов.
Едва ли Кират знал, как тут гадко. Или же хотел от нее избавиться сильнее, чем она думала. Или куда меньше о ней волновался.
На лестнице, ведущей в частные покои владельца заведения, сидел один из его громил. Амат подковыляла к нему под пристальными взглядами здешних обитателей. Пухлая девка, сидевшая у окованной двери в переднюю половину, шепнула что-то на ухо приятелю и захихикала. Рыжая уроженка Западных земель, а может, Гальта, приподняла белесые брови и отвернулась. Мальчишка пяти-шести лет – такой же товар – поднял на нее глаза и улыбнулся. Улыбки ей и не доставало. Амат взъерошила мальчику волосы и, собрав остатки достоинства, направилась к охраннику.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
