— Мать, мать. Еж на связи. Прием! — вдруг забубнила рация в кармане Риткиной разгрузки.
— Иди-ко, встречай Ежину, — ворчу я.
Немного пикируемся. По привычке.
Но так и порешили. Она уходит. Я поработаю. Бойца нельзя оставлять тут одного. Если уж он нас нашел. Если он захотел, чтобы мы его нашли… Нельзя оставлять.
Обматерил Ритку и отправил ее в лагерь. Сам остался копать. Она тоже не могла уходить. Обычно так и бывает. Не важно — день, вечер, обед, ужин — пока не поднимешь бойца — не уходишь.
Я опять один. И снимаю землю сантиметрами.
Хорошо, что здесь место сухое. Прямо на склоне обрыва к пойме.
И, бляха муха, опять пусто!
Ничего! Только кусок человеческого черепа и осколки железа.
И проклятые корни. Разрубаю их лопаткой, раздираю плоть земли ножом. Вкапываюсь под корни. Пусто. Иногда корни растаскивают кости по сторонам. Мой раскоп уже идет примерно три на три метра по площади и сантиметров пятьдесят в глубину. Все равно пусто. Ничего нет. Пуля вот нашлась. Злой как черт кидаю ее в реку.
Откуда тут этот кусок черепа?
Могло осколком выбить и откинуть. Могло оттащить землей — за семьдесят-то лет. Могли 'черные' выкинуть. Разное могло быть.
В итоге — пусто. Только кусок черепа.
Эх, боец, боец… Хорошо ты над нами пошутил.
Так вот и простоял, извиняюсь, 'раком' четыре часа. Время здесь замирает и летит. Лишь часы тикают…
Подавленный, с человеческой косточкой в кармане штормовки, я возвращаюсь домой.
Когда подошел к нашему мосту — увидел Ежа, Змея, Буденного и прочую гоп-компанию.
— Леха! — заорал Еж.
— Белоснежка!!! — а это Дембель.
Я киваю и иду к нашим бойцам. Достаю кость. Подходит Ритка.
— Пусто, Мать… Думаю, что это того бойца, которого твои поднимали.
— Да, скорее всего. У него головы не было. Ноги полностью. Руки. Таз, пара ребрышек. Головы не было.
— Где он?
— Вот в этом мешке.
Я развязываю один из черных полиэтиленовых пакетов. Кладу туда косточку. От этого бойца она или нет? Я, думаю, они нам простят, если мы что-то попутаем.
Парни молчат. Вернее, сами с собой разговаривают. Понимают — что к чему.
А я просто перекрестился и завязал мешок.
Ну, вот теперь можно и сесть к столу…
— Как добрались?
— Нормуль, Белоснежка! — ржет Дембель. — Правда, чуть Питер не проехали из-за этого козла.
— А я-то чо? — громко изумляется Юди. — Это все Буденный — давайте еще по пиву, давайте еще…
— Между прочим, — восклицает Шамриков-младший, — никто против не был!
— Все матери расскажу! Будешь знать! — И батя ему всаживает подзатыльник. Оказывается, ДядьВова подошел на разговор у костра. — Что, Артемка, опять нажрался?
ДядьВова только с виду сердит, а сам добрейшей души человек. Артемка, он же Шамриков-младший, он же Буденный — это прекрасно знает. А потому ругается в ответ:
— Я мамке сам расскажу, что ты тут курил!
— Напугал ежа голой задницей… — хмыкает батя. — Я тогда твоей жене расскажу, как ты за девками тут бегал.
— Бегал, так не догнал же, дядьВов! — вступает Еж.
— Ну и дурак! — крякает старший Шамриков.
ДядьВова у нас штатный философ. Работает он трактористом в колхозе. И не пьет, кстати. Вообще. Ничего. Даже пиво. Даже кефир. Хотя, может быть, кефир и пьет. Но я не видел.
— Тут, вить, как? Бабе не важно — догнал ты или нет. Бабе важно — бегал ты или нет. Баба она как черепаха из Зеноновской апории. Догнать может и не моги, но догонять обязанный.
— Дядь Вов, ты это… — Еж почесал затылок. — Преподом работать не пробовал?
ДядьВова тоже чешет затылок и раскуривает свою трубку:
— Навоз возил, поле пахал, баб и тех на сенокос возил и там их пахал. А переподом не пробовал? Это чо?
Ржач за столом. Еж пускает полулитровую кружку с водкой по кругу:
— За Вахту, мужики!
Ну, вот и встретились. Странное дело. Живем в одной области, в одном городе, а встречаемся только здесь. Судьба? Судьба…
— Завтра Васька со Степкой приедут. Созвонились утром с ними.
А вот это вообще отлично. Васька, Степан. Если бы не они — хрен бы мы тут что накопали. Я так думаю, этим питерским ребятам надо памятник поставить. А еще Сашке Алексееву.
Но с Сашкой мы потом встретимся. Когда встретимся — тогда и расскажу.
А Васька с Степкой завтра! Это же МУЖИКИ!
— Волки приехали? — спрашивает Еж.
