чтобы обсудить планы и провести подготовительные работы.
Фрида понимала, что в скором времени их с Диего жизнь станет такой, какой была до его болезни. Доктор сказал, что Ривере разрешат вернуться к работе через три дня. И у нее снова появится время, чтобы рисовать. За последнее время у Фриды накопилось столько идей, что ей не терпелось выплеснуть их на холст.
Диего провел в Национальном дворце два дня, занимаясь фреской на лестничной клетке. Вечером в их дверь громко постучали. На пороге стоял Альфаро Сикейрос. Он вошел не поздоровавшись и даже не улыбнувшись и с ходу заявил, что Риверу исключат из Коммунистической партии.
— Твоя политическая неблагонадежность уже давно как бельмо на глазу партии. А теперь ты хочешь расписать Национальный дворец, символ правительства, которое продало нас американцам и эксплуатирует народ?
Диего посмотрел на него с презрением.
— Разве я виноват, что правительство больше не дает тебе контрактов на роспись стен в государственных учреждениях? Ты просто завидуешь, что эта работа досталась мне, а не тебе.
Сикейрос чуть не задохнулся от ярости.
— Ты работаешь на капиталистов, на правительство эксплуататоров и угнетателей! Посмотри, с кем ты водишься. Это измена классовой борьбе! Гдетвоя революционная бдительность?
— Мои картины возвращают мексиканцам их историю. Впервые! Это пробуждает политическое сознание людей, и они становятся борцами за правое дело.
— Товарищ Сталин думает иначе.
Ни один мускул не дрогнул на лице Диего. Он помолчал, а затем заявил:
— Значит, товарищ Сталин ошибается.
Лицо Сикейроса посерело.
— Этим ты раз и навсегда подтвердил, что не достоин быть членом партии. Я генеральный секретарь Коммунистической партии Мексики. И поэтому, полагаю, имею право поднять вопрос о твоем исключении. — Он сделал паузу. — Его решат на партийном собрании третьего октября.
Диего упросил Фриду не ходить с ним на собрание в тот вечер. Через несколько часов он вернулся подавленный.
— Все очень скверно: я только что лишился дома.
На следующее утро Фрида поняла, что он имел в виду.
В статье, напечатанной в партийной газете «Эль мачете», Сикейрос открыто поносил Риверу как предателя и правого уклониста, предостерегая остальных коммунистов от общения с ним.
— Я когда-то был редактором этой газеты! — яростно завопил Диего, скомкав газету. — Годами боролся за правое дело, был в изгнании и ради партии пошел бы даже в тюрьму. Во всех картинах я воплощаю марксистские идеи. И теперь все это пойдет псу под хвост, потому что пришла новая директива из Москвы? Но здесь не Москва! Здесь Мексика! Мне стоило догадаться, что со Сталиным не о чем говорить.
Фрида видела, как муж страдает, но не могла ему помочь. Каждый день в газетах появлялись новые нападки на Диего. Он чувствовал себя морально раздавленным и сомневался в деле всей жизни.
— В сущности, они просто бросаются громкими фразами, — пыталась утешить его Фрида. — Например, отсутствие партийной дисциплины. Что конкретно имеется в виду?
— Что я не боюсь, — ответил он, выпрямившись в кресле. — И впредь не буду бояться. Я продолжу расписывать стены, чтобы все видели. И останусь марксистом.
— Завтра я выйду из рядов партии. В знак солидарности с тобой, — заявила Фрида. — А сегодня пойдем танцевать.
Она подошла к мужу, многозначительно коснувшись его бедра краем широкой шелестящей юбки.
Ривера удивленно посмотрел на нее, а потом его лицо прояснилось.
— Возможно, это как раз то, что нам сейчас надо.
Они отправились в «Мариачи-бар» на площади Сокало и заказали текилу. Когда пара уже собиралась домой, в бар вошла Тина Модотти. Фрида протянула руки, чтобы поздороваться с подругой, но та увернулась от ее объятий.
— Предатели, — прошипела она.
Фрида побледнела. Одеревенев, она стояла посреди зала и смотрела, как Тина садится за другой столик.
Той ночью она не могла заснуть. Потеря подруги причинила ей сильную боль — почти такую же, как отъезд Алехандро в Европу. Диего лежал рядом, завернувшись в простыню. Ему тоже не спалось.
— Может, нам уехать из Мексики, — пробормотал он вдруг, обнял Фриду и прижал к себе. — А теперь давай спать.
Глава 9
— Ты действительно хочешь сделать это ради моей семьи? — спросила Фрида.
Диего кивнул.
— Не только ради твоей семьи. Но и ради нас тоже, — ответил он. — Я выплачу долг Гильермо, а он за это перепишет на меня дом. Конечно, твои родители по-прежнему будут жить там. Но я подумываю и о том, чтобы тоже переехать в Койоакан. Нам обоим очень нравится дом, и в нем достаточно места для студии.
Фрида почувствовала огромное облегчение. Гильермо получал все меньше и меньше заказов на фотографирование, а ее медицинские счета съели все сбережения семьи. От кредита, взятого под залог дома, тоже ничего не осталось. Чтобы заткнуть самые большие дыры в бюджете, пришлось даже продать кое-что из старой мебели.
— Если переедем в Койоакан, нам не придется жить в одном доме с Альфаро, — заметила она. — Этот ужасный человек даже не здоровается со мной, когда мы сталкиваемся на лестнице. Кроме того, я скучаю по саду. Можно завести питомца: собаку или обезьянку.
Перед переездом они затеяли большой ремонт. Декоративную лепнину, которая на французский манер украшала дом снаружи, убрали, так что стены стали гладкими, как принято в Мексике. Декоративные решетки, наполовину закрывавшие окна, сняли. Затем дом выкрасили в ярко-синий цвет и поменяли европейскую мебель, которую Гильермо выставил на продажу, на мексиканскую. Во дворе Фрида обустроила небольшой пруд и поселила в нем золотых рыбок и пару уток. Комнаты быстро заполнились доколумбовым искусством: маленькими статуэтками, фигурками, игрушками и глиняными горшками, которые Диего в огромных количествах скупал при любом удобном случае. Фрида, которая снова начала коллекционировать ретабло, вешала их на стену в спальне.
— Мой дом все больше походит на музей естественной истории, — возмущался Гильермо всякий раз, когда Диего или Фрида притаскивали очередную партию безделушек и украшали ими комнаты. Но в доме изменилось не только это. Тетки Фриды и некоторые прежние знакомые перестали приходить в гости. Кое-кто даже окропил святой водой тротуар, чтобы изгнать из дома зло, которое, как им казалось, в нем теперь обитало.
С особой любовью Фрида обставила кухню. С тех пор как она открыла для себя кулинарию, она придавала большое значение тому, чтобы кухня была функциональной, но при этом красивой. Кирпичную кладку большой печи она выкрасила тем же синим цветом, что и внешние стены, а для деревянных полок и огромного стола выбрала контрастный ярко-желтый.
По стенам висели десятки медных кастрюль, надраенных до блеска и расположенных по размеру. А еще Фрида прилепила на