— Тамбовские? Да, приехали. Стоят там же. 'Ингрии' нет в этом году. Стоят под Синявино.
Синявино от нас в пяти километрах севернее. Час ходьбы по лесу. По городским меркам — рядом. По лесным — еще ближе. По поисковым — день работы. По военным… Три года.
Отгоняю от себя внезапно навалившееся чувство ТОЙ реальности. Я вдруг начинаю слышать разрывы, крики, стоны…
Это продолжается несколько секунд.
И я возвращаюсь. Такое бывает. Не обращайте внимания. И еще не раз будет.
Что-то меняется у меня на физиономии. Ребята старательно не замечают меня. ЭТО и у них бывает.
— Может, в Тамбов сгоняем? — предлагаю я.
— Да ну… — отмахнулся Буденный. — Успеем еще.
Я с ним согласен. Я и сказал-то так. Для проформы.
Вторая кружка пошла по кругу. Так удобнее пить. Вот ребята. Вот кружка. Хочешь — пей ее половину. Хочешь — губы макни. А хочешь — передай другому. Никто никого не принуждает. Главное — чтобы ты не устраивал 'пьяные концерты' и утром вышел на работу. А так — пей на здоровье.
— Планы?
— На Квадратную хочу сходить, — подал голос Юди.
— На Квадрат лучше с пацанами, — встрял Буденный.
— Тогда к ЛЭП, там погуляем. А пацаны во сколько будут?
'Пацаны' — это Ванька и Серега. Почему их ждем? Да потому что у них металлоискатели очень хорошие. Это во-первых. А во-вторых — они тут живут. Это мы… приехали-уехали. А они тут живут. Не в Питере живут. В Питере они ночуют и работают. А живут они тут. Приедут сюда и живут.
— Отзвонятся, — ответил Еж, прикуривая от костра. — Прогуляемся пока тут. Давай по третьей.
Третья для нас святая. Нет. Не за любовь. Не за 'фил-, гео, — био-' и прочие факи. Не за 'тех, кто в море'. И, даже, не за тех, кого с нами нет.
Третья за тех, кто с нами есть. Вы, наверное, не поймете. Да и не важно.
Я передаю кружку Матери. Та просто принюхивается, касается водки губами и передает Буденному.
И в это время с обрыва сваливаются галдящие дети — приехали, понимаешь, из Питера.
— Может все-таки, в Тамбов? — предлагаю я.
Словесного ответа нет. Даже Еж поморщился. Не сегодня. Сегодня дома. Дома. Именно так — Дома. С большой буквы 'Д'
А ведь темнеет уже.
Дети жрать не хотят. В 'Макдональдсе' отвечеряли, придурки. А мы с утроенной силой начинаем есть их ужин.
— Леха, спой!
Это мне.
— А нахуй не пойдешь?
Нет. Это не фраза моя. Это такой злой взгляд. Не могу. Не хочу. Не буду.
— Как там в Питере?
— А вот в 'Икею' скатались и в 'Маке' покушали!
— Дети-уроды! — ворчит Еж, отвернувшись к костру. И зло так ухмыляется. — И бабы — уроды!
— Бабы-козлы! — уточняя, сплевываю я и закуриваю.
— Бабы — козлы. Да, — соглашается Еж.
— Еж, вместо того чтобы лаяться, лучше детям лекцию прочитай. Я пока тут штаны зашью ребенку, — флегматично говорит Рита.
— Какую еще лекцию? — удивился Андрюха.
— О Синявино, — отвечает Мать, вдевая нитку в иголку.
— Я чо, историк дипломированный? Вон, Дед пусть рассказывает.
Я смотрю на Ежа и улыбаюсь:
— Я здесь только второй раз. А ты уже лет семь сюда катаешься. Любого историка за пояс заткнешь. Рассказывай, давай!
Еж покачал головой и рявкнул на весь лагерь:
— Дети! Ну-ка бегом сюда! Сейчас папа жизни учить будет!
Рявкнул так, что лампочка под тентом закачалась.
Да. У нас есть лампочка. И розетки в землянке. У нас стоит генератор, который заводим вечерами, чтобы был свет над столами и электричество для зарядок мобил. А в этом году и для Риткиного нетбука. Мы крутые, да! Даже в интернет иногда выходим.
Постепенно дети собрались за столом.
— Телефоны убрали! — между прочим, папа Андрей может выглядеть таким суровым, что даже я его боюсь. — В Макдаке что жрали?
— Чикенымакнагетсы, — скороговоркой сказала какая-то девочка. Я их имена не запоминаю. Каждый год они новые. И одинаковые. — Мы и вам привезли, Андрей Евгеньевич!
— Нафнафигсы! Запихни это дерьмо себе в… рот запихни.
— Там, куда ты подумал, оно утром окажется, — флегматично сказал Дембель.
— Именно! Рита, не смотри на меня так!
Рита только покачала головой и продолжила что-то там штопать.
— Значит так, дети мои… Сколько, Алена, весит твой хренагетс?
— Не знаю, — растерялась Алена. Девочку, оказывается, Алена зовут. Она учится в девятом классе. Это все, что я о ней знаю. — Сто пятьдесят рублей он стоит.
